— Чего они хотят? — спросила вслух Маркиза.

Никто ей не ответил.

Люди на стадионе устремились к решеткам; видно было, как они размахивают какими-то книжками и пропусками, видно, подтверждающими их особый статус или высокую должность. Милиционеры также остались внутри стадиона, и некоторые из них, сообразив, что попались в ловушку, приготовленную для зрителей, также принялись трясти решетки.

Выходы были открыты лишь в ярусе лож, где сидели спонсоры.

По сигналу они как один поднялись и направились к выходам. Некоторые, наиболее сообразительные из людей, перелезая через барьеры, устремились к ложам, но спонсоры были к этому готовы. У каждого из выходов до последнего момента оставался один из них который хладнокровно расстреливал тех, кто приближался к барьеру. Тех, кто все же смог достичь лож, спонсоры добивали кулаками.

Немота картины никак не уменьшала ужас, овладевший нами, когда мы видели, как люди давили друг друга об решетку.

— Но зачем, зачем? — крикнула Ирка.

— Молчи, — сказал Хенрик.

Одна за другой опустились решетки на ярусе лож. Теперь на стадионе оставались только люди.

Они еще старались выбраться — кто-то взобрался на самый последний ряд, но прыжок оттуда означал безусловную смерть — пятьдесят метров до асфальта.

И тут я увидел небольшой вертолет странного лилового цвета с яркой желтой полосой вдоль фюзеляжа.

Он опустился над стадионом.

Из-под него к земле устремились конусы какого-то пара или газа, пар был бесцветен, но не совсем прозрачен, и через минуту вся чаша стадиона была уже заполнена белесым киселем.

Кисель медленно оседал, как будто превращался в жидкость, и по мере того как обнажались ярусы стадиона, мы видели неподвижные тела людей — какие разноцветные одежды!

Потом газ собрался в лужицы на зеленой траве арены. И там лежал слон, рядом — его погонщик, далее лежали все мои товарищи по школе гладиаторов: и добрый Фельдшер, и Прупис, и раб, который приносил напиться холодной воды. И там же лежали тела белых негров. И на всем стадионе не осталось ни одного живого существа…

Мы молчали.

Потом Хенрик сказал мне:

— Сколько же ты людей погубил!

— Я никого не убивал!

— Достаточно было одного спонсора.

— Они мстили за него? — Я только в тот момент связал свой поступок с трагедией на стадионе. Как ни странно — я раньше об этом не подумал.

— Нет, дурачок, — сказала Маркиза. — Они никому никогда не мстят.

— Тогда я не понимаю!

— Ни один живой свидетель не должен знать и даже подозревать, что человек может, имеет право и возможность убить спонсора. Никому они не мстили. Они без всяких особых чувств, без ненависти и коварства, расчетливо и спокойно ликвидировали всех свидетелей — до последнего, — сказала Ирка.

— Теперь они будут искать тебя, пока не перероют всю землю, — сказал Хенрик.

— Пленку надо будет размножить, — сказала Маркиза. — И разослать по всем ячейкам.

— Не спеши, — сказала Ирка. — Мы подумаем, как сделать лучше. Пусти еще раз пленку. Я боюсь, что среди них были знакомые.

— Сейчас, только перемотаю назад, — сказал раненый милиционер.

— Какие сволочи! — сказала Ирка. — Я бы их всех своими руками растерзала!

— Успеешь, — сказал Хенрик, — всему свое время.

— Пусти пленку вдвое медленней, — попросила Маркиза.

Загорелся экран.

— Тим, — сказала мне Маркиза. — Подвинь мое кресло к экрану.

Я подчинился. Кресло было тяжелое, но на колесиках. Как только я его сдвинул с места, оно рыскнуло в сторону. Маркиза схватила меня за руку длинными холодными пальцами.

— Не так шустро!

Она смотрела на меня смеющимися глазами, а я старался не видеть ее маленького туловища и ссохшихся ножек.

Маркиза отвернулась от меня и словно забыла.

Мы снова смотрели, как люди стараются убежать со стадиона, как они бьются о решетки.

— Стой! — приказал Хенрик. — Останови изображение.

Картинка на экране замерла.

— Видишь? — спросил он.

— Это Шептицкие, — сказала Маркиза. — Они с собой взяли на стадион девочку.

Маркиза дотронулась длинным пальцем до экрана.

— А кто справа? Это Ванда Ли?

— Не может быть!

— Конечно же Ванда, у нее помолвка в декабре.

— Не будет помолвки.

— Сволочи! — повторила Ирка. Она стояла рядом со мной. А я так устал, что смотрел на дергающееся изображение на экране, уже не понимая, что там происходит. У меня глаза смыкались. И если бы не голод, я бы уселся здесь в уголке и заснул.

Вдруг Маркиза резко обернулась ко мне.

— Уведи его, — приказала она Ирке. — И ты тоже поспи. На тебе, Ирка, лица нет.

— Пошли, — сказала Ирка.

Я был благодарен Маркизе. Я сказал:

— Спасибо.

Но меня никто не слышал, потому что Хенрик вдруг воскликнул:

— Смотрите, смотрите!

— Не может быть! — ахнула Маркиза.

Они столпились у экрана, увидев кого-то близкого им.

Ирка потянула меня за руку.

Мы вышли из двери и прошли по коридору. Ирка толкнула дверь слева, и за ней обнаружилась небольшая комната, в которой стояло несколько коек, покрытых серыми одеялами.

— Здесь отдыхает караул, — сказала Ирка. — Но сейчас их нет. Выбирай любую постель.

Я не стал выбирать. Я положил меч на пол возле ближайшей койки, рухнул на нее, закрыл глаза и вместо того, чтобы заснуть, начал вновь мысленно прокручивать перед глазами сцену моего боя со спонсором. Я слышал, как Ирка присела на соседнюю койку.

— Ты спи, — сказала она, — не ворочайся. Ты лучше посчитай до ста. Ты считать умеешь? А то я тебе посчитаю.

— Я умею.

— Тогда считай.

— Не хочу.

— Надо обязательно поспать. Мы же не знаем, когда будем спать в следующий раз.

— Как ты меня нашла?

— Искала вот и нашла! Спи!

— А что ты на кондитерской фабрике делала?

— Воровала.

— А что воровала?

— Много будешь знать, скоро состаришься.

— Дай руку, — сказал я.

Не открывая глаз, я протянул в ее сторону руку ладонью кверху, и она положила на ладонь свои пальцы. Я знал, что у Ирки обломанные короткие ногти, и руки все в ссадинах и царапинах, а мизинца на левой руке нет.

— Спи, — сказала Ирка.

— Жалко спать.

— Хочешь, я тебя поцелую? — спросила Ирка.

— Хочу.

Я открыл глаза. Ее глаза были совсем близко от моего лица. Она склонилась, и я, подняв другую руку, схватил пальцами ее горячий затылок, чтобы сильнее ее поцеловать.

Ирка вырвалась, она сделала вид, что рассердилась.

— Раздавить меня хотел, да? Нельзя так сильно, — сказала она. — Это не любовь, а больно. Тоже мне, любимец!

— А что любимец?

— Я раньше думала, что любимцы все такие нежные, завитые, мытые, у меня была подруга, ты ее не знаешь, она была знакома с одним любимцем, не здесь, а на болшевской базе спонсоров. Она с ним встречалась. Она говорила, что он такой нежный, она так переживала, когда хозяева его увезли.

Сон подкрадывался ко мне. Мне было уютно и тепло. Ирка была такая глупая, но очень хорошая. Она погладила меня по голове.

— Ты не завитой, — сказала она.

Мне хотелось спросить, был ли у нее кто-нибудь раньше, до меня. И мы даже показалось, что я спрашиваю. Но на самом деле я уже спал. Правда, догадался я об этом только, когда Ирка начала расталкивать меня, тормошить:

— Просыпайся, надо идти. Ты слышишь, что надо идти?

Маркиза ждала нас в длинном роскошном зале подземного дворца — станции метро. И люди когда-то ходили по этому дворцу, не замечая окружающей роскоши. «Кто же правил нашей страной, если только для того, чтобы проехать на поезде, воздвигались такие дворцы?» — спрашивал я себя.

Маркиза сидела в кресле на колесиках.

Пока мы спускались к ней в зал, я успел спросить Ирку:

— А почему она не ходит?

— У нее ноги слабенькие, — сказала Ирка.

— А почему она такая?

— А кто не урод? — ответила вопросом Ирка.

— Я! — Это прозвучало самоуверенно, по-мальчишески.