Море было окутано туманом — природа как бы смилостивилась над адмиралом и его флотом, имевшим столь мало шансов на успех. Волнение стихло, облака висели так низко, что смешивались с туманом. Дредноуты шли малым ходом, стараясь незаметно подкрасться к цели. Если не обращать внимания на искры в столбах дыма да утробное урчание корабельных машин, флот был незаметен и неслышен. Турецкая береговая охрана, убежденная в том, что Россия безнадежно погрязла в своих политических спорах и проблемах, приближение флота проморгала.

Без единого выстрела, подобно летучим голландцам железного века, следуя за миноносцами, линкоры один за другим вошли в Босфор и развернули башни главного калибра против султанского дворца, военного министерства, стоявших на рейде двух турецких и одного немецкого крейсеров, и в шесть часов одну минуту изготовились к бою.

Александр Васильевич Колчак, когда истекали последние минуты перед началом сражения, спустился в каюту императрицы Марии Федоровны, как и было договорено ранее, и сказал:

— Прошу вас на боевой пост.

Именно туда, а не в кают-компанию, как было бы удобнее, поднялась императрица. Там уже собрались офицеры штаба флота и корабля. Там же, чувствуя себя неладно, всей шкурой ощущая высокое торжество момента, стояли выборные от нижних чинов. Именно там, а не в кают-компании, Колчак объявил:

— Господа, ее величеству пристало более, чем нам, простым смертным, дать сигнал к началу решающего боя.

— Сыны мои, — произнесла старая императрица, — от имени Родины вашей, от имени всех женщин нашей империи, от имени дедов и пращуров, положивших головы во славу родины, я призываю вас подняться на смертельный бой с недругом нашего государства и веры!..

На боевом посту не было Коли Беккера, и некому было скептически усмехнуться, как умел только Коля, так как сочетание торжественных русских слов с ощутимым акцентом создавало некий курьезный эффект, которого никто не уловил.

А на известной картине академика живописи Бродского государыня изображена с простертой, в сторону золотых минаретов Стамбула, тонкой рукой. Адмирал Колчак и другие чины флота, а также великие князья Николай Николаевич и Александр Михайлович стоят полукругом, внимая ее словам и, конечно же, не улавливая акцента. Все в картине могло бы быть правдой, но, как утверждает в своих воспоминаниях оппозиционер и либерал адмирал Немитц, великих князей на боевом посту не было, потому что их забыли пригласить.

После речи государыни ее увели вниз, хотя бы потому, что гул орудий главного калибра совершенно невыносим для непривычного уха. К тому же неизвестно было, как повернется дело. Поэтому по приказу Колчака с правого борта была спущена шлюпка, в ней во время всего боя находились шесть гребцов. В случае опасности императрица должна была покинуть корабль. Однако, когда Колчак сказал об этом императрице, Мария Федоровна ответила по-французски:

— Мы в одной лодке, мой адмирал. И глупо вылезать из нее посреди моря.

Государыня попросила адмирала никому никогда о шлюпке не рассказывать. Адмирал сдержал свое слово, но проговорился кто-то из гребцов, и года через три «Русское слово» напечатало рассказ об этом, но он уже не вызвал сенсации.

Ровно в шесть часов двадцать три минуты утра одновременно громыхнули все орудия главного калибра, а также артиллерия миноносцев и вспомогательных судов… Читатель, желающий ознакомиться с ходом боя и его деталями, может обратиться к специальным популярным изданиям.

По всем законам авантюра адмирала Колчака должна была провалиться. Но случайности играют немалую роль в истории. Ведь и слоны Ганнибала обязаны были простудиться в Альпах.

Смерть султана Турции Абдул-Гамида, а также всего военного совета, заседавшего в столь ранний час и обсуждавшего сведения разведки о движении русского флота к югу, которая наступила от прямого попадания двенадцатидюймового фугаса в зал заседаний, парализовала управление Стамбулом. Энергичные действия немногочисленного десанта с русских кораблей, захватившего береговые батареи, военное министерство и генеральный штаб, а главное, разумеется, начало борьбы за власть между младотурками и сторонниками Кемаля Ататюрка, привели к такой дезорганизации, что из города в первую очередь убежали генералы, которые и должны были организовать сопротивление.

Панические слухи о событиях в Стамбуле были разнесены телеграфом по всему миру. В тот же день наступление русской Кавказской армии от Трапезунда к Стамбулу развернулось сказочными темпами — еще трое суток, и первые русские самокатчики увидели воды Мраморного моря, а гидроплан, перелетевший оттуда и опустившийся на Босфоре у борта «Екатерины», принес радостные поздравления Колчаку командующего Кавказским фронтом.

Колчак, вторые сутки не спавший, осунувшийся, с лихорадочно сверкающими глазами и нарушенным пробором, продолжая свою игру, ответную телеграмму отправил не от своего имени, а от имени императрицы Марии Федоровны, Божьей милостью регентши Российской империи. От себя же он послал другую телеграмму — копия во все армии, в Петроград, в Севастополь

— в Париж, Берлин и Лондон. В ней сообщалось о только что завершившемся обряде в соборе Святой Софии, наконец-то возвращенном Православной Церкви после почти пятисотлетнего исламского унижения. В соборе вершилось торжественное коронование государыни императрицы Марии по древнему византийскому обряду, а также «in absentia» ее внука цесаревича Алексея. Депеша из Стамбула, подписанная главнокомандующим и военным министром Великим князем Николаем Николаевичем, а также командующим объединенным флотом России и морским министром адмиралом Колчаком, приказывала привести во всех частях и гарнизонах Российской империи к присяге государыне Марии Федоровне и государю Алексею всех генералов, штаб— и обер-офицеров, а также нижние чины. Провести церемонию присяги во всех учреждениях и учебных заведениях империи. В случае неповиновения этому приказу применять меры наказания военного времени.

Далее — телеграфные аппараты были заняты круглые сутки, а телеграфисты падали без памяти от изнеможения — следовал манифест императрицы-регентши и множество указов.

Турция вышла из войны на четвертый день после падения Стамбула. Это нарушило без того непрочное равновесие в Европе и оголило южный фланг австро-венгерских армий. Последовало внешне неожиданное, но неплохо подготовленное Иозефом Пилсудским восстание Польской военной организации и легионов. Галиция отпала в несколько дней.

Объединившись с русской Юго-западной армией, поляки ударили, тесня австрийцев и венгров, а оттуда на помощь славянам уже спешили чешские боевые дружины.

Мир, подписанный в многострадальном Брюсселе 8 июня 1917 года, лишил Германию большинства колоний, возвратил Франции Эльзас и Лотарингию, даровал выстраданную независимость чехам и западным полякам и подвел черту под многовековым существованием Священной Римской империи. По случаю заключения мира в России была объявлена амнистия многим революционерам. В очередной раз растворила свои ворота Петропавловская крепость, выпуская на свободу проведших в ней по месяцу, а то и более, членов Временного правительства во главе с Милюковым, иже с ним министров Керенского, Терещенко, Некрасова, а также вождей недавно шумного и властолюбивого Петроградского совета и его председателя — социал-демократа Чхеидзе.

Следует отметить, однако, что громко отмеченная и восхваленная газетами амнистия коснулась лишь верхушки политического айсберга. Весна 1917 года успела умножить озлобление в России — тысячи были невинно либо случайно убиты и забиты до смерти, искалечены и разорены. Неудивительно, что после крушения Временного правительства поднялась волна мести — погромщики убивали поднявших было головы евреев, а полицейские вылавливали тех, кто недавно громил тюрьмы и полицейские участки, и возвращали заключенных в отведенные им камеры. Так что на каждого амнистированного пришлось до ста оставшихся в заточении — но о них не принято было вспоминать и заступаться.