Была Элина Виленовна сказочно красива, как девушка-спортсменка со старого плаката. Ее пшеничные кудри рассыпались по широким плечам пловчихи, лицо несло на себе следы загара Сейшельских островов, а дробная быстрая походка была точно такой же, как у ее любимого жеребца Добриона, на котором она возвращалась домой, если на улицах были пробки и ее машина была вынуждена в них задерживаться.

— Совещание в три тридцать, как объявлено? — спросила Элина Виленовна.

— Разумеется, — ответил Георгий Георгиевич, не поднимаясь из кресла.

Он не любил стоять рядом с Элиной Виленовной, потому что она была выше его на голову, а может, и на две головы, а ее ноги начинались там, где у него была толстая шея.

Элина Виленовна была подчиненной Георгия Георгиевича и должна была ему во всем подчиняться, потому что он мог запросто выгнать ее с работы, но на самом деле Георгий Георгиевич очень боялся, что она сама от него уйдет.

— Чай, кофе? — спросила Элина Виленовна.

— Вы же знаете, — сказал Георгий Георгиевич. — Ти фор ту.

Что означает — чай для двоих.

Элина Виленовна не удивилась, а щелкнула пальцами — это она умела, и на журнальном столике в углу кабинета появился поднос с японским чайником, маленькими чашечками и любимым печеньем Георгия Георгиевича — птифур.

Они уселись за столик напротив друг друга, и Георгий Георгиевич стал рассматривать ноги Элины Виленовны, которые напоминали о том, что она мастер спорта и чемпион Белгородской области по прыжкам в высоту.

— Что тебя печалит? — спросила Элина Виленовна голосом нежного друга и доверенного лица.

— Я почти разорен, — искренне ответил Георгий Георгиевич. — За ближайшую неделю мне надо собрать пятьдесят семь миллионов долларов.

— Пятьдесят семь миллионов, — задумчиво повторила Элина Виленовна. — Немалые деньги. Я подумаю.

И тут раздался телефонный звонок.

Зазвонил секретный аппарат. Личной связи.

— Мой мальчик, — прошептал Георгий Георгиевич.

Георгий Георгиевич был недобрым человеком, эгоистом и хамом. И на самом деле на всем белом свете он любил только своего сына и наследника Гошу. Ради него трудились все колесики мозга Георгия Георгиевича, и к нему сходились заботы многих подчиненных Полотенца. Любые сомнения в гениальности мальчика пресекались на корню. Даже собственную жену Аглаю, на которой он женился по душевной склонности, потому что она обещала родить ему такого же богатырчика, как он сам, он разлюбил за неосторожную фразу. Когда она родила мальчика, уже в три дня удивительно похожего на своего отца, Георгий Георгиевич пришел к ней в отдельную палату на специальном этаже с букетом цветов. Он поздравил ее, вручил ценный подарок в виде серебряной цепочки на шею и сказал:

— Спасибо тебе за Георгия.

— Послушай, Гоша, — возразила Аглая, — может, хватит в нашем семействе Георгиев? Николай — тоже хорошее имя.

Без слова муж повернулся и покинул палату, прихватив с собой ценный подарок. С тех пор он жену Аглаю не любил. Хотя мальчика, конечно же, назвали Георгием, Георгием Георгиевичем Полотенцем, будущим президентом и мультимиллионером. И чтобы стать таким, как объяснил ему папа, он должен будет учиться, учиться и еще раз учиться. А если списывать, то так, чтобы ни одна сволочь не заметила.

Этот совет Гоша усвоил и в школе считался если не отличником, то хорошим учеником. И почему такому вежливому мальчику не поставить лишнюю пятерку? Зато к празднику Восьмого марта его папа, тоже очень вежливый, обязательно подарит что-то небольшое, но приятное.

И вот раздался телефонный звонок.

Элина Виленовна вскочила и хотела покинуть кабинет, но Георгий Георгиевич, поднимая трубку, произнес:

— Оставайтесь, у меня от вас секретов нет.

Это было неправдой, потому что у Георгия Георгиевича были секреты от всех, даже от себя самого.

— Папочка, — раздался в тишине гулкого кабинета голос Гоши.

На экранчике видеофона появилась его физиономия.

— Спасибо, что ты позвонил мне, — сказал Георгий Георгиевич. — Все ли у тебя в порядке? Уважают ли тебя товарищи?

— Папа, — сказал Гоша, — у нас случилось странное происшествие, и я хочу с тобой посоветоваться.

— Молодец, — сказал папа. — Я никогда не оставлю тебя своими советами.

— Один мальчик в нашем отряде нашел лягушку с короной на голове.

— Уродка, что ли? — спросил Георгий Георгиевич.

Элина Виленовна постучала кровавыми ногтями по столику.

Георгий Георгиевич откликнулся на постук и увидел, что его секретарша хмурит соболиные брови. И сразу задал вопрос:

— Что еще особенного в лягушке?

— Мы коронку с нее сорвали и стали выпытывать, где лежит клад.

— Почему возникло подобное подозрение? — спросил Георгий Георгиевич.

— Разговор с бабкой подслушали.

И Гоша изложил события, правдиво, только собственную роль чуть приукрасил. Все-таки мальчик, надо понимать.

— Что за коронка? — спросил Георгий Георгиевич.

— Из камушков, блестящая, ее Гриша Сумской взял.

— А ты отдал?

— Я добрый, папочка, мне часто за это приходится расплачиваться.

— Да, ты добрый!

Георгий Георгиевич слушал голос сына, и у него в животе щекотало от счастья.

Все в мире уравновешено. Если на одной чашке весов лежит любовь к сыну Гоше, то чаще всего на другой чашке находится нелюбовь к другим мальчикам. Если в Индии идет дождь, то в Исландии наступает засуха.

— Что нам теперь делать, папочка? — спросил Гоша.

Элина Виленовна быстро нацарапала на столике светящуюся надпись: «ДОСТАТЬ КОРОНУ».

Георгий Георгиевич проглотил слюну, провел свободной рукой по лбу и опомнился. Нельзя, чтобы любовь к мальчику отвлекала от важных дел. Спасибо Элиночке, что никогда не забывает об интересах Фонда.

— Слушай меня внимательно, — сказал папа. — Пойди к своему приятелю и вели ему возвратить корону.

— А если он не захочет? — спросил Гоша.

— Как так не захочет?

— Потому что он сильнее меня.

— Как он смеет! — воскликнул Георгий Георгиевич. — Он у меня тут же вылетит из лагеря!

Элина Виленовна положила кончики длинных пальцев, украшенных кровавыми ногтями, на руку своему шефу, и тот снова опомнился.

Вздохнул и продолжал:

— Засвечиваться тебе нельзя. Предложи деньги, соблазни чем-нибудь, но шума не поднимай. Если возникнут сложности, немедленно отбей мне тревогу. Тебе понятно, солнышко?

— Будет сделано, папа, — ответил Гоша, который тоже любил своего папу. Правда, он любил и свою маму, но куда меньше, потому что мама все время приставала со всякими глупыми советами и велела чистить зубы. Иногда Гоша даже лелеял злобную мыслишку: вот не было бы мамы, не надо было бы мыть руки, чистить зубы, есть манную кашу и говорить «спасибо». Но понимал, что всегда кто-нибудь в его жизни будет ему приказывать. Так уж лучше мама, чем какая-нибудь Элина.

Когда Гоша отключился, Георгий Георгиевич спросил Элину Виленовну:

— Ты чего сигнализировала?

— Ты не представляешь, на какой след мы вышли, — прошептала она. — Рехнешься, когда узнаешь.

— Говори.

— Не кабинетный разговор.

— Выйдем.

В шкафу за спиной Георгия Георгиевича умещался небольшой лифт на двоих. Стоять в нем можно было только прижавшись. Георгий Георгиевич уткнулся носом в живот секретарши, а она поглаживала ему затылочек. Георгию Георгиевичу было щекотно и сладко.

Лифт поднял их в зимний сад, на крышу здания МУФРа, откуда открывался вид на площадь Белорусского вокзала.

Там воняло бензином, стоял шум и треск от машин, толпившихся внизу, рядом ревела потоками автомобилей Тверская улица. Площадка зимнего сада была огорожена железным забором, покрашенным в ржавый цвет, чтобы снаружи не догадались, какое богатое учреждение таится в здании между Третьей и Четвертой Брестскими улицами.

— Надо отсюда переезжать, — сказал Георгий Георгиевич. — А то отравимся.

— Нельзя переезжать, — возразила Элина Виленовна. — Зато здесь нам никто не завидует. Думают, что мы еле-еле концы сводим.