— А также всего прогрессивного человечества! — Когда Тамару заденешь, на конце языка у нее вырастают шипы.

— Я не с вашей Земли, — сказал я. — Так что считайте меня альтруистом.

— Какая последовательность действий? — спросила Калерия Петровна. — Что вы намерены делать?

— Первое, — сказал дядя Миша и загнул палец, — найти нужное Максимово и узнать, что там за абсолютное оружие. От этого многое зависит. Второе — нащупать связь с ребятами. Чтобы использовать канал для наших целей. Это тем более важно, что у нас не осталось сейчас каналов. А нужно.

— И третье? — спросила Катрин.

— Наладить наблюдение за консулами-правителями так называемого Нижнего мира. Может, выйти на контакт с кем-то из них? Там ведь тоже разные люди есть…

Разговор с дядей Мишей произошел во вторник. В пятницу после обеда от него позвонил милый женский голос и спросил, чем я намерен заниматься в выходные дни. Я ответил, что самообразованием. Видимо, милый голос не был готов к такому ответу. Возникла пауза, потом женский голос осторожно хихикнул и произнес:

— Тогда возьмите с собой теплую куртку, там плюс десять-двенадцать.

— И комары? — спросил я.

— О комарах речи не было, — сказал милый голос.

— Значит, комары тоже будут. А когда мы вернемся?

— Возвращение в воскресенье в восемнадцать часов.

Все остальные вопросы смысла не имели — я и так обо всем узнаю.

Машина гуднула под окном в шесть тридцать утра в субботу. В машине, скромной престижной «Ауди», сидел военный шофер в штатском. Когда я спустился — сумка через плечо, в ней белье и куртка, — он спросил:

— Ваше имя, отчество, пожалуйста?

— Гагарин Георгий Алексеевич.

— Вам как удобнее, спереди или сзади?

— Спереди.

С шофером мы немного поговорили о тополином пухе, засохших березах вдоль шоссе и гаишниках, которые вроде бы нашей машине не угрожали, но шофер их все равно не любил.

За дядей Мишей мы заехали к нему домой, у «Аэропорта», он уже спустился и ждал.

— Выспался? — спросил он меня.

— Почти.

— А я думал, что тебе сон необязателен.

— Но желателен, — сказал я.

— Ничего, в самолете выспишься. — Он был почему-то разочарован.

— Я не супермен, — признался я. — И не рассчитывайте.

— Зато юмора у тебя на двоих суперменов, — укоризненно сказал дядя Миша, у которого с юмором бывали провалы.

— Куда едем? В Максимово? — спросил я.

— Без имен и фамилий, — сказал дядя Миша. — Если о чем-то думаешь, оставь мысли при себе.

— И где вы нашли это Максимово? — спросил я.

— Гарик!

— Неужели у вас шоферы непроверенные?

Дядя Миша вздохнул, шофер хмыкнул.

— Весь атлас прошуровали. Никогда не думал, что в стране столько Максимовых.

— Сколько?

— Семнадцать.

— Немного.

— Каждое надо было проверить. Ведь Максимово могло оказаться только ориентиром. Например, есть город Максимов. Вокруг деревни.

— И спецобъекты?

— Разумеется, иначе что же мы искали?

— А потом, что прикажете делать с Максимовскими, Максимами и Максимычами? Тоже немало?

— Тоже.

— А пароход не нашли?

— Какой пароход?

— «Максим Горький»?

— Отплавал свое.

— И что же вам удалось найти?

— К сожалению, не так много, как хотелось.

— Чем меньше нашли, тем спокойнее человечеству.

— Есть одно место, — сказал дядя Миша. — Я тебе в самолете документы покажу. Вроде бы коллеги говорят, что там уже ничего не осталось. Поэтому я тебя и позвал.

— Почему?

— Ты имеешь опыт, ты в курсе дела. У тебя к тому же интуиция.

— Если это так называть, — вздохнул я.

Когда мы доехали до Шереметьева-1 (я-то думал, что полетим с какой-нибудь секретной базы), уже взошло солнце. День обещал быть великолепным. Хотя нас здесь не будет!

— Я все хочу тебя спросить, — сказал дядя Миша, — чего ты на этой академической ставке сидишь? С твоими способностями можно целые стадионы морочить.

— Я занимаюсь домашней практикой, — серьезно ответил я. — У меня есть хрустальный шар. Могу судьбу предсказать.

— Ты мне здесь предскажи, в полевых условиях.

— Нельзя. Несолидно.

Самолет был вполне гражданский — «Як-40» или что-то вроде, я не поглядел. Кроме нас, в салоне был полковник, очень грустный человек. У него были густые брови домиком. И черные глаза.

— Овсепян, — представился он.

— Герман Аршакович, — развил тему дядя Миша.

— Я лечу с вами, чтобы не возникло трений, — сказал полковник Овсепян.

Он сел отдельно от нас и всю дорогу курил.

Мы летели часа три. Сначала мы с дядей Мишей немного поговорили, вспоминали боевых товарищей и минувшие битвы. Мне казалось, что существование мира без времени пора рассекретить, все равно рано или поздно это случится бесконтрольно и, может быть, с большим бенцем.

— Дурак ты, Гарик, — сказал генерал. — Мы когтями цепляемся, как мальчик вдоль рваной плотины носимся. Представь себе, какое это крушение всех законов физики!

— И религий, — согласился я.

— Религия выпутается, даже будет рада. Докажет, что это чистилище для некоторых душ. А дальше дорога или в рай, или в ад.

— А может, это и есть ад.

— Пока мы сами не поймем… — сказал дядя Миша. — Религия потерпит.

— Вы можете опоздать. Американский империализм не дремлет.

— Как ты понимаешь, я не один. Если полгода назад нас было шестнадцать человек, и то по совместительству, то сейчас… больше тысячи.

— И вы охраняете тайну?

— Из этой тысячи дай бог десятеро знают, о чем идет речь. Если проблему разделить на параграфы, ты никогда не догадаешься, какой кусочек тебе достался и что он означает, если сложить сто кусочков. Да и по-человечески все во мне против того, чтобы люди знали. Это же мир ложных надежд.

— Может быть, вы правы, — сказал я. — Недаром из нашего института ничего не уплыло. Уж на что Тамара — открытая книга.

— Тамара — себе на уме. Но некоторым пришлось наложить швы.

— Что? — не понял я.

— Условное обозначение. Но некоторым людям мы наложили пустое место на воспоминание о Нижнем мире, мире без времени. Они вроде бы и помнят, а желания поделиться с человечеством не высказывают. И вообще я тебе должен сказать… нам этот мир без времени помог решить несколько таких интересных физических проблем… Ого-го!

— Какого черта вы меня позвали?

— Ваша лаборатория для меня как родная деревня. Понимаешь, когда я провожу совещание, то понимаю дай бог каждое пятое слово. Там все умнее меня. А для вас я — кум королю. Эйнштейн.

— Не зазнавайтесь, — сказал я. — Передо мной вы, может быть, и Эйнштейн.

— Неужели ты думаешь, я посмею кинуть камень в Калерию Петровну?

Вот у него и прорезалось чувство юмора. В минимальной форме.

— Этот мир, — сказал он после паузы, за время которой достал сигареты и закурил, — этот мир — лишь часть тех диких тайн и опасностей, которые нас окружают. Ма-а-алень-кая часть. Ты просто не представляешь ситуации.

— Маленькая часть? Дай пример более важной проблемы.

— Знаешь, как-то Менухина, это был такой скрипач, спросили, что он думает о советском скрипаче, лауреате Сталинской премии Ойстрахе. И Менухин сказал, что Ойстрах — второй скрипач в мире. А кто первый? — спросили Менухина советские люди. А первых много, — ответил этот агент сионизма.

Дядя Миша замолчал. Этот номер у него был отработан. Я в этом убежден. Но ухмылка была наполеоновская.

Я не выспался и потому задремал. И если дядя Миша хотел меня испытать — сплю или нет, он разочаровался. И меня к себе в тайные агенты на высокую зарплату не возьмет. И правильно сделает. Я сначала разлюбил, а потом и возненавидел передачу «Что? Где? Когда?», которую когда-то держал за лучший телеспектакль. Вместо соревнования интеллектов и чувства юмора возникло соперничество денежных мешков и мешочков. Глазки горят, ручки дрожат — какая тут команда! А мы детдомовские, нас не купишь! И чего я сижу в этом институте? А потому, что мне интересно в нем работать и жить его жизнью, потому, что там рядом со мной работают люди, которых я считаю своей семьей, — и я не идеал, и Тамара не идеал, — но лучше других нет, и перекупить меня нельзя. Вы можете платить мне миллион долларов ежемесячно при условии, что я буду любить, как своих родных, товарищей Иванова, Петрова и Рабиновича? А я их не полюблю. У меня гадкий характер.