Лидочка подошла к зеркалу, причесалась. Надо было идти к Александрийскому, он уже, наверное, ждет. Интересно, что он думает о радиационной бомбе?

— …А я его спросила, как же она? — говорила между тем Марта, и Лидочка поняла, что упустила начало фразы. — А он сказал, чтобы я не беспокоилась. Но я еще тысячу раз подумаю, прежде чем скажу ему «да». Я же тоже человек, я понимаю, что для нее это может быть трагедия, — она согласилась на все ради артистической карьеры. И тут он встречает меня. Я понимаю, что это решение далось ему нелегко — при его положении, нет, я еще тысячу раз подумаю. Потому что если Крафт узнает — а ты же знаешь этих доброжелателей, — то он меня убьет. И будет прав. Но так трудно приказать сердцу… ты что скажешь?

— Как будто мое мнение что-нибудь изменит.

— Изменит, я клянусь тебе, что буду следовать ему!

Марта оттеснила Лидочку от зеркала и, достав из шкатулки щипчики, принялась выщипывать брови.

— Ты имела в виду Алмазова?

— А разве я тебе не сказала?

— Мне все равно, с кем ты спишь, — только делай это так, чтобы мне не мешать.

Лидочка направилась к двери.

— Ты мне ничего не сказала! — крикнула вслед Марта. — Я же нахожусь в душевной травме.

Лидочка сбежала по лестнице, миновала гостиную, в бильярдной сидела Альбиночка, совершенно одна. На диване, на котором умер философ Соловьев, она сидела, поджав под себя доги и прижимая к груди довольно большую дамскую сумку.

Остановившимися глазами Альбина смотрела в окно на струи дождя.

— Альбина, — сказала от двери Лидочка, — я же просила вас ничего не говорить!

— Что? Кому? — Глаза у Альбины были слишком велики, и от этого она казалась каким-то ночным животным. Лидочка видела картинку, изображающую лемура лори. Только у лемура была короткая шерсть, а голова Альбины увенчана копной пышных кудрей.

— Про Полину!

— Какая Полина? Не кричите, пожалуйста.

— Вчера вы слышали наш разговор с Полиной. В туалетной.

— Я не хотела! Честное слово, я не хотела, а он стал меня допрашивать. Вы не представляете, как он любит допрашивать, он меня все время допрашивает.

— Он спросил?

— Он стал меня допрашивать, почему я так долго была в туалетной, с кем я встречалась, с кем говорила. Лидочка, дорогая, не сердитесь — у меня, кроме вас, никого нет, даже слово сказать, а вы меня презираете? Я ничего про кастрюлю не сказала, только про Шавло, только про Шавло!

— Может быть, Полину из-за ваших слов убили, — сказала Лидочка, которая, как обнаружилось в тот день, еще не научилась быть снисходительной и терпимой.

— Ой! — Альбина подняла руки с зажатой в них сумкой так неловко, что сумка перевернулась, и из нее выпал черный блестящий револьвер. Словно удар грома, он стукнулся о пол и поехал по паркету под бильярд.

Альбина в ужасе замерла, как зайчонок перед питоном.

Первым движением Лидочки было поднять револьвер и вернуть Альбине. Но для этого ей надо было обогнуть бильярдный стол или проползти под ним. Лидочка понимала, что Альбина сейчас ничего сделать не в состоянии. Она за пределами страха.

Но Лида не успела исполнить свое намерение. Она спиной почувствовала опасность.

Ухватившись пальцами за край бильярдного стола, она обернулась. В двери стоял Алмазов. Он был холоден и деловит.

— Я тебя ищу, — сказал он Альбине, не замечая Лидочку.

— Я сейчас. — Альбина открыла глаза.

— Тебе помочь? Ты плохо себя чувствуешь? — спросил Алмазов тоном человека, спешащего, но знающего, что некий набор слов по правилам игры следует произнести.

— Нет, все хорошо. — Альбина, будто проснувшись, поднесла тонкие руки к вискам, вонзила длинные с ярко-красными ногтями пальцы в волосы и сильно потянула их назад так, что глаза стали китайскими, а лицо усохло. Потом она выдернула пальцы, запутавшиеся в волосах, — чуть не вырвав с корнем пряди, проснулась и лихорадочно, как в бреду, сказала Лиде: — Я так на вас надеюсь!

— Что? — спросил сразу Алмазов. — Что это означает?

— Я все сделаю, — сказала Лида, будто не слышала Алмазова.

Стуча каблучками, Альбина пробежала через бильярдную и послушно замерла собачонкой у ног Алмазова.

— Пошли? — сказала она.

Алмазов крепко взял Альбину под руку и вывел из бильярдной. Лидочка выглянула за ними вслед. Они не оборачивались — широкий, кривоногий, крепкий Алмазов и тростиночка Альбина, еле достающая ему до плеча. Они быстро и деловито шли вверх по лестнице. Ванюша Окрошко с другом сбегали с лестницы им навстречу и остановились у медведя с подносом.

— Одну партию, — сказал Ванюша.

Лиду охватила паника.

— Подождите! — крикнула она молодым людям, шагнула назад в бильярдную и захлопнула за собой дверь. Тут же полезла под бильярд. Револьвер, тяжелый, черный, блестящий, спокойно дожидался Лиду. Она схватила его, вылезла, держа за рукоять, — а куда теперь его спрятать?

Дверь осторожно приоткрылась. Заглянул Ванюша.

— Что-нибудь случилось? Надо помочь?

Лидочка стояла, заложив руки с револьвером за спину.

— Я же попросила подождать, — сказала она. — У меня разорвался чулок.

Ванюшин взгляд метнулся вниз — к чулкам.

— Ваня! — прикрикнула на него Лидочка. — Закройте дверь!

Дверь закрылась. Оставить револьвер здесь? Спрятать под диван? Чтобы через десять минут пришла какая-нибудь рыжая горничная? Нет, надо его вынести! Лидочка решительно расстегнула пуговки блузки и сунула револьвер себе под мышку. Прижала локтем — и решительно пошла к двери.

Ванюша и его друг ждали. По их взглядам Лидочка поняла, что забыла застегнуть блузку.

— Идите играйте, — приказала Лидочка молодым людям. Те послушно направились к дверям бильярдной, не смея оглянуться, хотя по спинам было видно, как им хочется это сделать.

А Лидочка побежала к Александрийскому, боясь больше всего, что револьвер такой тяжелый и скользкий, сейчас он выстрелит, сбежится народ, и ее арестуют за стрельбу из револьвера в уполномоченного ОГПУ, что без сомнения и совершенно справедливо будет приравнено к террору.

Однако револьвер вел себя этично, он так и не выстрелил до самой комнаты Александрийского.

Александрийский же, истерзанный нетерпением, встретил Лиду не в своей комнате, а в коридоре, где сидел, накрыв острые колени пледом, в кресле, поставленном на месте погибшей китайской вазы. Клетчатая кепка нависла над его тонким горбатым носом, и оттого профессор был похож на постаревшего Шерлока Холмса, о чем он и сам подозревал, иначе зачем ему было сосать черный карандаш, словно курительную трубку.

— Ватсон! — воскликнул он скрипучим голосом, увидев семенящую по коридору Лидочку. — Что с вами? Кто вас терзал?

Лидочка потянулась застегнуть блузку, но револьвер угрожающе соскользнул вниз, и Лидочке пришлось бесстыже сунуть правую руку за пазуху и вытащить пистолет. Рука ее дрожала не так от страха, как от неловкости ситуации, а профессор закрылся ладонью от направленного на него ствола и воскликнул:

— Господи, еще этого не хватало!

— Простите, — вымолвила наконец Лидочка. — Я не хотела.

— Если не хотела, то не цельтесь в меня! Обычно в меня целятся те, кто хочет попасть.

Лида сделала шаг вперед, уронила револьвер на колени Александрийскому, с облегчением отошла назад и стала застегивать пуговки на блузке.

Александрийский взялся было за револьвер, хотел поднять, но вместо этого совершил странное и сложное движение ногами, задрал край пледа, сунул револьвер туда и придал острому морщинистому лицу игриво-идиотский вид старого сатира.

— Как вам гулялось, мадемуазель? — спросил он.

Лидочка глядела на эту процедуру обалдевшим взором, но тут ее ласково тронули за талию, и мужской голос произнес:

— Простите.

Оказывается, сзади приблизился престарелый астроном Глазенап. Он покачал сиреневым венчиком кудрей, окружавшим смуглую лысину, и сказал:

— Павел, я могу дать голову на отсечение, что знаю твою тайну.

— Тайну?