Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Нет такого института.

— Что же делать?

— Получить свой институт. Только так. Получить свободу работы. Лидочка, девочка моя, меня ведь на самом деле в жизни интересует только работа. Настоящая работа, чтобы в руках горело, чтобы голова раскалывалась!

— Зачем? Работа ради работы?

— Ах, поймала! — Матя легонько притянул ее за плечо к себе и поцеловал в щеку, в завиток выбившихся пепельных волос. — Конечно, не ради головной боли, а ради того, что может дать работа, и только работа. А работа дает власть! Сегодня я ничто, и какой-нибудь Алмазов, ничтожество, может изгаляться надо мной, угрожать мне и даже… даже приводить свои угрозы в исполнение. Если я буду самостоятелен, если то, что я могу сделать, изобрести, придумать, исполнится, тот же Алмазов будет приползать по утрам ко мне в кабинет и спрашивать разрешения подмести пол…

— Ой-ой-ой!

— Ты еще ребенок, Лидия. Ты не понимаешь, насколько я прав. Я прав для любой ситуации, для любого государства и трижды прав для нашей Советской державы! Мы как были страной рабов, так и остались таковой. Только поменяли вывески. Наше рабство похуже рабства, которое затевал царь Иван Васильевич… В силу своей натуры я не могу быть рабом, я хочу быть господином. Умным, справедливым господином — но не ради того, чтобы повелевать людьми, а ради того, чтобы мной никто не смел повелевать. Я не хочу просыпаться ночью оттого, что кто-то поднимается по лестнице, и ждать — в мою квартиру или в твою. Не отмахивайся, ты не знаешь, а я только что из Италии, я жил в фашистском государстве и знаю, что может сделать страх. Завтра это случится в Германии, и с каждым днем эта спираль все круче закручивается у нас. Все тирании схожи.

— Вам надо было уехать в Америку, — сказала Лида.

— Глупости, вы же знаете, что у меня мать и сестра — они бы на них отыгрались. Я уеду в Америку только на моих условиях.

— Я хотела бы, чтобы вам так повезло.

— Не верите?

— Я уже научилась их бояться.

— Ничего, у меня все рассчитано.

— Вы приехали сюда отдыхать? — спросила Лида, чтобы переменить тему. Но Матя не поддался.

— Разве вы еще не догадались, что я приехал, потому что мне надо решить тысячу проблем? И для себя, и с Алмазовым, который тоже находится здесь в значительной степени из-за меня.

— Вы хотите, чтобы ГПУ дало вам свой институт?

— ГПУ не хуже любой организации в этой стране. По крайней мере они быстрее догадываются, что им нужно, чем Президиум Академии или пьяница Рыков.

— Если вы живете в Ленинграде, может, вам лучше поговорить с Кировым?

— Я не хочу оставаться в Ленинграде. Это великолепная, блестящая и обреченная на деградацию провинция.

— Ну и как идут ваши переговоры?

— Об этом тебе рано знать, ангел мой, — сказал Матя. — Главное, чтобы они поверили в мою исключительность и незаменимость. Чтобы они заплатили за мою голову как следует.

— Разве Алмазов годится на эту роль?

— А он у них один из лучших. Он даже почти кончил университет. Впрочем, дело не в образовании, а в понимании момента. У них идет отчаянная борьба за власть…

— Вы рискуете, гражданин Шавло!

— Да, я рискую. Но я знаю, ради чего, и у меня высокая карта!

— Может, смиритесь?

— Девочка моя, вы не жили до революции, вы не жили за границей. По наивности, внушенной вам комсомолом и партией, вы полагаете, что во всем мире крестьяне мрут с голоду, горожане покупают хлеб по карточкам, и за всем вплоть до булавки по милости кремлевских мечтателей надо маяться в очереди. Есть другой мир. И я хочу либо жить в нем, либо заставить их перенести сюда часть этого мира — для меня лично.

— А вы?

— А я взамен дам им новое оружие, о котором Гитлер и Муссолини только мечтают.

— Они возьмут, а потом вас выкинут.

— Так не бывает. — Матя был убежден в себе. — То, чем я занимаюсь, их пугает. Отношение ко мне почти религиозное. Я — колдун. И если я покажу им мой фокус, то стану страшным колдуном. Они не посмеют меня обидеть. Они просты и религиозны.

Рука Мати снова перекочевала на колено Лидочке. Рука была тяжелая, теплая, и коленке было приятно оттого, что такая рука обратила на нее благосклонное внимание. Но Лидочка понимала, что хорошие девочки не должны разрешать самоуверенному Мате класть руки куда ни попадя. Потом его не остановишь.

Пришлось руку вежливо убрать, Матя вздохнул, как вздыхают уставшие от скачки кони.

— Вы забываете, что я великий человек, — сказал он как будто шутя.

— Я ничего не забываю, — возразила Лидочка. — Я буду ждать, пока вы станете великим человеком. Пока что вы, как я понимаю, торгуете воздухом.

— Может быть, до сегодняшнего дня вы имели право меня упрекнуть в этом. Но не сегодня.

— А что произошло?

— Пока мы разговаривали с настырным Александрийским, я понял принцип, который позволит создать сверхоружие! Я сделал шаг, до которого не дошел старик Ферми!

— Он старик?

— Господи, вы меня не хотите понять! Ферми моложе меня, ему только-только исполнилось тридцать. Но он — гений.

— А вы? Разве вы не гений?

— Если бы я был ничтожеством или хотя бы середнячком, я бы на вас обиделся, Лида, я бы вас возненавидел. Но я так велик, что комариные укусы прекрасных девочек меня не раздражают. Каждому свое.

— Вы весело настроены.

— Да, потому что я люблю женщин. Умных женщин. Больше всех я люблю вас, Лидочка, и немолодую австриячку, которую зовут Лизой Мейтнер. Я ее очаровал, она мне доверилась.

— Вы в самом деле любите ее? — Еще не хватало ревновать этого петуха к какой-то австриячке.

— Лизе за пятьдесят. Два месяца назад я провел у нее три недели в Берлинском университете. Она рассказала мне о делении атомов урана. Она считает, что именно в уране можно вызвать цепную реакцию деления атомов. Об этом не думал никто. Что вам говорит понятие критической массы урана? Той, после которой начинается цепная реакция? Ничего? Так вот, кроме меня и Лизы Мейтнер, сегодня это ничего не говорит ни одному из физиков мира. Даже Бор или Ферми сделают большие глаза, когда вы об этом расскажете. А через пять, от силы через семь лет наши беседы с Лизой за чашкой кофе перевернут мир. И на перевернутом мире, как на стульчаке, буду сидеть я, собственной персоной, в новом костюме и лакированных ботинках. А в руках у меня будет бомба, которая может взорвать всю Москву. Смешно?

— Страшно.

— Бояться не надо, бояться будут другие.

— А если эту бомбу сделают?

— Ее обязательно сделают, — сказал Матя. — Не сегодня, так завтра. И все те гуманисты, которые сегодня вопят о сохранении мира, отлично будут трудиться над сверхбомбами или ядовитыми газами. Я лучше их, потому что не притворяюсь ягненком, а понимаю, что происходит вокруг. И, понимая, использую слабости диктаторов. На сеновал придешь, девица?

Лидочка не сразу сообразила, что Матя уже сменил тему, и переспросила его глупым вопросом:

— Что? Куда?

Потом засмеялась. Они оба смеялись, когда пошли прочь из бильярдной. Матя поцеловал Лидочке руку и сказал:

— Прости меня, мой друг желанный, мне надо будет немного почитать в постели — идеи, которые будоражат мой мозг, не дают мне спать спокойно.

Он пошел к себе в правый, северный корпус, где жили академики и профессора, — там у каждого была отдельная комната, а у академиков даже с отдельной уборной.

Лидочка была встревожена разговором с Матей. Матя не шутил и не хвастался. Он был человеком достаточно простым, открытым, он любил нравиться. Вот и Лидочке он хотел понравиться — и если он не мог играть с ней в лаун-теннис, плавать в бассейне, кататься на извозчике по набережной Неаполя, он говорил о своих научных успехах и будущей славе, во что сам верил. Но его решение продаться подороже не показалось Лиде убедительным и безопасным. Алмазов не делает подарков. Сила Алмазовых заключалась в том, что им не были нужны правила игры или порядочность. Если можно было — они брали бесплатно. Если не получалось, платили, но злопамятно помнили, что эти расходы при первой возможности надо возвратить.

3037
{"b":"841804","o":1}