— И вы об этом так спокойно говорите? — Я рассердился на эту бесчувственную тушу.
— А почему я должен переживать? Когда вы строите в лесу дом, вас не волнует судьба птиц, которые жили на ветвях срубленных деревьев, или жучков, которые питались их листьями.
— Разве можно сравнивать? Мы же разумные!
— Где начинается разум? У нас больше вашего опыт общения с существами различных миров. И я утверждаю: граница между разумом и неразумностью еще не определена. Вы же, люди, скорее всего неразумны. У нас бытует такое мнение. — Он был весь — знак улыбки.
— А если я не соглашусь?
— Кто будет тебя спрашивать, любимец?
— Я убил одного из вас!
— Ах ты, мерзавец! — Тяжелая лапа опустилась мне на голову, и спонсор резко, чуть не оторвав ее, поднял меня за волосы. От боли из глаз у меня полились слезы. Но спонсор не думал о том, что мне больно. — Ты противен и кажешься опасным, — продолжал он. — Лишь любопытство заставляет меня продлевать твою ничтожную жизнь.
Он отбросил меня, я упал, ударившись головой о ножку стула.
— После тебя надо руки мыть, — сказал он с искренним презрением. — Ты воняешь, как и все люди!
— Я уйду отсюда, — сказал я, поднимаясь с пола.
— Никуда ты не уйдешь, — сказал спонсор. — Мы с биоинженерами решим, что сделать с тобой, чтобы ты мог здесь пригодиться. Иди к себе, ты мне надоел.
Почесав голову — корни волос все еще болели, я наклонился, собирая с пола мою одежду.
— Это еще что такое? — спросил спонсор.
— Я буду ходить одетым, — сказал я.
— Кто тебе разрешил?
— Я всегда хожу одетым. А здесь мне неудобно ходить голым. Если бы я был ребенком, то я бы пережил. А я уже взрослый мужчина.
— Какой ты мужчина!
Сийнико приподнял свою слоновью ногу и толкнул меня. Я вылетел из комнаты, открыв спиной дверь.
Но своей одежды не выпустил из рук.
Дверь в кабинет Сийнико закрылась.
Я отдышался, натянул штаны из грубой кожи, в которых я выходил на бой с «Белыми Неграми». Рубаха моя была разорвана. Я оторвал рукава и надел ее. Главная радость ждала меня, когда я провел по боку — узкие потайные ножны сохранили в себе тонкий нож, доставшийся мне от Гургена. По крайней мере, если они захотят со мной что-то сделать, я смогу отбиваться и нанести болезненную рану даже самому большому спонсору.
Одевшись и почувствовав себя человеком, я вышел на газон.
День был прохладным, но мы, любимцы, привыкли к холодам. Дул ветер, который нес в себе подвальную сырость. С дубов слетали желтые листья.
По лестнице из особняка сбегали малыши. Только что кончился обед. Я не пошел к главному корпусу. Я решил выяснить, легко ли убежать отсюда.
Я вошел в дубраву, деревья там были старые, стояли они вольно, как колонны в громадном зале. Земля под дубами была устлана рыжими и бурыми листьями.
Вдруг я увидел странную паучью фигуру — когда я подошел ближе, то угадал Леонору. При звуке моих шагов она испуганно выпрямилась и прижала к маленькой обнаженной груди горстку желудей.
— Кушать хочется? — спросил я как можно мягче.
— Очень хочется, — призналась девушка. — Только нельзя, не разрешают.
— Я никому не скажу, — пообещал я. — Ешь. А на кухне я поговорю.
Девушка вдруг застеснялась — или не поверила мне, но она поспешила прочь из дубравы, зажав желуди в кулаках.
Я прошел рощу и очутился у высокой проволочной ограды. Конечно, я мог бы с помощью моего ножа разрезать проволоку, но я не знал, не пропущен ли сквозь проволоку ток. Надо будет узнать.
Господин Сийнико позвал меня гулять, когда солнце уже село за деревья.
— Только не думай убежать, — сказал он. — Ничего у тебя не выйдет. В проволоке ток.
Мы дошли до особняка.
— Ты хочешь посмотреть на новое поколение малышей? — спросил он.
— Я уже видел.
— Кто тебе разрешил?
— Меня приняли за вашего тайного агента и все показали.
— Идиоты! Надо убрать всех людей и поставить вместо них спонсоров!
— А почему бы и нет?
— Потому что у нас не хватает рук и ног, потому что никакой спонсор не снизойдет до того, чтобы подтирать попку человеческому младенцу. Он знает, сколько в нем микробов и всякой дряни.
— Госпожа Яйблочко заботилась обо мне, даже когда я болел.
— Ты был ее, ее собственный, единственный любимец. Вместо ребенка. Мы плохо размножаемся на Земле. Любимцы заменяют нам детей.
— Вы завоевали нашу планету, сосете из нее соки и еще уничтожаете ее жителей!
— Чепуха! Ничего подобного. Ты спроси любого человека, недоволен ли он жизнью, страдает ли он? И окажется, что люди счастливы.
— Потому что ничего не знают?
— Потому что знают, что им положено. Мы им говорим, что они живут лучше, чем раньше, и лучше, чем всегда. И говорим это с утра до вечера. Мы говорим, как плохо жили люди раньше, пока мы не пришли и не научили их всему. И они верят. И если ты сейчас придешь и начнешь кричать этим людям, что они живут плохо, что мы их угнетаем и даже уничтожаем, они тебя растерзают. Никому не нужна правда. Всем нужна еда.
— А как же Маркиза и Хенрик? — спросил я. — Они тоже слепые?
— Им выгодно, что Земля принадлежит нам. Они отлично устроились. Они сорняки. А сорняки полезно иногда пропалывать.
— Вы им разрешаете носить одежду?
— Разумеется. Мы им многое разрешаем. Чтобы им казалось, что они что-то значат. Мы им уступили вонючие подземелья и непроходимые леса, шахты и теплицы, мы им дали кондитерские и металлические фабрики. Мы им даем эксплуатировать своих же, людей, с которых они дерут три шкуры. И трепещут перед нами. Разве не удобная для всех модель?
— Маркиза на вас рассердилась.
— Ничего подобного. Твоя Маркиза испугалась. Она поняла, что в один прекрасный день ее тоже могут ликвидировать. Но при том она рада — погибли некоторые из ее конкурентов. К тому же у меня есть возможность ее утешить.
— Какая?
— Я давно обещал отправить ее в Галактический центр, где исправят ее тело. За это она нам будет еще вернее.
Мы вернулись к бетонным домам. Подбежал Арсений и стал тереться о ногу спонсора — его уже обучили любви к спонсорам. Ко всем спонсорам. В меня ее вложили недостаточно.
Сийнико потрепал Арсенчика по головке.
— Я их не различаю, — сказал он. — Но будущее Земли за ними. Люди не должны размножаться как придется. Любой ребенок должен быть запрограммирован, чтобы быть нам полезным. Поэтому я лично возражаю против насильственных действий. Зачем убивать? Через несколько десятилетий Земля будет идеальной, гармоничной планетой. И залогом тому наши питомники.
Спонсор удивительно говорил по-русски, с прибаутками, поговорками и без акцента, свойственного всем спонсорам.
Я пошел вверх по ступенькам, в особняк.
— Что такое? Ты куда? — крикнул мне вслед спонсор.
— Мне сказать два слова на кухне, — откликнулся я.
Спонсор оказался в дурацком положении — он же не мог войти в дом. Так бывало со всеми спонсорами — им кажется, что они правят, но они не могут войти ни в дом, ни в шахту, ни, зачастую, на фабрику. Пока люди не истреблены и не все на Земле переделано под четырехметровых жаб, люди будут жить своей жизнью. Прощай, мой господин!
Я прошел на кухню и приказал поварихам, которые еще мыли посуду, чтобы Леоноре выдавали отныне по двойной порции. Поварихи принялись что-то нести о жулике — заведующем производством, об указаниях господина спонсора, но я не стал с ними спорить, а лишь добавил, что завтра проверю.
К моему удивлению, Сийнико ждал меня у лестницы.
— Какая такая Леонора? — спросил он ворчливо.
Спонсор держал в лапе коммуникатор. Разумеется, он слышал все, что я говорил — коммуникаторы слышат сквозь стены. Я опять оказался слишком самонадеян.
— Сами вывели чудовище, — сказал я, — а кормить забываете.
— Какое из чудовищ ты имеешь в виду?
— Двухметровую девицу. И не понимаю, зачем она вам нужна?
— Зачем? Отвечу. Дело в том, что мы, как ты имел несчастье заметить, очень эмоциональны. Нам необходимо выплескивать энергию. Любое соревнование, особенно с элементом борьбы, нам интересно. Предприимчивые люди помимо боев гладиаторов возрождают, и не без успеха, борьбу, бокс и баскетбол. А так как кандидаток мало, я решил, не вывести ли мне собственную баскетбольную команду? Там, — он показал на второй этаж, — в инкубаторах, у меня лежат два десятка переростков. Не все же людям получать прибыль — пора брать все в свои руки. Через десять лет мои баскетболистки покорят мир и принесут мне миллионы.