— А можно мне посмотреть ваши стихи? — спросила вежливо Зоя Платоновна.

— А вы кто такая будете?

— Я из Москвы приехала, в командировку. Фотокорреспондент, — сказала правду Зоя Платоновна.

— Конечно, — обрадовался Мухоморин. — И вам мнение нового человека интересно послушать.

Серый человечек уперся в глаза Зое Платоновне своими черными точками, самым ярким пятном на лице, пронзил ее насквозь, рассмотрел изнутри — бывает же такой въедливый взгляд, — решил, что достойна, и щедрым жестом положил перед ней стопку листов, исписанных ровным с завитушками канцелярским почерком. Теперь Зоя была готова к тому, что увидит, она быстро проглядывала строки, не обращая внимания на модернизированные заголовки типа «Песня борцов за гражданские права коренных представителей населения США», под которым скрывалось известное стихотворение Полежаева «Песнь пленного ирокезца». Некоторые стихотворения были безнадежны, и их Зоя Платоновна полностью отнесла на совесть Крымского-Москвича, происхождение других угадывалось. Были и не угадываемые, но относящиеся к определенному времени — к первой половине прошлого века. Безусловно, к первой половине…

— Ну и как вам? — спросил поэт. — Впечатление оказывает, а?

— Оказывает, — осторожно сказала Зоя Платоновна, возвращая листы. — Много написали.

— И я говорю, что много, выпуску меня большой, надо как-то утилизацию проводить. А они мне не хотят газетной страницы пожертвовать.

— Вы уходите? — спросила Зоя Платоновна.

— Нет еще… — Но тут поэт увидел, что, пользуясь моментом, юный Мухоморин сбежал из комнаты. И даже прихватил с собой портфель.

— Не вернется он, — сказала Зоя Платоновна. — Я знаю таких молодых людей, у которых не хватает духа сказать человеку «нет».

— А он хотел сказать мне «нет»? — Серый поэт вышел вслед за Зоей Платоновной в коридор.

— Именно так. Но мне нужное вами поговорить. Вы не возражаете?

— Про мое творчество? — спросил поэт.

— Про жизнь вообще. Пять минут, не больше.

— Только чтобы не больше, — предупредил поэт.

На улице было прохладно, но дождя с утра не было, поэтому скамейки в сквере просохли, а свежим холодным ветром сдуло влагу с желтых листьев.

— Ну, излагайте, — сказал серый человек. — Только коротко. У меня дела.

— Знаю, — сказала Зоя Платоновна, — палатку надо открывать. Вдруг снова Леонида Андреева за бесценок принесут…

Крымский-Москвич приоткрыл в изумлении рот. Такого от московской старухи он не ожидал. Ну, может, стихотворной критики ждал или даже предложения взять стихи и напечатать в Москве, в центральном журнале, а почему нет? Стихи хорошие.

— Это какого Леонида Андреева?..

Но Зоя не намеревалась терять инициативу.

— А стихи откуда переписывали? Из альбома, да?

— Из какого альбома?

— А из того, который вам юная дурочка на макулатуру притащила вместе с бабушкиными письмами и Леонидом Андреевым, да еще с альманахом «Северные цветы».

— Откуда ты знаешь? — Поэт сделал попытку подняться со скамейки и бежать, но Зоя Платоновна была к этому готова и сжала его кисть твердыми пальцами бывшего шофера.

— Сидите, — сказала она. — И слушайте.

— Ничего не знаю. Альбома не видал.

— Молчать, жулик, — сказала громким шепотом Зоя Платоновна. — Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что было на самом деле. Вы — безнадежный графоман. Вирши ваши, я имею в виду вирши вашего собственного изготовления, — безнадежны, за несколько лет планомерной осады газеты и снабжения кое-кого книжками по сходной цене вам удалось пробить только один опус… — Два!

— Второго я не углядела. Не важно. И вдруг совсем недавно вы, по словам той же Сонечки, начали писать лучше. Значит, или в вас прибавилось таланта…

— А если прибавилось?

— А вот не прибавилось! Вы не такой уж идиот, чтобы переписывать стихи из книг. Значит, вам в руки попал источник, вернее всего рукописный, такой, что вам показало» безопасным, чтобы из него черпать. Если бы мне вчера случайно не пришлось узнать, как вы купили у той молодой жен шины бабушкин альбом, я бы, наверное, еще долго ломала голову. А теперь ясно. Вы взяли альбом…

— Ничего подобного!

— Ваши глаза вас выдали!

Эта банальная фраза из следовательской литера туры неожиданно оказала эффект: поэт зажмурился и ответил, не размежая век:

— Все равно не сознаюсь.

— Уже сознались. И должна вам сказать, что вы совершили ошибку, которую всегда совершают начинающие преступники. В силу недостаточною знания русской поэзии первой половины девятнадцатого века вы решили, что, если написано от руки, значит, напечатано не было. А в те времена в провинциальные альбомы часто переписывали напечатанные стихотворения. Печатных изданий не хватало. Понимаете, как вы жестоко ошиблись? Ваши творения уже сто пятьдесят лет как включены в хрестоматии!

Поэт все еще сидел с закрытыми глазами. Он кивнул, сдаваясь на милость победителя.

— Были напечатаны… — прошептал он. — Как попался!

— Странно вы устроены, — сказала Зоя Платоновна. Если печатный текст украли, то это преступление или, скажем…

— Ошибка, — быстро подсказал поэт.

— А если бы ненапечатанные, то тогда можно?

— Можно, — сказал поэт.

— У меня к вам предложение, — сказала Зоя Платоновна. — В газету вы больше не ходите. И без меня там не сегодня-завтра догадаются. Альбом же вернете хозяевам, вместе с письмами их бабушки.

— Нет, — сказал поэт. — Я за него по весу заплатил.

— Не сопротивляйтесь, — сказала Зоя Платоновна, поднимаясь со скамейки. — Вы далеко живете?

Ковать железо надо, пока горячо, поэт мог опомниться.

— Рядом…

— Пошли. Идите, идите, не стесняйтесь. Деньги, заплаченные за макулатуру, вы уже с лихвой возместили. Гонорар за стихи получили?

— Разве это гонорар? — удивился поэт. — Это все равно что на общественных началах.

— Не притворяйтесь, — сказала Зоя Платоновна, подталкивая свою жертву. — Все равно эта сумма значительно превышает расходы на покупку. Учтите, я сейчас не спрашиваю, сколько вы взяли с Сонечки за Андреева и кому продали «Северные цветы»! И не заставляйте меня интересоваться этим всерьез.

Некоторое время они шли молча. Потом Крымский-Москвич немного опомнился и спросил:

— Значит, я вам альбом, а вы его себе возьмете?

— Ничего подобного, — отрезала Зоя Платоновна. — Мы вместе пойдем к его хозяевам. Вместе и отдадим, С извинениями.

Придумать ответа поэт не успел, потому что они подошли к его дому, двухэтажному сооружению, построенному в тридцатых годах.

— Подожди здесь, — сказал поэт.

— И не подумаю, — ответила Зоя Платоновна. — Не знаю, каким черным ходом вы убежите.

Преступник вздохнул — возможно, Зоя Платоновна угадала его тайные мысли.

Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, остановились перед дверью с большим навесным замком. Поэт сунул руку в карман и сказал:

— Я ключи забыл.

— Вас обыскать? — вежливо спросила Зоя Платоновна. На площадку выходило еще три двери, за ними были слышны голоса.

— Тишше, — прошипел старьевщик, вытаскивая из кармана связку ключей. Замок открылся. Поэт вошел первым, Зоя на шаг сзади. Ни на секунду не ослаблять давления!

Большая грязная — видно, никогда не ремонтировалась — комната была завалена старыми вещами и книгами так, что продавленный диван, на котором лежала неубранная постель жителя этого поэтического логова, с трудом угадывался в месиве вещей. От каждого шага поднималась пыль… Альбом в потертом сафьяновом переплете с позолоченными застежками лежал на столе, под сковородой с недоеденной яичницей.

— Альбом вижу, — сказала Зоя Платоновна, снимая сковородку. — А где письма бабушки?

— А кто их знает? — ответил поэт. — Может, и выкинул.

— Ищите! Быстро. Это как операция. Чем скорее сделать, тем скорее выздоровеете. Может, даже что-нибудь дельное напишете. Сами.

Почему-то эта мысль приободрила поэта, он пошел к приоткрытому шкафу, в котором не помещались старые костюмы, и нагнулся, чтобы достать пачку писем.