Земля была сухая, утоптанная, никаких следов. Зоя Платоновна хотела было зайти в сарай и поглядеть как следует там, но тут ею внезапно завладела другая мысль, и она вернулась к бабкам на завалинке. И зря, потому что, загляни она в сарай, следствие бы продвинулось куда скорее, чем это случилось на самом деле. Но всем детективам, даже самым известным, свойственно делать ошибки. Иногда это случается потому, что автор повести сам не знает, куда дальше двинется его сюжет, порой это происходит от желания того же автора написать большую повесть, а не маленькую, так как за последнюю платят меньше, а бывает и то, что детективы и в самом деле ошибаются. Потому что им, как и всем людям, свойственно ошибаться.

— Баба Ксеня, — спросила Зоя, присаживаясь на завалинку и с удовлетворением замечая, что соседки уже отплакали и лица у них благостные, умиротворенные. — А художники у нас есть?

— Кто?

— Художники в деревне есть?

— Это в каком смысле? — подозрительно спросила Боренькина мамаша.

— В самом обыкновенном. Которые картины рисуют.

— Картин у нас не рисуют, — сказала баба Ксеня.

— Но кто-то красками петуха изрисовал, — сказала Зоя Платоновна. — Чтобы изрисовать, надо иметь краски. А вы поглядите.

Зоя Платоновна послюнила палец, протянула руку, дотронулась до хвоста гулявшего рядом подставного петуха и показала палец бабушкам. Палец был черным.

— Акварельные краски, — сказала Зоя Платоновна, — а может, и гуашь.

— Может, у кого из ребятишек? — спросила баба Ксеня. — Может, кто из города привез?

— Мой не рисует, — сказала Боренькина мамаша. — Стихи пишет для Симки, каждый вечер пишет. А рисовать не рисует.

— На твоего никто и не думает. Он у тебя сознательный, — поспешила баба Ксеня. — Ни на кого мы не думаем.

— Ты не думаешь, а она думает, — сказала Боренькина мамаша. — Для нее это интерес.

— Интереса в этом для меня нет, — сказала Зоя Платоновна. — Но зачем-то это сделали?

— Зачем-зачем? Сделали и ушли. Чего искать ветра в поле, — сказала Боренькина мамаша. — Своего оставили. Тоже неплохой петух. Научится петь, будет не хуже Громобоя.

— Ты так не говори, — возразила баба Ксеня, — Не научится он. Громобой мне как родной.

— Это правда, — сказала Боренькина мамаша. — Только нету у нас художников. Это в райцентре ищи. Там есть один алкоголик, стенгазету рисует и афишу в кино.

— А Симоненко, Глашин племянник, который из Заречья? — спросила вдруг баба Ксения.

— Колька-то? Колька все фотографировать собирается. Аппарат купит, настырный парень. Перевозчиком нанялся, слыхала?

— Я еще в том году слыхала, что он в школе лучше всех рожи рисовал, чуть не выгнали.

— За что же? — спросила Зоя Платоновна.

— Директорскую рожу нарисовал. Видно, похоже. — Нет, — сказала Зоя Платоновна. — Он совершенно не производит впечатления.

— Какого такого впечатления? — спросила Боренькина мамаша.

— Преступного, — сказала баба Ксеня.

— А что? — подумала вслух Боренькина мамаша. — Если кто рожи на своего директора может рисовать, он и петуха разрисует.

— Но зачем? — повторила свой главный вопрос Зоя Платоновна.

И надо же было так случиться, что именно в этот момент в конце улицы показался Симоненко, который сделал перерыв в переправе и решил навестить москвичку, чтобы задушевно поговорить с ней об объективах.

Бабки прямо подскочили.

— Он, — сказали они хором. И Зоя Платоновна вдруг подумала, как мало надо, чтобы изменить мнение о человеке, которого знаешь сызмальства и ни в чем дурном не подозреваешь. А вот сейчас у бабок зловеще пылают щеки, и они видят не мирного подростка, а злодея и похитителя.

И тогда, чтобы свидетельницы не испортили разговора, Зоя Платоновна быстро пошла навстречу Николаю.

Он несколько удивился, остановился, даже кинул взгляд назад, через плечо, полагая, видно, что Зоя Платоновна торопится к кому-то идущему сзади.

— Коля, — сказала Зоя Платоновна. — Ты мне можешь помочь.

— А, вот вы о чем, — сказал Коля. — Нет, не знаю. Не видел. Я же на вахту только утром заступил. Если кто И проносил вашего петуха, то в темноте.

Тут Зоя Платоновна поняла, что вся деревня о петухе уже знает, и даже знает, что Зоя Платоновна добровольно выступает в роли комиссара Мегрэ.

— Но все-таки ты, наверно, имеешь свое мнение, — сказала Зоя Платоновна.

— Дурак какой-то, — сказал Коля. — Если мешал петух, сверни ему шею, и дело с концом, а если в суп себе понес, зачем другого подсовывать?

— Я с тобой совершенно согласна, — сказала Зоя Платоновна. — Но мне очень бабу Ксеню жалко. Она такая одинокая.

— Это правда, — согласился Симоненко. — Я и говорю, что дурак сделал. А может, из зависти, а?

— Какая зависть? — удивилась Зоя Платоновна.

— Самая простая. Громобой на всю округу известен. Второго такого голоса нет. И может, тот человек захотел, чтобы Громобой у него дома пел. А бабке своего подсунул.

— Нет, — сказала Зоя Платоновна. — Твоя версия не годится.

— Почему же? — Симоненко понравилось слово «версия», оно звучало как в детективном фильме.

— Да потому что запоет завтра Громобой на чужом дворе, и все узнают его голос. Получится конфуз.

— Это точно, — согласился Симоненко. — Значит, Громобою уже свернули шею.

— Но почему же?

— Я же сказал — от зависти.

— Неубедительно. Разве ты такого завистника знаешь?

— Такого завистника, чтобы ночью в чужой курятник лазить, не знаю.

Но почему-то Зое показалось, что голос подростка звучит неуверенно.

— А зачем его покрасили?

— Завистника? — Мысли Николая были где-то далеко.

— Петуха.

— Громобоя?

— Нет, подставного петуха. Под Громобоя раскрасили. Этого Николай не знал. Или очень ловко притворялся. Что не вязалось с его простодушным удивлением.

— Не врете? — спросил Николай.

— Нет. Акварельной краской. Или гуашью.

— А где он взял акварельную краску? — спросил Симоненко.

— Это — вопрос.

— Я вам точно скажу — в этой деревне вообще ни у кого акварельных красок нет. Ни к чему они бабкам. А в Заречье только у меня есть. И то я год как оставил попытки стать художником. Фотография куда более прогрессивный вид искусства. Вы как думаете?

— Они друг другу не мешают, — сказала Зоя Платоновна. — И выполняют разные задачи.

— Все задачи, я вам фотографией выполню. Даю слово, — сказал Симоненко.

— И кроме тебя, никто не рисует? — спросила Зоя Платоновна.

Симоненко с такой легкостью и непосредственностью сознался, что у него есть краски, что не верить ему было очень трудно. Зоя Платоновна всей спиной ощущала напряженные взгляды бабок на завалинке, которые ждали того момента, когда Симоненко Николай под тяжестью улик рухнет на колени и во всем покается.

— Некому, — сказал Симоненко. — А может, это какие другие краски?

— А ты посмотри, — сказала Зоя Платоновна. — Только на бабок внимания не обращай, они нервничают, сам понимаешь.

Симоненко пожал плечами, он был невысокого мнения о бабках, подошел к завалинке, поздоровался, но бабки не откликнулись. Они его уже побаивались.

— Какой из них крашеный? — спросил Симоненко.

Оба петуха подняли головы, презрительно глядя на молодого человека, который не может отличить истинного петуха от замаскированного.

Не получив ответа, Симоненко неосторожно шагнул к петухам, и те как по команде отскочили.

— Понимаю, — сказал Симоненко. — С черным хвостом. Неожиданно он по-вратарски прыгнул вперед, схватил псевдо-Громобоя за хвост, бабки ахнули, второй петух взлетел до крыши, псевдо-Громобой вырвался и умчался за сарай. А Симоненко как ни в чем не бывало поднялся с земли и, не отряхнув колен, начал исследовать перо. Понюхал, потрогал, только что не лизнул. Потом сказал голосом эксперта:

— Акварель «Нева» из тюбиков. Однотипная с моей. В нашем селе не продается, приобретается в области. Рубль восемьдесят коробка.

Он отбросил перо, и оно плавно полетело в крапиву.