Метелкин вскочил почти сразу — застучал босыми пятками к двери, приоткрыл ее и, не выглядывая, прошептал:

— Заходи, заходи, я уж тебя заждался.

Что было ложью, потому как Метелкин только что спал без задних ног.

Сурен скользнул в дверь, закрыл ее за собой, и Метелкин по запаху понял, что его провели.

— Кто? — спросил он строго. — Кто посмел! — отступая при этом назад, где на спинке стула висела портупея с кобурой.

— Это я, Саркисьянц, у меня срочное дело. — Негоциант заговорил быстро, но по возможности внятно: — Прости, что разбудил.

— Что? — Метелкин уже не сердился — он был быстрым на мысли и слова человеком. — Что-нибудь с Аспасией?

— Нет, с «Измаилом», можно я сяду?

— Только свет я зажигать не буду, — сказал Метелкин, — не хочу, чтобы завтра весь гарнизон знал.

— И правильно делаешь, — сказал Сурен. — Ко мне только что приходил Халиб. Знаешь Халиба?

— Это тот, которого Гюндюз посылал на мокрые дела? — спросил Метелкин.

— Он продал мне новость.

— За сколько?

— За тысячу лир.

— Уменьши цифру в сто раз — поверю. — Заскрипели пружины — ветеринар уселся на кровати. — А ты садись, садись.

— Спасибо. Я в самом деле заплатил эти деньги. Вот расписка.

Негоциант издали показал Метелкину белую бумажку. Хоть лунный свет и проникал в окно, понять, что на бумаге написано, не было возможности.

— Ты не такой идиот, чтобы прибежать сюда в три часа ночи, — сказал Метелкин. Он взял графин с водой и налил себе в стакан. — Что случилось? Почему ты побежал ко мне, а не к Аспасии?

— Потому что Аспасия не вернет мне денег, которые я заплатил.

— Говори.

— В транспорт «Измаил» заложена мина.

Метелкин неудачно двинул графин, и тот рухнул со столика, грохнулся об пол — вдребезги!

— Ах, черт! — Метелкин выпрямился. — Кто положил? — спросил он. — Немцы?

— Это знает только Рефик. Рефик говорил с незнакомым Халибу человеком. Рефик сказал, что он все исполнил и отомстит за смерть Гюндюза.

— Что еще известно? Ну говори, говори — уж скоро утро! Какая бомба?

— В каком смысле?

— Если ты пронесешь на транспорт гранату, ничего не случится — ты только убьешь человека; должна быть большая бомба, большой заряд, который может сделать отверстие в борту, такое, чтобы транспорт пошел ко дну. Нужен целый ящик динамита.

— Там есть целый ящик динамита.

— Не может быть! Враки! Груз транспорта досматривался. Ящик со взрывчаткой никто бы не пропустил.

— Пропустили.

— Почему ты так уверенно говоришь?

— Потому что был груз, который не досматривали. Груз московской археологической экспедиции.

— Ты с ума сошел! Я сам все проверял!

— Вы уверены?

— Ни в чем нельзя быть уверенным. Давай на радиотелеграф!

— Погодите, господин офицер, — сказал Сурен. — Вы только все погубите.

— Там триста раненых! — воскликнул Метелкин. Сурен зашипел на него, и Метелкин, продолжая кричать, перешел на шепот: — Там погибнут люди!

— И все же, прошу вас, не спешите.

— Почему? Меня ничто не остановит. — Метелкин рыскал по полу в поисках сапог.

— Разреши обратить твое внимание, — сказал Сурен, — на остальной груз археологической экспедиции. Конечно же, забота о людях — первейшая задача. Но вы уверены, что хотите, чтобы сейчас, в панике и спешке, кто-то начал вскрывать все ящики экспедиции? И если там окажутся не черепки, а что-то другое — если будет так, ты уверен, что профессор Авдеев и его супруга не вспомнят твоего имени?

Метелкин перестал надевать сапог.

— Это конец карьере, — сказал он после паузы.

— Боюсь, что да, — согласился Сурен, он был кроток и терпелив, как агнец. У него был план, как получить деньги с Метелкина, но с перепуганного и разъяренного Метелкина ни черта не получишь.

— Но мы же не можем все так оставить!

— Не можем, — согласился Сурен и тоже замолчал.

— Ну говори, говори! — страстно зашептал Метелкин. — Ты должен что-то придумать.

— А с другой стороны, — сказал Сурен, — если ничего не предпринимать, то погибнут не только люди — погибнет весь ваш груз.

— Наверное, на «Измаиле» и ваш с Аспасией есть, — заметил зло Метелкин.

— Сущие пустяки, — сказал Сурен. — Твое положение куда хуже.

— Неужели ничего нельзя придумать?

— Почему нельзя? И если ты компенсируешь мне расходы, которые я понес, заплатив турку, я постараюсь подсказать выход.

— Сколько? — спросил Метелкин.

— Две тысячи.

— Никогда!

— Я должен половину отдать Аспасии — иначе она меня убьет.

— Я получаю такие деньги за три месяца.

— Твой груз на «Измаиле» стоит в двадцать шесть раз больше, а ты вот-вот его лишишься.

— Черт с тобой! Но учти, что если ты не придумаешь выхода, ты отсюда живым не выйдешь.

— Ты очень нервничаешь, господин офицер, — сказал Сурен. — Нельзя в твоем возрасте так нервничать.

— Говори.

— Минутку — я пересчитаю.

Сурен принялся пришептывать — он считал деньги у окна при свете луны. Метелкин ходил по комнате в одном сапоге и готов был убить армянина.

— Там адская машина с часами? — спросил он.

— Может быть, — ответил Сурен. — Халиб считает, что взрыв будет утром.

— Почему?

— Спросите у него.

— Так что ты придумал?

— Я знаю одного человека, который может предупредить капитана «Измаила». Вы доверяете капитану?

— Он же в море!

— Это мое дело. Главное, чтобы капитан поверил.

Метелкин задумался.

— Для этого, — сказал он наконец, — надо написать ему письмо.

— Если вы напишете письмо, — сказал Сурен, — то я могу это письмо передать.

— Утром транспорт уже будет в Батуме. Сейчас три часа ночи. У тебя есть крылья?

— Вот именно, — сказал негоциант, — если вы так настаиваете, я могу сказать: письмо должно догнать транспорт на самолете.

— Где ты найдешь такого летчика?

— Самолет дорого стоит, — сказал Саркисьянц. — Но он поднимется в воздух через час.

— Я не могу платить, пока ты не докажешь, что не водишь меня за нос.

Пришла очередь оскорбляться Сурену, и он сделал это куда более эффектно, чем турок Халиб. Он направился к двери, как графиня, которой дворник сделал неприличное предложение. Он отворачивался от догнавшего его Метелкина, он вообще ничего не хотел слышать и не хотел брать ни копейки от человека, столь глубоко его оскорбившего.

Потом понял, что нервы Метелкина на пределе и он в любой момент может выхватить револьвер и пустить пулю в сердце Сурена.

— Хорошо! — прошептал Сурен, вытирая лицо твердым котелком. — Я даже скажу тебе, полковник, что я сделаю, — я пойду к Аспасии. У нее в заведении наверняка сидит сейчас один военлет, который ради ее прекрасных глаз сделает все, что нам нужно.

— Васильев! — воскликнул Метелкин.

— Но он не полетит ночью нелегально, без разрешения командира эскадрильи, рискуя репутацией и, может быть, погонами, он не полетит ни за какие деньги.

— Аспасия в самом деле сможет его уговорить!

— Ей не надо его уговаривать.

— Сколько? — Метелкин вдруг понял, что и в самом деле забрезжила слабая надежда на спасение.

— Пиши письмо капитану Белозерскому, — сказал Сурен, — а я пока посчитаю, во сколько это все нам обойдется.

Сурен достал из жилетного кармана махонький блокнотик, к нему был прикреплен серебряный карандашик на тонкой цепочке. Пока Метелкин, морща лоб и высунув от усердия язык, писал письмо капитану «Измаила», Сурен подвел итог.

— Три тысячи, — сказал он. — Ровно.

— Две тысячи, — сказал Метелкин, слюнявя конверт.

— Три тысячи ровно, — сказал Сурен. — Моих здесь было триста, я от них отказываюсь. Туркам я заплатил тысячу. Аспасия меньше чем за тысячу не станет ввязываться в эту историю, и Васильеву тоже придется отдать тысячу.

— Ему зачем? Он родную мать зарежет ради прекрасных глаз.

— Аспасия не может дать ему того, чего господин штабс-капитан так жаждет. А капитану надо будет купить дежурного на аэродроме, поднять механика, заправиться горючим и еще взять запасные бидоны, чтобы залить бак на обратную дорогу, — и это еще не все его расходы.