— Потому что нашей России необходим Крым. Необходим как воздух. Нам нужен Черноморский флот, нам нужно море, нам нужны эти матросы… Мы не можем никому отдать Крым. А на него сейчас претендует Украина, его объявили своей собственностью татары, завтра его захотят захватить и сделать своим тылом Каледин и Корнилов. А мы его никому не отдадим.

— Как вы это сделаете? — искренне удивился Коля. — У вас же нет сил. Я знаю — матросы не поддержат большевиков.

— Правильно! Умница! — сказала Островская, подняв голову от блокнота. — Но не диалектик.

— Еще летом в стране за большевиками шли лишь тысячи людей. Сейчас у нас миллионная поддержка. Завтра с нами будет вся Россия, потому что русские любят одно — силу, — твердо сказал Гавен.

— Именно ее у вас и нет. Вы же не сможете прислать армию! Ее не пропустят украинцы.

— Мы сделаем свою армию здесь, — сказала Островская. — И с вашей помощью, Андрей.

— Я не состою в вашей партии.

— А мы тебя и не зовем, — сказал Гавен. — Оставайся нашим беспартийным другом.

— Почему я должен вступать в союз?

Островская громко рассмеялась.

— Потому что мы — победители. Победители завтра, — сказал Гавен. — И мы даем тебе, лейтенант, одну ночь на размышление.

— А я?

— А вы, Берестов, беспартийный молодой патриот, который нам нужен как попутчик. А завтра вы станете активным членом партии.

— Почему именно я? — спросил Коля.

— Вы не один, — кратко ответил Гавен, и Коля понял, что он не назовет ни одного имени. И правильно. «Если я соглашусь на сотрудничество с большевиками, я тоже не хотел бы, чтобы мое доброе имя трепали на всех перекрестках». — Если бы мы публиковали списки наших друзей, то вскоре бы их лишились. Большевики никогда не предают своих товарищей. В этом сила нашей партии.

Гавен говорил с легким латышским акцентом, но Коля, уловив акцент, все никак не мог понять, откуда этот человек родом.

— Вы ничем не рискуете, Берестов, — сказала Островская, кончив писать и пряча блокнот в карман кожаной тужурки, взятой у шоффэра или самокатчика. — А приобретаете по крайней мере жизнь.

— Идите и думайте, — сказал Гавен. — Женщины бывают слишком категоричны.

План, придуманный Гавеном и Островской, для исполнения которого требовался и Беккер, был авантюристичен и при нормальном порядке вещей не имел шансов на успех.

Но Гавен полагал, что при беспорядке, господствующем в Крыму, когда наиболее мощные силы — татарский курултай, севастопольский Центрофлот, Симферопольский Совет и земство — противостояли друг другу и никто не мог взять власть, именно большевики смогут победить — потому что они практичнее прочих.

Разработав план, Гавен стал торопить события, которые развивались следующим образом.

8 ноября заседал Центрофлот — реальная власть в Севастополе. Эсеры и меньшевики насчитывали в нем вкупе 49 человек, а большевики, временно объединившиеся с украинскими националистами, — 39. Еще человек десять представляли беспартийную часть флота. Собственно большевиков было чуть более десяти.

На этом заседании обсуждались проблемы с экспедиционными силами. На двух образовавшихся театрах военных действий требовались черноморские моряки: их просили украинцы в Киеве, чтобы защитить Раду от контрреволюции, их просили большевики в Ростове и Нахичевани, где разгорался мятеж во главе с генералом Калединым.

Идея с посылкой отрядов была подхвачена по разным причинам почти всеми членами Центрофлота. Для большевиков эта экспедиция была первым шагом к захвату власти и ликвидации этого самого Центрофлота, для врагов Гавена и даже для нейтралов, заинтересованных в спокойствии, она казалась замечательным поводом удалить из Севастополя наиболее шумных моряков в надежде на то, что они сложат головы на Дону. Так что Центрофлот дружно проголосовал за обе экспедиции и даже согласился выделить отряду, идущему на Ростов, два тральщика и два миноносца.

В отряд вошли некоторые большевики, но не была закрыта дорога и для буйных головушек, не подвластных никакой партийной дисциплине.

До конца ноября отряд спорадически сражался то с юнкерами, то с казаками, и преимущество было на стороне моряков, которые обладали мобильным тылом — тральщиками и миноносцами — и были куда лучше, чем их противник, вооружены. Об этом можно судить по телеграммам, получаемым Центрофлотом:

В подкрепление из Севастополя в Ростов был послан дивизион миноносцев, который заодно провел рейд по портам Азовского моря, находившимся в руках Украинской Рады, и там славно побезобразничал.

Возмущенная Рада запретила матросам-украинцам в составе экспедиции на Дон воевать с казаками — союз с большевиками распался.

Экспедиционный отряд вернулся в Севастополь 12 декабря, привозя убитых и раненых, овеянный боевыми воспоминаниями и пропахший порохом, — за месяц матросы сплотились в боевую часть, которая не намеревалась рассредоточиваться по кубрикам, а желала и далее править кровавый бал, как то ей отлично удавалось в Ростове и на пути домой. Главными врагами матросов были Каледин и юнкера, и естественно, как бы ни старался Центрофлот сохранить в Севастополе внутренний мир, вкусивший крови отряд был смертельной опасностью для мира в Севастополе. И это радовало Гавена.

В отряде побывали Островская, Гавен и другие большевики, они жаловались на буржуйские порядки, заведенные в Севастополе, на предательство Центрофлота, на то, что офицеры готовят заговор против революции. Эти слова находили горячий отклик в матросских сердцах. На следующий день после возвращения матросы устроили похороны своих товарищей, привезенных в гробах, но никакого массового торжественного шествия и скорби всего флота и города не вышло — к отряду в Севастополе относились сдержанно, как в стае собак к приблудшему псу, вкусившему человечины.

Матросы были оскорблены невниманием города к их подвигам и жертвам. Большевики подсказали: виноваты офицеры и демократы!

Коля в отряде не появлялся, он был нужен Гавену для более тонкого дела.

Как и было договорено, Беккер поменялся на ту ночь со Свиридовым, чтобы дежурить по штабу флота. К нему сходились телефонные звонки и телеграммы. И он должен был либо давать им полный ход, либо останавливать их движение.

Поздно вечером заступив на дежурство, Коля получил сообщение из Севастопольского Совета — невеликая, но шумная фракция большевиков заявила, что «выходит из состава Совета, не желая больше сотрудничать с теми, кто окончательно скомпрометировал себя перед массами».

Это сообщение Коля положил на видном месте, но не стал беспокоить адмирала Немитца, который уже уехал домой. В случае чего он всегда может объяснить, что новость не показалась ему достаточно серьезной. Он не обязан был догадываться, что это — знак к началу переворота в Севастополе.

В половине двенадцатого в штаб позвонил деятель из Совета меньшевик Елисей Мученик.

— Берестов! Андрей! — закричал он в телефонную трубку. — Ты знаешь, что уже происходит?

— Это Мученик? — переспросил Коля. — Говорите громче, я плохо слышу.

— Я говорю, ты обязан прислать охрану в исполком Совета. Мы заседаем беспрерывно. Только что приходили два матроса с пулеметом и велели нам всем расходиться по домам. Но мы не расходимся. Прошу сообщить адмиралу Немитцу. Ты меня слышишь?

— Я немедленно сообщу, — сказал Беккер, впервые за этот вечер испытав сладость злорадного чувства.

— Андрей! — кричал в трубку Мученик, который не пытался скрыть страх. — Ты не представляешь, что может произойти! Кто-то подогревает этих солдат. Они пьяные, они всех называют предателями. Они хотят перебить офицеров.