— То есть вас! — Лида хотела сказать это иронично, но голос сорвался. Она жутко трусила, потому что Ленин-2 был убедителен, как будто уже говорил с броневика.

— Вот именно — меня. И не смейтесь. Я имею все шансы выполнить мою историческую роль. И я ее выполню. У нас уже есть организация. Уже готовы списки. Для начала, голубушка, мы расстреляем пятьдесят тысяч так называемых демократов.

— Но я-то при чем?

— Вы — случайная пешка, которую сдуло с доски порывом ветра.

— Тогда перестаньте издеваться и выпустите меня!

— Не могу, честное слово, не могу. И это не зависит от моих личных симпатий и антипатий. Вы невольно встали на пути исторического детерминизма и погибнете.

— Но почему? — «Я задохнусь от этого керосина», — ужаснулась Лидочка.

— Потому что никто не должен знать о моем прошлом. Иначе я могу показаться обывателю монстром. Я же должен быть человеком-загадкой, воскресшим из мертвых, быть, простите за банальную цитату, «живее всех живых». И тогда я вторично спасу многострадальную Россию.

Все это звучало напыщенно и — главное — пародийно. Ленин старался показаться Лениным. Но тем не менее Лидочке было так страшно, что ее тошнило.

— Судьба заставила меня страдать и ждать в этой дыре. В прошлой жизни я объездил всю Европу, жил на лучших курортах. Теперь же вся моя заграница — ха-ха-ха! — туристическая поездка в Болгарию десять лет назад.

— Зато теперь перед вами открыт путь в шоп-тур, в Швейцарию! — Лидочка была в бешенстве.

— А вот издеваться я вам не позволю! Я уничтожал и буду уничтожать ничтожных лицемеров и критиканов.

— Вы имеете в виду детей?

— Это не дети, не дети! Это выродки! Это чудовища. Они питаются сгущенкой.

Зазвонил телефон. Лидочка с пустой надеждой прислушивалась к звонкам, словно по телефону могли приказать старику, чтобы он прекратил безобразничать.

— Владимир Ильич!

Ответа не было. Лидочка попробовала приподнять дверь в петлях — может, соскочит. Дверь сидела твердо. Лидочка так увлеклась забавами в духе Монте-Кристо, что вздрогнула, услышав сквозь дверь картавый голос Ленина:

— Вы еще живы, голубушка?

— И надеюсь прожить еще сто лет, — сообщила Лидочка.

— Тогда слушайте и не перебивайте. У меня все готово. Я начинаю операцию, которая призвана спасти Россию от гибели и распада. Я беру власть в свои руки.

— В пределах Садового кольца? — Лидочка была ужасно зла на наследника всех вождей.

— Там посмотрим. — Ленин говорил быстро, отчего картавил более обычного. — Вас это уже не коснется. Я, к сожалению, вынужден убрать лишних свидетелей. Тех, кто может мне реально помешать.

— Кого же?

— Я сегодня час, нет, два часа назад убил вашего друга Сергея Борисовича.

— Вы врете!

— Нет, даю вам слово коммуниста. Я был вынужден его уничтожить, несмотря на то что долгие годы испытывал к нему почти сыновние чувства. К счастью, сделать это оказалось нетрудно. Я прошел к нему в палату. Они даже не догадались, от чего он на самом деле умер. Они уверены, что это — сердце!

— Но вы же врете?

— Не надейтесь. Теперь, когда я добровольно признался в уголовном преступлении, ваша судьба решена. Одного вашего слова достаточно, чтобы они выкопали труп Сергея и провели эксгумацию. Моя репутация висит на волоске.

— Я не скажу! — лживым голосом вякнула Лидочка.

— Дура, при чем тут скажешь или не скажешь! Ты все равно сейчас готова меня обмануть. Чтобы спасти свою ничтожную жизнь. А вот я за жизнь не держусь. Главное для революционера — репутация, главное — чистые руки.

— Я вам не поверила, вы никого не убивали.

Лидочка врала неубедительно, и Фрей это понимал.

— Поверила, мамочка, — сказал он. — Таких, как ты, мы ставили к стенке в семнадцатом!

— Вы насмотрелись революционных фильмов.

Фрей шумно вздохнул. Словно устал от спора.

Потом наступила тишина.

Тишина была наполнена действием, беззвучными движениями — Фрей что-то делал.

Вдруг сказал:

— Черт побери, это же не спички, а сырые дрова. Вот именно, сырые дрова!

Он пронзительно засмеялся.

— Вам никто не поверит! — в отчаянии закричала Лидочка. — Все знают, что Ленин давно умер.

— Поверят, куда денутся! У нас на Руси всегда верили в чудеса. У нас любой юродивый или… как их там… экстрасенс может повести население Москвы в речку, подобно крысолову. Вот так, голубушка!

Снова чиркнула спичка, и раздался торжествующий возглас Фрея:

— Ура! Прощайте, Лидочка! Прощайте и простите старика!

И затем по коридору, удаляясь, застучали его ботинки на высоких каблуках.

Лидочка дернула дверь и тут увидела, как робкий огонек скользнул в щель и тут же в мгновение ока потерял робость и кинулся к ней, охватывая желтым заревом лужу керосина, набежавшую под дверь.

Лидочка хотела было затоптать керосин, но, к счастью, поняла, что это — самоубийство.

Она оглянулась. На крючках висели махровые полотенца и махровый синий халат Сергея, который она и выбрала в качестве главного огнетушителя, потому что помнила, что водой заливать керосин недопустимо.

Лидочка кинула халат на керосиновую лужу и, скинув туфли, начала топтать его — ее попытка оказалась удачной, потому что лужа была, в сущности, невелика. Но керосин пылал за дверью, и казалось, что уже слышен треск разгорающегося пожара. Лида начала срывать полотенца и затыкать ими щель под дверью — халат пропитался керосином, намок, и она бросила его в ванну, ощущая глупое чувство победы.

Лидочка заткнула ванну и пустила холодную воду: нельзя или можно, но вода не горит — пускай она потечет под дверь, отгоняя пожар. Ей было куда менее страшно, чем вначале, потому что она действовала. Но все же она понимала, что должна выбраться отсюда — обязательно! Даже не только ради себя, но и ради детей: ведь Фрей был совершенно серьезен, когда утверждал, что вынужден убить и детей — очевидно, не как свидетелей, но как доказательства существования гормона Би-Эм.

За дверью шумело. Трещало. Там был пожар — Лидочка приложила ладонь к двери, она была теплой.

Лидочка стала молотить в дверь кулаками.

Она молотила, кулакам не было больно, но шум пожара становился все сильнее, и тогда Лида направила в дверь струю душа… Стало трудно дышать.

— Я не хочу! — закричала она и сама удивилась тому, что это — ее голос.

Она колотила стену над ванной — там должны были быть фотографы, но их не было.

Лидочка крутила головой в поисках выхода; сунулась под ванну — подумала, что там может таиться подземный ход с дореволюционных времен, но под ванной был цементный пол. Потом она взобралась на край ванны, рванула на себя и выдернула вентиляционную решетку, но отверстие было слишком мало, чтобы просунуть туда хотя бы голову.

В ванную лез дым — черный, удушающий, горячий, ел глаза и мешал дышать. Лидочка вопила, прижав рот к вентиляционной решетке: она хотела протиснуться в нее, стать маленькой — мышкой, птичкой, она уже превращалась в птицу — лишь бы вырваться из смерти, которая осязаемо схватила ее и пыталась сожрать.

Лидочке показалось, что она поднимается и летит в темной трубе вентиляции… Но тут по ней ударили холодной могильной плитой — то ли хотели покрыть, то ли пожалели и дали полежать на прохладном…

— Лида! Ты что, Лида! Ты не помирай, мать твою! — Кто-то кричал Женькиным голосом и мешал Лидочке отдыхать, да еще стал тащить и переворачивать. Только все хорошо кончилось, только она отлежалась и начала приходить в себя — а тут тащат. Лидочка отбивалась, но не очень удачно, потому что они были сильнее и в конце концов ее вытащили — и не один человек, а двое. Лида кашляла, отбивалась от них — чуть не погибла, а уж окончательно пришла в себя, когда эти наглецы, мучители и палачи, сунули под нос нашатырь. Она открыла глаза, слезы катились градом, все в тумане, красная пожарная машина чуть не наехала на нее: когда уже они не нужны — то появляются, давят невинных людей. Милиционер, который, оказывается, ее откачивал, стал материть пожарников, тянувших кабель. Лидочка к тому времени пришла в себя настолько, что успела увидеть, какой славный факел получился из особнячка, так что, когда Сергей вернется из больницы, он жутко расстроится: там все книги, и его картотека, и гормон Би-Эм, и письма Галины — вся материальная сторона его жизни. И тут Лидочка поняла, что если Ленин не врал, то Сергея нет в живых, и она стала громко спрашивать: