Я пошел быстрее, потом побежал, чтобы оторваться от темной тени. Одна из сторожевых собак припустила за мной, но не залаяла, потому что узнала меня — я нередко ее подкармливал. Так она и бежала рядом со мной, подпрыгивая и полагая, что мы с ней играем.

Перед линией боксов я остановился. Что-то было неладно.

Потом я сообразил — в темноте ярко горели два больших окна. Одно в боксе Сийнико. Значит, спонсор не спит. Хотя в это время он всегда спит. И еще одно окно — в лаборатории. И там не спят.

Они готовятся.

А я ни черта не знаю — что они замыслили?

Я нащупал узкий нож в шве кожаных штанов. И тут же спохватился, что я совершаю перебежки по питомнику, облаченный в белый халат — меня можно увидеть за версту. Какое счастье, что они решили не стрелять в меня — лучшей мишени и не придумаешь!

Я скинул халат и скатал его. Передо мной лежало открытое пространство, периодически освещенное вертящимся прожектором на вышке. Я подождал, пока луч прожектора начнет движение прочь от лужайки, и кинулся к моему боксу. Я успел подумать: хорошо, что у спонсора и в лаборатории горит яркий свет. По крайней мере, они за мной не следят.

Вот и мой бокс.

Стой! — сказал я себе. Внутри меня звенел сигнал тревоги. В чем дело? Я плотно прикрыл за собой дверь, когда уходил. Я это отлично помнил. Кто-то был здесь после меня. Но где он сейчас? Поджидает меня в темном коридоре?

Я был в невыгодном положении — между мной и вышкой не было никакого здания, и я понимал, что через минуту луч прожектора меня накроет.

Я спиной чувствовал, как полоса света крадется ко мне. И тут мною овладело бешеное желание действовать — нестись, сокрушая все. Такое чувство я испытал на стадионе, когда убил спонсора. Если мне нельзя стоять и ждать смерти, то лучше я встречу ее лицом к лицу.

Главное — стремительность!

Я в два прыжка был у двери, мгновенно ударом распахнул ее и влетел в коридор. Я ожидал удара, выстрела — но не встретил никакого препятствия. Я ударился о стену с окошком, перекрывавшую коридор, и замер. Было тихо-тихо, зажужжал ранний комар. Далеко-далеко закаркала вспугнутая чем-то ворона.

В боксе никого не было.

Ни дыхания, ни стона, ни движения.

Я перевел дух. Постарался успокоиться. Дверь могло открыть ветром. Маловероятно, но могло.

А может быть, засада ожидает меня в моей комнате?

Но теперь я был в себе уверен более. Я мог не спешить, за спиной у меня была бетонная стена, сам коридор узок — здесь враги не имеют преимуществ.

Опершись спиной о стену, я сильным ударом ноги распахнул дверь в мою комнату.

Тихо. Пусто. Мертво. Только неприятный, утекающий в сквозняке запах… медицинский, мертвый…

Он промчался мимо меня, высосанный сквозняком в коридор и наружу, оставив тяжесть в голове и мгновенный приступ тошноты.

Я вошел в комнату. Она была пуста. А где моя птичка, где Маруся?

На полу, на моем матрасе лежало одеяло, под ним угадывалось тельце девочки.

Она заснула.

Запах еще жил в боксе и был отвратителен.

Когда я наклонился, чтобы разбудить птичку и отнести ее в лабораторный бокс, запах показался мне более сильным. Я потрогал Марусю за плечо. Она не отозвалась — плечо поддалось руке.

Я откинул одеяло. Маруся лежала на боку, и при свете фонаря, проникавшего в окно, было ясно, что она уже никогда не проснется. Маруся была мертва.

Я взял ее на руки и пошел к выходу.

Маруся была легкой, будто у нее были птичьи кости. Ее голова запрокинулась. Лицо, обрамленное белыми перышками, было спокойным.

Этот запах — неприятный, удушающий запах — откуда он знаком мне?

Следы его были в лаборатории. Там была склянка… Что же сказал Автандил? Он сказал: «Мы не можем ограничиваться исследованиями. Мы должны выводить любимцев, выращивать их и уничтожать, если они оказались нежизнеспособными». «Это редко бывает», — перебила его тогда Людмила. «А если бывает, у нас есть гуманные способы. Любимец и не догадается, что умер»…

Автандил!

Тот взял с полки стойку с рядом ампул. В одной из них была мутная белая жидкость…

Теперь я знал, какую смерть придумал для меня господин спонсор: Автандил или кто-то иной из послушных ученых проник в бокс, разбил в моей комнате ампулу, а может быть, нажал на гашетку пульверизатора… Они были убеждены, что я сплю — куда мне еще деваться? Пустив газ, он закрыл дверь и ушел из бокса. Распыленный яд подействовал, я думаю, мгновенно — и Маруся ничего не почувствовала.

Зато я почувствовал — и свою смерть и смерть девочки.

Я шел к выходу и думал: как хорошо, что я увел отсюда Леонору с Арсением. Иначе бы мы все погибли.

Я подошел к входной двери и замер.

У меня не было плана, что делать дальше.

Отнести тело девочки к спонсору? Обвинить его в убийстве? И что же? Сила их заключалась в том, что смерть кого бы то ни было из людей не могла быть причиной боли или хотя бы стыда. Чем меньше останется людей, тем свободней.

Я принесу ему девочку, а он убьет меня сам, потому что теперь я знаю, как они убивают. Он меня все равно убьет.

Отправиться в лабораторию и обвинить ученых?

Они не чувствуют и не почувствуют раскаяния, потому что они исполнили приказ и сделали все правильно.

Я держал на руках легкое тело птицы и понимал, что теперь у меня есть в жизни только один путь — путь вражды и ненависти к спонсорам. И не потому, что они жестокие и бессердечные, среди них были разные, а потому, что, как оказалось, впереди есть лишь два пути — либо на Земле остаются люди, либо на Земле будут жить спонсоры со своими любимцами.

А раз так, то отныне я не принадлежу себе. Я должен найти союзников, потому что не может быть, чтобы я был на этой планете совсем одинок. Должны быть у меня друзья и соратники! Но, наверное, не Маркиза с Хенриком, которые замечательно устроились, а какие-то иные, мне еще незнакомые люди.

…Я спохватился, что стою у закрытой двери и держу тело Маруси, завернутое в одеяло.

Я вернулся в свой бокс, осторожно положил Марусю на матрас, попросил у нее прощения за то, что ухожу от нее. Потом взял одеяло и раза два сильно встряхнул его, чтобы изгнать из него остатки газа, свернул в скатку и обмотал себя. Так было лучше, чем держать одеяло в руке или под мышкой. Потом я взял несколько сухарей, недоеденных моими питомцами, и рассовал по карманам штанов. Белый халат я тоже взял — он может пригодиться.

Я должен был сейчас же, пока они не пришли проверять, хорошо ли убили меня, пока не начало светать, уйти из питомника.

Я приблизительно представлял, как это можно сделать, потому что за прошедшие недели не раз мысленно убегал отсюда.

В дубраве, в самой гуще кустарника, под колючей проволокой, которая всегда находилась под током, был прорыт собаками ход. Наверное, это случилось еще до того, как по проволоке пустили ток — по крайней мере, с собаками ничего не случалось. Я сам видел, гуляя в дубраве, как собака осторожно, будто чуяла ток, пролезла под проволокой и умчалась в лес, наверное, на свидание.

Иного выхода у меня не было.

Луна зашла, и я потратил несколько минут, прежде чем нашел в темноте этот подземный ход. Я улегся возле него и стал его углублять, потому что для меня он был узок.

Я выкидывал землю из хода, сам постепенно углубляясь в него.

Внезапно сзади над моим боксом загорелся свет. Затем зазвенела колокольная дробь. Я догадался, что спонсор пришел ко мне в бокс поглядеть на мой труп, ибо он был основательным ученым и привык проверять действия людей, которым никогда не доверял.

Кто-то пробежал по поляне, сзывая собак.

Заметались, путаясь в густых ветвях дубов, лучи прожекторов. Я понял, что сейчас они будут искать меня и у них хватит челяди, чтобы действовать сразу везде: и в особняке, и в боксах, и вдоль ограды.

Я начал рвать ногтями и отбрасывать назад землю.

Голоса приближались — охранники шли вдоль ограды.

Дольше копать я не мог — надо рискнуть!

Я закинул на ту сторону одеяло и халат. Потом медленно, головой вперед пополз в яму — главное, чтобы прошел живот. Я отталкивался руками, и провисшая проволока была всего в сантиметре от моего лица.