В сторонке, возле виселицы, на которой висел труп, стояли действующий чемпион мира Эдик Мирзоян и главный судья федерации Хлопский, он же бессменный шахматный палач.

К ним и направил свои шаги Лаврентий Павлович.

По дороге он остановился у столика, за которым играли Майоранский и Лядов. Они играли блиц, и их руки, совершив движение над доской, неслись к кнопке шахматных часов, чтобы остановить бег времени. Шахматные часы, разумеется, не работали.

Майоранский с Лядовым были так поглощены партией, которая перешла в эндшпиль, что не заметили Лаврентия Павловича. Тот и не стал привлекать к себе внимания, а отошел к виселице, чтобы поздороваться с чемпионом и палачом.

— В чем проблемы? — спросил он.

Он не поздоровался, потому что в мире без времени редко здороваются, не принято. Приветствие после разлуки тоже рождено движением времени. Если время стоит на месте, то нет расставаний и встреч.

— Надо его снимать, — сказал Хлопский.

Это был очень высокий мужчина, схожий по форме с веретеном, так как шире всего он был в бедрах. Он напоминал также скульптуры египетских фараонов периода вырождения династий: маленькая головка с большой нижней челюстью, округлый животик, широкие бедра и ноги, заканчивающиеся маленькими ступнями.

Оскар Хлопский в шахматы играл плохо, но любил игру и не мог представить себя вне ее. Поднимаясь по общественной лестнице, он стремился наверх именно для того, чтобы на общественных началах занимать места в шахматных федерациях. В той жизни он дорос до поста замминистра топливной промышленности и члена Московской шахматной федерации. Но после крушения Хрущева потерял свой мирской пост, а затем его, как раз под новогоднюю ночь, изгнали из федерации как ненужного более функционера. Вот он и оказался в мире без времени. В нем он возвратился в федерацию, больше того, стал ее воссоздателем.

Оскар Хлопский был одним из немногих обитателей Чистилища, полностью довольных своей судьбой и полагавших, что им в жизни повезло. Он не только стал главным судьей федерации, но и видел перед собой будущее, лет на двести вперед, в котором он занимал бы тот же пост.

Лаврентия Павловича Хлопский ценил, так как полагал в нем увлеченного своим делом коллегу, который также всего добился именно здесь. Поэтому радостно принялся объяснять чекисту, что же беспокоит верхушку шахматного истеблишмента.

Повешенный возле шахматных столиков международный гроссмейстер Кремерс вот уже несколько дней как стал подавать признаки жизни. Следовало решить, казнить ли его еще сильнее, как требует устав шахматного общества, либо объявить амнистию и оживить без всякой надежды на то, что его мозг сохранил свои способности. Все-таки он уже месяц условно висит у эстрады.

— А как проявляется? — спросил Лаврентий Павлович.

— Посмотрите на пальцы, — сказал чемпион Мирзоян.

Лаврентий Павлович присмотрелся. Чемпион был прав. Примерно через минуту наблюдения за голубыми отекшими пальцами повешенного Берия уловил легкую судорогу, движение ногтей.

— И веки дрожат, — сказал Хлопский.

— Понятно, — ответил Берия.

Это и в самом деле была нелегкая проблема.

В мире без времени человека убить нелегко. Он приобретает дополнительные системы прочности. Не раз расстрелянные из пулеметов, убитые ударом дубинки люди через некоторое время оживали, кто дома, а кто в могиле. Издавна уже было принято оставлять мертвеца на некий срок в морге, чтобы убедиться, умер ли он на самом деле.

Но как оставишь в доме шахматиста? У шахматиста нет дома, нет крыши над головой. Шахматист — один из немногих здесь людей, у которого есть цель в жизни, есть друзья и спутники, соперники и враги. Его жизнь куда более наполнена, чем жизнь иных обитателей гетто. Шахматист, нашедший путь к игровой площадке, остается тут до смерти, до настоящего перехода в небытие. И к тому есть различные пути.

Например, ты можешь проиграть турнир, в котором ставка — твоя жизнь. Правда, такие турниры заканчиваются на небесах. Чаще всего когда речь идет о чемпионском титуле.

Кто-то сказал, что шахматные поединки подобны боям гладиаторов.

Давно сказал.

И шахматисты усвоили это правило.

Эдик Мирзоян за свою шахматную карьеру лишил жизни уже шестерых гроссмейстеров — своего рода рекорд.

Нет, сам он никого не убивал. Его дело — выигрывать.

А потом уж в дело вступали судьи.

И зачастую на казнь претендента приходило больше зрителей, чем на сам турнир. Правда, чаще зрители съезжались к началу боя и оставались до казни.

Как-то Лариса Рейснер попросила Лаврентия Павловичa как отвечающего за безопасность в столице запретить эти страшные поединки.

— Ты не права, Лариса, — ответил Берия. — Борьба за шахматную корону пожирает всего человека, настоящий гроссмейстер не мыслит себя без шахматных побед. Скажи мне, чем шахматист может быть награжден? В чем его слава или гибель?

— Они могут встретиться вновь.

— Чепуха. Это было хорошо, когда в шахматы приезжали играть из других стран или континентов, когда шахматисты получали громадные деньги и должны были придумать, на что их истратить. На что победитель истратит гонорар? На новое одеяло, чтобы мягче лежать у столика? Они страшно надоели друг другу. И возможность с помощью игры, своего ума, своего таланта избавиться от надоевшего конкурента — разве это не счастье?

— Вы монстр, Лаврентий Павлович, — сказала Лариса.

— Значит, они — монстры. Я ни с кем не играю на жизнь.

…Берия стоял под виселицей и смотрел, как оживает, цепляется за крохи жизни отвисевший свое Кремерс.

— Может быть, вернем его? — вдруг спросил Мирзоян.

— И тогда вы лишитесь славного трофея, — сказал Хлопский. — Я лично за то, чтобы историческая справедливость восторжествовала.

— Ах, как мне все это надоело, — вздохнул Мирзоян, или Дюка, как его звали коллеги.

— Я за стремянкой пошел, — сказал главный судья.

— Какие у вас творческие планы? — спросил Берия. — Будем ли мы свидетелями новых достижений?

Мирзоян не ответил. Он стоял, запрокинув голову и вглядываясь в лицо повешенного соперника.

— Мне интересно смотреть на убийц, — сказал Берия. — А у вас такая же психология?

— Молчи, палач! — ответил Мирзоян, он не смотрел на Берию.

— Когда-то, а значит — скоро, придет молодой волк и тебя сожрет.

— Этого не будет. Я навечно останусь молодым. Самым молодым чемпионом мира, понял, мент поганый?

Слово «мент» пришло в язык позже, чем Берия ушел из мира. Поэтому он не понял его, но ощутил оскорбительность.

— Я дождусь, когда тебя тоже повесят… чемпион! — в сердцах ответил Берия. Хотя давал себе слово — забудь о мести! Это самый непродуктивный способ сводить счеты с жизнью.

Берия отошел к Майоранскому и Лядову. Они продолжали играть, не обращая внимания на разговоры у виселицы.

— Отойдем, — предложил он, — погуляем?

Его агентам не хотелось прерывать партию. Они относились к числу истинных рыцарей шахматной игры, им она не надоедала, и им неинтересны были корыстные и тщеславные расчеты великих шахматистов. После того как, намаявшись в Чистилище, они отыскали для себя шахматный угол, их жизнь приобрела новый смысл. Они даже не заметили, что эту жизнь им устроил Лаврентий Павлович, который провел с ними беседы, долгие, за ненадобностью торопиться, душевные, вытащил из них все, вплоть до мелких слабостей, и обнаружил общую для Лядова и Майоранского страсть к шахматам. Это позволило ему отправить их в шахматный лепрозорий, подальше от любопытных глаз. Ну кто будет искать агентов Берии среди шахматистов? Какой прок от шахматиста, который лишь об одном мечтает — чтобы его не трогали, не выгнали с площадки.

— Сейчас, — сказал Майоранский, — у меня проходная пешка.

И продолжал метаться руками: кнопка на часах — фигура — кнопка — фигура…

Пешка не прошла в ферзи. Лядов нашел опровержение на мастерском уровне. Берия подумал, что если в чем-то и есть прогресс в Чистилище, то в шахматной игре. Ведь мозги работают, кое-как, но работают. А это значит, что могут обучаться.