От электрика я сбежал, а когда добрался до института, лаборатория была пуста, потому что директор созвал общее собрание по вопросам не то приватизации, не то акционирования — я никогда в этом не разбирался.
Пока я был в лаборатории один, я достал журнал ежедневных наблюдений — любимое детище Калерии, потому что в него заносится все необычное, что случилось с нами или у нас на глазах, — одно условие: пишем только чистую правду.
Я открыл журнал на странице 87 и начал записывать свое путешествие под землей. Конечно, можно было наговорить его на пленку, но Калерия — консерватор, и мы — ее дети, племянники, кузены — желаем существовать лишь по тем канонам, которые она для нас пишет. Мы ее любим.
И даже если я, к сожалению, урод и вынужден в этом признаться, то признаюсь я в первую очередь Калерии.
Позвонил мужской голос. Я не сразу узнал дядю Мишу.
Дядя Миша мне не дядя, это странное прозвище я приклеил к нему в прошлом году, когда произошли события, связанные с миром без времени. В его существование почти никто не верит, и это хорошо. Чем мы от него дальше, тем спокойнее.
Это как бы подвал, в котором в темноте копошатся белые слепые крысы.
Наверное, несправедливо так рассуждать о людях, попавших в безвременье от страха или боли. Но они все равно мертвецы. Даже милая Люся и славный Егорка.
Недавно я читал исследование нашего умника Мирского. ДСП — знаете, что такое? — «Для служебного пользования». Есть у нас такая наука — ДСП. Да и не только у нас. В Штатах тоже. В мире статей ДСП есть какие-то исследования и обо мне. Наверное, надо их извлечь и почитать, что врут о моем феномене умные люди.
А Мирский написал о зомби, о зомбировании. Он решил, что зомби — это и есть жители мира без времени, угодившие к нам и умирающие от излишка времени и огня. Он думает, что в Карибском бассейне есть выбросы из того мира, включая, возможно, и Бермудский треугольник.
Может быть… завтра или послезавтра. Если будет свободный час, пройдусь по улицам Интернета — неужели до сих пор ничего из информации туда не вывалилось? Может, и вывалилось, но пользователи не сообразили, на какой самородок они глядят! А может быть, ведомство дяди Миши научилось эффективно перекрывать кислород?
Нет, еще в прошлом году они сами не сообразили, с чем имеют дело. Только после ярославских событий кое-кто спохватился.
Когда же я попытался отыскать Александру, мою знакомую по Меховску, оказалось, что ее нигде нет. Выписалась. Уехала. Исчезла. И даже Лера по своим каналам не смогла помочь. Хотя, может быть, она не обращалась к дяде Мише.
— Это ты, Гарик? — спросил дядя Миша.
Тогда и я его узнал.
— Я вас слушаю, господин полковник, — сказал я.
Когда ты говоришь слово «господин», чувствуешь себя неловко, будто намерен посмеяться над собеседником. Но и говорить «товарищ» несерьезно.
— Вольно, — сказал дядя Миша. — Тем более что с чином ты не угадал.
— Ясно, — согласился я, — вас понизили.
— Или повысили. Калерия Петровна на месте?
— Заседают.
— Пожалуйста, попроси ее позвонить мне. Хотелось бы поговорить. И сам не уходи.
— Когда не уходи?
— Они у директора заседают?
— Вы много знаете, генерал-майор.
На этот раз он не стал возражать. Значит, я угадал. Скоро его выгонят, но он не догадывается.
— Кончат к ленчу?
— Да, минут через сорок пять, — сказал я.
— Я буду у вас через час. Кофе привезти или есть?
— Тамарочка придет, Тамарочка решит, — сказал я.
— Куплю на всякий случай. Вы — кофейная держава. Пьете, как в современном детективном сериале, где лейтенанты и следователи бегают из кабинета в кабинет и просят щепотку кофе.
— Читал, — признался я.
Дядя Миша повесил трубку.
Он давно у нас не был, так что мы жили мирно.
Дядя Миша несет с собой опасности, тревоги и тайны. Ничего хорошего, если ты не любишь диких приключений.
Я не люблю приключений диких, хотя люблю цивилизованные.
Вошла Тамара — ангел нежной красоты, пока не откроет розовый ротик.
Она тут же его открыла.
— Я за продовольствием ходила, — сообщила она. — И один лже-Нерон тронул меня за грудь. Восхитительно.
Понимай как знаешь. Конечно, Тамара ждала расспросов и даже воплей с моей стороны. Но я думал о дяде Мише и потому ее разочаровал.
— Ты что? — спросила она через полминуты, отчаявшись дождаться взрыва моих чувств. — Зуб болит, да?
— Нет, — сказал я, — с зубами у меня все в порядке. Сейчас дядя Миша приедет.
— Ну, дела! — Тамара сразу забыла о своих проблемах. — Значит, обвал, да? Вот бы за кого вышла. А потом нас с ним утром у подъезда из «калашниковых» наемные киллеры — тра-та-та-та!
— Чувства есть, ума не надо, — невежливо ответил я, чем Тамару не обидел, потому что она уверена в своем сильном оригинальном уме.
— Я кофе не купила, — сказала Тамара. — А этот командарм хлещет кофе, как водку, стаканами.
— Он принесет, — сказал я.
Пришли Лера с Катрин. Лера гармонична и, если хочет, именно с помощью этого совершенства становится незаметной — растворяется в воздухе, как аромат. С Катрин все иначе — она велика, но не массивна, в ней есть элегантность баскетболистки. Я сам не маленький, но уступаю ей два сантиметра. Вернее, три, но она считает, что один, — мы сошлись на полдороге. У нее такая грива волос, словно на голове пшеничное поле. Сейчас лето, она обгорела, но еще не загорела, так что носик покраснел, а глаза чуть выцвели и приобрели берилловый цвет. Вы видели когда-нибудь хороший берилл, который не стал изумрудом, потому что счел свой цвет не уступающим драгоценному?
— Чего натворил? — спросила, поздоровавшись, Лера.
Она смотрела на журнал, лежавший передо мной.
— Почему не был на заседании? — спросила Катрин.
— Дядя Миша звонил, — сказал я. — Он стал генералом.
— Сорок дней назад они праздновали, я не пошла, — сказала Лера.
У Леры один недостаток — она знает ВСЕ.
За исключением того, с какой планеты я родом.
— Когда он приедет? — спросила Катрин.
У них с Катрин не было взаимной симпатии. Катрин ощущала опасность для меня, которая исходила от дяди Миши. Я ее понимал — я знал, что дяде Мише, по большому счету, плевать, буду я жив или нет, убьют нас всех или сохранимся для истории, главное — сделать свое дело.
Я тут как-то думал — зачем Ленин все это делал? Зачем ему была нужна революция, почему он так отчаянно боролся за нее и был так последователен в проведении своей линии? Любил пролетариат и трудовое крестьянство? Никогда в это не поверю. Пролетариат и трудовое крестьянство были орудиями для того, чтобы захватить власть. Они должны работать ради его идеи. Они были абстракциями, тем более что ни пролетариат, ни крестьянство его не любили, а он не любил их, так как русские труженики слишком отличались от немецких добросовестных и честных арбайтеров. О, как он ждал революции в Германии! Как стремился к ней, как старался верить в нее даже в двадцать третьем! Когда с его умом нетрудно было сообразить: это нелепая и мелкая авантюра. Впрочем, тогда у него оставалась лишь малая доля разума.
Значит, им правила месть? Месть за брата, ненависть к Романовым? Но, полагаю, он не был одержим местью. Месть — это сталинское дело, его наслаждение. Конечно, Ленин ненавидел царя и его семейку, конечно, он убил их всех, до кого дотянулись руки. Но не своими — это он сделал чужими руками. Для этого у него был соратник номер один — Свердлов. Не Сталин, которого он не любил, а Свердлов, которого он держал за равного себе. Хотя с восемнадцатого года побаивался. Но убил — и дело с концом. Кошмары его не мучили, о совести он имел приблизительное представление, как о категории в психологии.
Нет, месть не получается.
Тщеславие? Если и тщеславие, то его особенная тираническая разновидность, когда гордец подчеркивает свою скромность, оставляя петушиную красоту подчиненных, которых он за это может презирать. Наполеон, Ленин, Гитлер, ранний Сталин — как они презирали мишуру власти! Но радовались, когда мишура окружала их, высвечивая истинную ценность одетого в серый сюртук вождя.
