Ночь я провел беспокойно. Матрас был жестким, и я чувствовал сквозь него бетонный холод пола. Узкое окно было приоткрыто, и к утру стало так холодно, что я постарался завернуться в матрас, но из этого ничего не вышло.

Остаток ночи я провел сидя на матрасе.

В восемь питомник стал просыпаться — я услышал снаружи детские голоса, плач, кто-то пробежал по коридору. Я подошел к двери и попробовал ее открыть. Дверь была заперта. Я постучал. Никто не думал меня выпускать. Я начал прыгать, чтобы согреться, потом сто раз отжался от пола. За этим занятием меня и застала Людмила, приоткрывшая дверь.

— Пошли, — сказала она, вместо того чтобы поздороваться, — я покажу, где ты будешь есть.

— Надеюсь, у собачьей будки, — сказал я.

Людмила пожала плечами. Я понял, что она считает меня психически неустойчивым животным и не понимает, почему я попал сюда, а не на живодерню.

Преодолев в очередной раз стыд от собственной наготы, я последовал за Людмилой.

Перейдя снова двор, мы оказались перед широкой лестницей, которая вела к особняку с колоннами. Поднявшись по лестнице и войдя в широкие двери, мы попали в холл, из которого две лестницы полукольцами вели на второй этаж. Но мы туда не пошли, а повернули направо, к двери, из-за которой доносились гул голосов и звон посуды.

Войдя туда, мы оказались в столовой — обширной комнате, облицованной темными деревянными панелями и залитой утренним солнцем, вливающимся в многочисленные высокие окна. Там стояло десятка три столов и столиков, за которыми и сидели обитатели питомника.

Ближе к окнам стояли столики для малышей. Несколько женщин, одетых в белые халаты подобно Людмиле, ходили между столиками и при необходимости помогали малышам управляться с ложками и хлебом. Чем дальше от окон, тем выше становились столы и стулья. Неподалеку от дверей за столами сидели любимцы восьми-десяти лет, явные переростки. Как потом оказалось, это были невостребованные любимцы. Если на них еще некоторое время не будет заявок, их, вернее всего, отправят на какие-нибудь работы.

Но большинство столиков было занято любимцами в возрасте от трех до пяти лет, именно таких обычно и разбирали по семьям.

Я не успел как следует рассмотреть эту галдящую толпу, потому что Людмила отвела меня в угол, возле раздачи, за взрослый стол, за которым сидел мрачного вида усатый брюнет в белом халате, видно, из местных работников. Она велела мне сидеть, а сама принесла из-за загородки две миски с кашей, а мрачный мужчина указал мне на нарезанный хлеб в миске посреди стола, как будто сомневался в моей способности догадаться о назначении хлеба.

Я молча взял ложку и принялся за кашу. Каша была недосолена. Я спросил Людмилу:

— А где у вас соль?

Людмила переглянулась с мрачным типом в халате. Тот сказал:

— Соль в каше уже есть.

— Вот именно, — сказала Людмила. — Мне нравится.

— Я не спрашивал вашего мнения, — сказал я.

Я поднялся и пошел за загородку. Там была кухня. На раздаче стояла толстая женщина в некогда белом, а теперь засаленном халате.

— Дайте соль, — сказал я.

— А ты кто будешь? — спросила она.

— Я контролер, — сказал я.

— Господи! — воскликнула женщина. — А мне не сказали!

— Дайте соль, наконец! — рассердился я.

Толстая повариха принесла тарелку соли и протянула мне.

Я вернулся к столу с тарелкой соли, чем вызвал недоуменные взгляды моих соседей, которые, видимо, ожидали, что я начну черпать соль ложкой. Оба прекратили есть и уставились на меня.

Я же посолил кашу и принялся есть ее так быстро, что она в мгновение ока исчезла из миски.

— Что еще будет? — спросил я.

— Чай, — сказала Людмила послушно. Гонора в ней чуть поубавилось.

Как бы услышав это слово, из-за загородки появилась засаленная повариха, которая принесла для меня большую кружку с чаем. Соседям же моим пришлось ходить за чаем самим.

— Вы с какой целью? — спросил мрачный усач, отпивая чай, который вовсе не был чаем, а лишь унаследовал название у настоящего напитка.

— Проездом, — сказал я нагло. — Должен все осмотреть, а потом поеду дальше.

— Можете рассчитывать на мою помощь, — сообщил мрачный усач и представился: — Автандил Церетели.

Желая, видно, произвести на меня благоприятное впечатление, он продолжал:

— Я заведую лабораторией.

— А я генетик-воспитатель, — сообщила Людмила. — Готовлю детенышей к будущей жизни.

— Понятно, — сказал я. Хоть еще несколько часов назад я ничего не помнил о своем детстве в питомнике, в котором я провел первые два года жизни. Теперь память начала постепенно возвращать мне воспоминания о нем.

Не дожидаясь, пока мои соседи закончат завтрак, и Людмила сообщит, куда мне отправиться, я встал из-за стола и поднялся на второй этаж особняка, потому что мне представилась длинная комната, в которой в два ряда стоят детские кроватки, и крайняя в дальнем ряду — моя.

Лестница, коридор и сама спальня были пусты — все еще завтракали.

Под ногами была вытертая тысячами шагов ковровая дорожка, я толкнул высокую дверь. Дверь знакомо заскрипела. Вот и комната — я мгновенно узнал ее и направился к моей кровати.

Я стоял над кроватью и не узнавал ее — вернее всего, моя кроватка уже развалилась, и они поставили там новую, но зато я мог себе представить, что лежу там и смотрю, как передвигается тень от листвы могучего дерева, растущего за высоким узким окном…

— Здравствуй, — произнес детский голос.

У моих ног стоял малыш лет трех-четырех, курчавое, рыжее существо с веселыми озорными глазками.

Малыш протянул мне ручку.

Я пожал ее. Мои пальцы ощутили что-то странное, я пригляделся: пальцы мальчика были соединены перепонками, на босых ногах — то же самое. И сами пальцы на ногах куда длиннее, чем у меня.

— Я здесь сплю, — сообщил мне малыш.

— А я здесь спал раньше, — сказал я. — Только это было очень давно.

— А я испугался, — сказал малыш. — Мне сказали, что приехал злой дядя, который проверяет, как застелены постельки. А моя застелена плохо.

— Не бойся, — сказал я. — Твоя постелька отлично застелена.

Но малыш не слышал меня — он старательно разглаживал одеяльце.

Когда он нагнулся над кроваткой, я увидел на его спине два глубоких разреза, в которых пульсировала темная плоть.

Мне хотелось спросить у малыша, что это такое, но я испугался его обидеть.

— А теперь? — спросил малыш.

— Теперь совсем замечательно.

— А вы и есть злой дяди?

— Я добрый дядя, — сказал я. — Если хочешь, я буду с тобой дружить.

— Хочу, — сказал малыш. Он снова прогнул мне ручку и представился: — Арсений. А можно звать метя Сеней.

Я пошел вниз, Сеня за мной. Он обогнал меня на лестнице, на бегу разрезы на спине разошлись.

Людмила ждала меня внизу лестницы.

— Я не знала, куда вы пошли, — сказала она.

— Я хотел познакомиться с домом, — ответил я.

— Это уникальное предприятие, — сказала Людмила, глядя на меня и упор светлыми глазами, словно хотела проникнуть мне в сердца и выведать мот мысли. — Мы поставляем любимцев на всю Россию У нас сотни заявок.

Малыш отошел на шаг — он ее остерегался.

— А ты чего здесь стоишь? — удивилась Людмила. — А ну немедленно на процедуры!

Арсений не смог скрыть разочарованного вздоха и побрел прочь. Сначала я хотел остановить его, но тут же вспомнил, что у меня есть вопрос, который я не хотел задавать при малыше.

— Почему у него перепонки? — спросил я.

— У Арсения? — По крайней мере, она знает их по именам. — Такой заказ.

— Извините, я вас не понял. Какой заказ?

— Мы выпускаем из нашего питомника любимцев различного рода, — сказала Людмила. Мы с ней стояли неподалеку от входа в особняк и мимо нас пробегали малыши, которые уже позавтракали. Некоторые спешили к гимнастическим снарядам, стоявшим на обширной лужайке, другие расходились по бетонным домам. — Обычно от нас не требуется ничего особенного — мы должны гарантировать, что малыш здоров, лишен генетических изъянов, что он знает, как себя вести в доме спонсора, не будет там гадить или шалить. Так что когда приезжает заказчик, он берет себе детеныша из основной группы.