Телохранитель снова засмеялся. У Петрика был очень веселый телохранитель. Петрик подождал, пока Гоша отсмеется, и продолжал:

— Мы ошиблись. Не было у Осетрова денег, не нашел он их. А завладела ими ты — человек совсем уж случайный. Как это получилось?

— Не знаю.

— Гоша, сделай тете больно, — посоветовал телохранителю Петрик. — У нас нет времени на долгие беседы.

Гоша крепко, но почти нежно взял руку Лидочки, и когда она стала рваться, испугавшись этой нежности, он принялся отгибать ее указательный палец назад.

— Не надо! — закричала Лида. Она не собиралась становиться героиней.

— Ой, не надо! — Соня бледная до синевы появилась в дверях. — Пожалуйста, не надо, она все скажет.

— Подожди, Гоша, — сказал Петрик, дав Соне возможность выговориться.

Гоша чуть ослабил давление на палец, и боль отпустила.

— Лидочка, пожалуйста, отдай им деньги. Ну отдай же! Они не отстанут! Они Осетрова убили! Они всех убьют, они такие люди.

— Вот, слышишь голос народа, — подтвердил ее слова Петрик. — А ей лучше знать.

— Не делайте ей больно, она все скажет! — повторяла Соня.

— Поймите, Лидия Кирилловна, — заявил Петрик, облокачиваясь на зеркальную дверцу платяного шкафа, отчего Петрик как бы удвоился и стал каким-то монстром, — меня не интересуют ваши рассуждения или терзания. Меня интересуют мои деньги. Понимаете, мои! Я их дал на сохранение Алене Флотской. Об этом узнал ее любовник, Осетров. Подтверди, Сонька.

— Да, так и было, — скучным голосом сказала Соня.

— Он отравил Аленку: воспользовавшись тем, что она ему пригрозила отравиться, решил, что подворачивается удобный случай… Все подумают, что так и было. Она поиграть хотела, чтобы он от жены ушел, а он воспользовался, — простая история, как в американском сериале про Марию.

Петрик усмехнулся усталой улыбкой делового человека, измученного конференциями, симпозиумами, контрактами, презентациями и организованным развратом в дорогих казино. Усмешка была такой отрепетированной и лживой, что Лидочка на секунду забыла о том, что над ней нависает груда тупых мышц по имени Гоша.

— Но бабки эти — мои! Понимаешь, мои! Их для меня Сонька там спрятала! За процент. Я сам в бегах, меня кинули на большие бабки, очень большие — тебе такие и не снились. Мне кредит не вернуть, теперь они меня кончить хотят — счетчик включен. Я бы ушел неделю назад — но бабки Аленкины пропали. Я тебе честно говорю, кем мне быть… Ты отойди, Гоша, не действуй на нервы, пойди на кухню, приготовь нам кофе. И ты, Соня, помоги Гоше.

У Петрика было не лишенное привлекательности открытое славянское лицо, чересчур полное, чересчур тугое, но ничего преступного в лице не было.

Спутники Петрика вышли из комнаты — впереди Соня, сзади, подталкивая ее, Гоша.

— Вы извините, Лидия Кирилловна, что я разрешил Гоше вас ударить. Это от нервов. Я в таком стрессе живу, голова кругом идет. Честное слово, я не хотел.

А ведь искренне полагает, что ничего особенного не произошло — зашли в квартиру, врезали в глаз, отломали палец — ничего особенного. А теперь поговорим, как культурные люди. Он был даже не мерзавцем, а каким-то обрубком человека, в котором недоставало самых обыкновенных человеческих качеств, чего он не замечал, потому что болезнью этой страдали и люди, которые его окружали. Они так быстро схватили все то, о чем раньше им рассказывали лишь в американских фильмах, что искренне своими динозаврьими мозгами, способными к ограниченным функциям — обманывать, отнимать, пугать, — полагали естественным деление мира на своих — таких же, как они, и неких прочих — ряды которых они так недавно покинули и куда страшились возвратиться. За сумму полученных удовольствий им приходилось платить повышенным риском существования, потому что хищники, питавшиеся ими, далеко превосходили Петрика и Гошу по жестокости и полному отсутствию человеческих качеств сродни жалости, морали и состраданию.

Не дождавшись от Лидочки отпущения грехов, Петрик продолжал, стараясь убедить ее в своей правоте:

— И понимаете, что случилось, — вы обхохочетесь…

Эта перспектива Лидочке не угрожала.

— …Вдруг мы узнаем, что Алена отдала концы. Я лежу на койке в больнице, шлепнутый на разборке, Сонька утром приехала к Алене и видит, что та мертва. Понимаешь? Я не в курсе. Сонька — моему партнеру, ты его не знаешь, — так и так, Аленка концы отдала, понимаешь?

На кухне шумела вода, оттуда доносились неразборчивые голоса. Гошин, резкий, рваный, будто он все время матерился, и Сонькин, плачущий, молящий.

— Эй вы, потише там, уши оборву! — прикрикнул Петрик в открытую дверь. Потом он вновь обернулся к Лидочке. — Аленка концы отдала, а бабок нет. Понимаешь — Сонька знала, где бабки. Аленка держала ее в курсе. Мало ли что случится. В сортире, в бачке, в пластиковом мешке, сечешь? Сонька первым делом туда — она же боялась, понимаешь? И нет бабок. Тридцать пять тысяч баксов.

Словарный запас у Петрика был невелик, и любопытно было, как он смог закончить школу с такими способностями.

Петрик поднял стул и сел напротив Лидочки, чтобы быть ближе и говорить тише. Почему-то он опасался и своего Гоши. А может, не доверял Соньке. Черт разберет его примитивную, но хитрую душу.

— Мне в больнице сообщили. А я там лежал и думал — как рвануть, пока не добили, — они же найдут, сама понимаешь. Только Лариска мне шмотки принесла, Гоша прикрыл, тут мой напарник рапортует — бабки накрылись. Ну, у меня крыша поехала от такой невезухи. Понимаешь?

Петрика смущало отсутствие заинтересованной реакции собеседницы. Ведь он полагал Лидочку именно собеседницей, совершенно не замечая заплывшего глаза и посиневшей щеки.

— Ты хоть слышишь? — спросил он. Но понял, что, конечно же, слышит и счел за лучшее продолжать: — Я сразу вычисляю, кто там был. Понимаю, что Осетров. И вычисляю — просто, как в аптеке. Аленка решила этого Осетрова купить за мои бабки, сечешь? Тридцать пять штук — на это можно начать новую жизнь на острове Гаити или под городком Рига. Но Осетров просек иначе — зачем делиться с телкой, которая надоела? Он ее подкормил чем надо, бабки взял — и долой. Теперь тебе расклад ясен? Ну ладно, молчи, обижайся, хоть и не права. Люди и за меньшие бабки горло перегрызали, а я тебе ничего плохого пока не сделал. Я тебе только ситуацию проясняю. Чтобы ты понимала мою позицию… Значит, бабки у Осетрова, так? А где он их прячет? Надо его брать и колоть. Но он не дурак — он сразу рванул. Но куда? Где его найти? Я уж понял — с концами. Но ты нам помогла.

— Как? — Лидочка настолько удивилась, что нечаянно нарушила обет молчания.

— Ты Соньке сказала, что Осетров в лыжном костюме из дома ушел, чем, так сказать, подписала ему смертный приговор.

И Петрик довольно засмеялся. Вот смеяться ему было нельзя — лицо его не было приспособлено для смеха, оно стало глупым и гнусным. Впрочем, Лидочка вынуждена была себе признаться, что ее суждение необъективно. Она ненавидела эту рожу как воплощение всех современных пороков больного общества и как холодного мерзавца — он не мог показаться ей красивым или привлекательным.

— Я вычислил, — сказал Петрик. — У меня котелок не зря привинчен. Я вычислил, куда он мог рвануть в лыжном костюме — не в Ригу же! Значит, близко от Москвы. А дачи у него нет. Значит, в какое-то такое место, где холодно и неуютно. С целью — отсидеться и спрятать деньги. А может, и не отсиживаться — хрен его знает. Главное, я понял, где он прячется — на сгоревшей даче, у Аленкиной бабки. Во Внукове. Методом исключения. Сечешь?

Конечно же, секу, подумала Лидочка. Ему нетрудно было сделать такой вывод, особенно если рядом, неизвестно в какой роли — жертвы или сообщницы, находится однокашница и лучшая подруга Аленки, которая знает, где расположено бабушкино пепелище. Пепелище, куда и Осетров не раз ездил со своей любовницей, — хозблок, который лишь в бездомной России может служить уютным шалашом для возлюбленных. Все думали, что дача-то сгорела, а про сарайчик никто не подумал. Но Осетров подумал, а потом и Сонька подумала.