— Но вы же все знаете.

— Лидия Кирилловна, — сказал лейтенант, — вчера мы разговаривали. А сегодня мне к следователю идти, показывать, что сделано.

— А разве вы не следователь? Я думала, что вы как комиссар Мегрэ.

— Давайте без шуток, — осадил ее лейтенант. — У нас не Франция. У нас следствие ведет прокуратура.

— А вы?

— Мы ей помогаем, — сказал лейтенант, и Лидочка поняла, что его не устраивает такой порядок вещей, он предпочел бы французские порядки.

— Значит, вы как служебная собака, — рискованно произнесла Лидочка. Но лейтенант почему-то не обиделся, а понял ее правильно.

— Вот именно, — сказал он. — Мы прибегаем, берем след, догоняем, хватаем, получаем пулю в живот, а Чухлов разбирает бумажки и проявляет неудовольствие. Все верно.

— Чухлов — это следователь?

— Следователь прокуратуры, — уточнил Шустов. — Мы с вами поговорим, а он прочтет.

— Так, может, ему лучше сразу поговорить со мной?

— Если он сочтет нужным, то он вас вызовет. А может, не вызовет. У него тридцать дел, только и успевает закрывать.

Они помолчали. Этим Лидочка выражала сочувствие своему знакомому милиционеру. Но оказалось, зря.

— И это хорошо, — признался Шустов. — А то бы меня вообще делами завалило. Я же за день два-три раза выезжаю, в городе беспредел. Когда мне все расследовать?

— Значит, он не успевает, и вы не успеваете, — поняла Лидочка.

— Но записать все нужно, — закончил разговор лейтенант. — Вы оказались одной из двух свидетельниц.

— А кто вторая? — Лидочке вдруг стало обидно, что она потеряла монополию из-за того, что какая-то бабуся с шестого этажа выглянула на шум.

— Как кто? Забыли, что ли? Лариса, ваша соседка, — она же тащила его.

— Я думала, что она — потерпевшая.

— А в чем она потерпевшая? Что пальто кровью испачкала?

— Ее могли убить.

— Но ведь не убили.

— Вы жестокий человек, лейтенант.

— Жизнь заставляет… Не улыбайтесь, я даже не шучу. Вы бы насмотрелись на то, что я вижу, — вообще бы в человечестве разочаровались. А я терплю. Жена бывшая меня просто умоляла — Андрюша, уйди из розыска, будем хорошо жить, устроишься, как человек. Чудачка. Я же авантюрист.

— Значит, вами управляет не совесть?

— А вы детективы читали? Наши, совковые?

— И не деньги?

— Теперь за американские принялись. Давайте перейдем к делу. Меня в любой момент могут отозвать. Чует мое сердце, надвигается бешеный день. Итак, начнем с начала: ваше имя, отчество?

— Берестова Лидия Кирилловна.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот пятьдесят девятый.

— Вот бы никогда не подумал.

— А что вы подумали?

— По крайней мере, на десять лет моложе.

— Нет, к сожалению, я гожусь вам в тети.

— Очень любопытно. Только я вас тетей называть не буду.

— Я этого и боялась.

— Проживаете по адресу…

— У вас указано.

— Что можете сообщить по поводу событий, имевших место возле вашего подъезда вчера, в семь часов утра? Почему вы так рано поднялись?

— Я провожала мужа в командировку.

— Куда?

— Это имеет отношение к делу?

— Возможно.

— Он улетал в Каир, на конференцию по коптскому искусству.

— Он что, этим искусством занимается?

Лидочка уловила в вопросе снисходительность настоящего мужчины, который занимается настоящим делом, к недомерку-искусствоведу.

— В частности, он разбирается и в этом. Иначе зачем бы египетскому правительству его приглашать?

— Не знаю, — отрезал лейтенант.

Было очевидно, что на месте египетского правительства он загнал бы Лидочкиного мужа на полуостров Таймыр.

— Расскажите, что вы видели.

— Было тихо, — почему-то Лидочка вспомнила сначала, как было тихо. — И вдруг я услышала, что к дому подъезжает машина. Я решила, что Андрей что-то забыл, понимаете?

— Конечно, понимаю. Самое обидное, — согласился следователь. — Я как-то билет дома оставил. На самолет. Подхожу к стойке для багажа, чтобы отметиться, и вспоминаю, что билет лежит на столе. Дома лежит, понимаете?

— Понимаю, — сказала Лида.

Перед окном проехал троллейбус. Люди поднимались, готовясь выйти на последней остановке. Шустов записывал. Из-за этого возникла пауза.

— Пора вам переходить на диктофоны, — сказала Лида.

— Пленки не подпишешь, — возразил Шустов. Он поставил жирную точку и произнес: — Продолжим наш разговор. Следовательно, вы подошли к окну. Кстати, ваш муж уехал на служебной машине?

— Нет, на такси, — сказала Лидочка. — Я подошла к окну и увидела другую машину, белую «Тойоту». В ней было двое. Один толстолицый в большом длинном пальто, вернее всего, верблюжьего цвета.

— Почему вернее всего?

— Потому что рассвет только начинался, и отличить верблюжий цвет от светло-голубого нелегко.

— Но именно верблюжий, а не серый? Почему? — вскричал Андрей Львович.

И в то же мгновение Лидочка заглянула на много лет назад и поняла, почему он стал именно сыщиком и не мог стать никем иным. Он любил дознаваться. Он уже в первом классе допрашивал своих сверстников: а где ты был, а куда ты пойдешь… от него несчастная жена ушла, потому что он ее замучил допросами. Нет, даже не сами допросы были так сладки Андрею Львовичу, как возможность поймать человека, загнать в угол, заставить его смешаться, сбиться с толку, соврать, а потом вывести на чистую воду.

— Верблюжий цвет я вычислила по фасону, — сказала Лидочка.

Шустов отложил ручку, заглянул Лидочке в глаза и спросил:

— Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду под фасоном.

Лидочка искренне ответила:

— Это невозможно, Андрей Львович.

— Вы правы, — признал тогда лейтенант. — Оно было песочным.

Лидочка ему нравилась. Она была женщиной мягкой, доброй и стеснительной. У нее было лицо, которым можно любоваться, — правильный овал, обрамленный забранными сегодня назад пепельными волосами, губы чуть более полные, чем нравилось лейтенанту, зато такого нежного розового цвета, словно никогда в жизни Лидочка не дотрагивалась до них помадой. И глаза у женщины были серыми, большими, а ресницы вокруг темными и густыми. Пожалуй, глаза были очень красивыми. Лейтенант не знал Лидочку и не догадывался, что губы и ресницы были умело тронуты косметикой, хотя Лидочка и спешила сегодня утром, и, уж конечно, он не подозревал, что Лидочкины глаза могут менять цвет и становиться стальными и узкими, если Лидочка гневается.

Помимо симпатии к прелестной женщине, что так остро и недоброжелательно почувствовала Инна Соколовская, которая надеялась женить на себе Шустова, Андрей Львович имел и дополнительные виды на Лидочку. По обстановке в квартире, по количеству книг, по одежде этой женщины, ну и, конечно же, на основе информации, походя выуженной у коменданта, лейтенант Шустов понял, что Лидочка — не простая жиличка и не простая гражданка, а ее муж не какой-нибудь искусствовед, а член-корреспондент Академии наук и член президентской комиссии. В последние месяцы Шустов принялся коллекционировать нужных людей, ибо понял, что пора уходить в большую политику, где чувствуется такой дефицит квалифицированных юристов и решительных молодых людей, готовых навести в стране спокойствие и порядок. А в таком случае Берестовы могли ему понадобиться. Только не следует думать, что Шустов был циничным и на все готовым карьеристом — все его политические планы пока что оставались в его воображении.

Временно признав свое поражение в вопросе о верблюжьем цвете пальто, Шустов сделал вид, что удовлетворен данным ответом, и стал задавать следующие вопросы.

— Что еще вы может сказать о пострадавшем? — спросил он.

— Ничего, — ответила Лидочка. — Кроме того, что он был модно пострижен.

— То есть без головного убора?

— Разумеется, Андрей Львович. Иначе бы я не догадалась, что он толстощекий и модно пострижен.

— Вы его раньше видели?

— Может быть.

— Что это значит?

— Могла видеть его с Ларисой, но не обратить внимания. Он не первый и не последний толстощекий кавалер нашей фотомодели.