— Кому же я, прости, могу мешать?

— Законный вопрос, — ответил Иван Иванович, глядя на Андрея прозрачнейшими простодушными глазами. — Если, конечно, тебе нечего скрывать.

— Клянусь, мне нечего скрывать!

— Не спеши, Андрей. Всем есть что скрывать, даже мне, хоть я и предельно очевиден. Я убежден, что, если в тебе хорошенько покопаться, иголочки под ноготочки запустить, на дыбе тебя подвесить, — ой сколько интересного из тебя высыпется! Да не отмахивайся, мой любезный друг, лучше скажи, что ты делал ровно год назад, ровно два года назад, скажи, с кем ты встречался в прошлом августе… Мне кажется, что ты уже бледнеешь и теряешь уверенность в себе.

— Ну ладно, я согласен, — сказал Андрей, чтобы не спорить.

— Вот! Уже достижение! — Крестьянский сын расхохотался так, что из-за башни появился палеограф Российский с записной книжкой в руках.

— Вы меня звали? — спросил он.

Узнав, что его не звали, он, облегченно вздохнув, исчез вновь.

— Для того чтобы избавиться от бедствия, надо точно знать, за что оно тебя преследует, — сказал Иван.

— Но я, честное слово, не знаю, кто меня преследует!

Иван оперся спиной о теплые плиты стены, закурил и угостил турецкой папиросой Андрея.

— Я тебе кое-что объясню, — сказал он. — Может быть, это поможет тебе. Давай посмотрим, кто может быть в тебе заинтересован. Я имею в виду наш трапезундский преступный мирок. Охотились на тебя турки, заигрывал негоциант Саркисьянц. Если турецкая банда хотела тебя убрать, значит, ты нужен их врагам — греческой банде или русским посредникам.

— А ты, Иван, к кому примыкаешь?

— Ой, Андрей, спроси чего-нибудь полегче, как говорят у нас в Одессе. Я кошка, которая гуляет сама по себе.

— Для покупки имения?

— Для покупки имения, Андрюша. И не пугай меня революцией. Революция свое дело уже сделала, она дала погреть руки новым господам. Господа кадеты и трудовики будут зарабатывать сами и дадут заработать остальным. Ты не представляешь, какой замечательной державой станет наша Россия через десять лет! Наша славная революция сковырнула самые главные препятствия в присоединении России к мировому сообществу цивилизованных государств — феодальную монархическую систему. Называй ее как хочешь — командной системой, бюрократической системой. Главное — она сметена!

— Это под сомнением! — радостно крикнул фотограф Тема Карась, который незаметно установил свою треногу и сделал снимок, ослепив вспышкой магния. — Уже новые бюрократы полезли из всех щелей, а другие только переименовались, — сообщил он. — В России ничего не поделаешь: революция не революция — все равно будут вельможи, скалозубы и молчалины. Мы обречены!

Тут Тема подхватил треногу и камеру и поволок их, забыв о своей филиппике, к пролому в крепостной стене.

— Почему в России столько философов-любителей! — возмутился Иван. — Все дают советы, все что-то знают заветное. А работать никто не желает.

Андрей спросил у поручика Митина, как пройти в кафе «Луксор». Тот как раз заглянул в отель, где, по его словам, продавали хороший трубочный табак.

— Вы тоже торгуете табаком? — спросил Андрей, не желая обидеть поручика. Но тот вдруг вскипел:

— Хватит того, что вся армия продалась, каждый спешит схватить свой кусок золота или дерьма. А что происходит в России, что будет с нами завтра, вам плевать?

— Зачем распространять обвинение на всех? — сказал Андрей. — Даю вам честное слово, что, пока не приехал сюда, я слыхом не слыхивал о контрабанде. И сам не собираюсь этим заниматься.

— Мне бы хотелось верить, — сказал поручик. — Но что я могу подумать о человеке, который, только прибыв в Трапезунд, тут же устраивает ночные прогулки с перестрелкой, а затем спрашивает дорогу в пресловутый «Луксор»?

— А чем плох «Луксор»?

— Послушайте, Берестов. Вы мне задали вопрос, как пройти в кафе «Луксор». Я вам сейчас расскажу туда дорогу. Но и вы ответьте мне на простой вопрос: что вас влечет именно в это заведение?

— Меня пригласили, — сказал Берестов, стараясь казаться невинным в утаивании правды. Он не лгал. И уговаривал себя: «Я не лгу — я лишь недоговариваю».

— Разумеется, пригласили, — саркастически улыбнулся поручик Митин. — Туда редко приходят без приглашения.

Но более вопросов он задавать не стал, а, выведя Андрея на мостовую, где за столиками сидели греки и пили кофе, сказал:

— Два квартала пройдете, свернете направо. Второй дом от угла.

Последовав совету поручика, Андрей отправился по улице, где все дышало миром и спокойствием. Ни близкая война, ни национальная рознь, ни бедность и разруха не чувствовались там. Точно такой же она была и сто лет назад в ее неспешности и установившихся веками человеческих отношениях, которые прерываются периодами кровавых раздоров, но затем вновь возвращаются в берега нормальности.

Солнце пекло, как в середине лета, но настоящая летняя жара, устоявшаяся, проникшая в глубины дворов и под сень монастырских галерей, еще не наступила. Андрей подошел к фонтану и под внимательными взорами молодых греков подставил ладони под струю и напился. Греки заговорили между собой, конечно, об Андрее. Андрей достал платок, вытер руки, греки снова заговорили, потом засмеялись, и Андрей почувствовал в голосах и смехе недоброжелательство. Один из парней даже сделал движение в его сторону, но незавершенное и в то же время оскорбительное.

Смех послышался и со стороны столиков у края площади, где сидели греки постарше.

Андрей не мог ответить и понимал, что отвечать нельзя. Он пошел дальше. Он завернул за угол. В первом доме был большой мануфактурный магазин — узкая дверь, по обе стороны которой громоздились колонны, сложенные из рулонов тканей, вела в темное прохладное чрево — оттуда выбежал молодой приказчик с аршином в руке и затараторил на смеси греческого и русского языков. Андрей не стал оборачиваться, и в спину ему полетело ругательство — атмосфера недоброты окружала освободителей, исчерпавших свою благородную миссию.

Вывеска «Луксор» висела поперек тротуара. Красные буквы были обрамлены цветами и стеблями папируса. Дверь была раскрыта — инвалид на деревянной ноге, подпрыгивая, выметал изнутри сор.

Маркизы на окнах были спущены, и вид у «Луксора» был крымский, будто Андрей уже видел это кафе на набережной Ялты.

Но, когда он вошел и зазвенели длинные бисерные гирлянды, что заменяли внутреннюю дверь, он сразу осознал разницу.

Столики в большом и низком зале располагались полукругом, оставляя в центре место для невысокой эстрады. По обе стороны ее тянулись длинные стойки баров, задние стенки которых были стеклянными, как стеклянным оказался и потолок, с которого свисали погашенные сейчас люстры. Один из баров был темен, а над вторым горела цепочка разноцветных электрических лампочек, которые, отражаясь многократно в стойке и на потолке, придавали всему залу атмосферу детского рождественского праздника.

Эта мирная семейная атмосфера несколько дисгармонировала с девушками, что сидели на высоких круглых табуретах вдоль стойки. Двух из них Андрей узнал по вестибюлю «Галаты», другие были ему незнакомы. Девушки лениво перекидывались словами. Были они большей частью полными брюнетками и почти все одеты в подобие матросских костюмов с короткими черными юбками, а их толстые ноги были обтянуты тонкими фильдеперсовыми чулками.

Посетителей в кафе не было, если не считать военлета с рукой на черной перевязи, который вошел как раз перед Андреем и громко, как и положено завсегдатаю, воскликнул:

— Сливовицы и содовой! На полусогнутых!

Буфетчица — полная, но крепкая девица тоже в матросском костюме, с высокой грудью и мускулистыми руками — тут же откликнулась:

— Хватит тебе, штабс-капитан.

— Нет, не хватит, Русико! — возразил штабс-капитан Васильев. — В меня еще вмещается.

Он увидел стоящего в нерешительности Андрея и сказал ему, как старому знакомому:

— Берестов, не стойте бараном — закажите что-нибудь и девицу, если вы любите этим заниматься с утра.