Соня словно прочла мои мысли, продолжала:

— У господина министра есть песочные часы. Очень большие. И специальные люди-насечки.

— Они делают насечки на палках, — сказал Кюхельбекер, — чтобы я мог считать время. Я, и никто другой. Они переворачивают часы и делают насечки.

— Это, — сказал я, — как бы плановое открытие щели, правильно? Для встречи с Малкиным и другими людьми, для обмена.

— Правильно, — за Соню ответил министр.

— А открывается ли эта щель чаще?

Соня кивнула.

— И как я об этом узнаю?

— Как он узнает об этом? — Я понял, что министр тоже хочет, чтобы я убрался восвояси. Его не интересует содержание последних газет, выступление доброго министра обороны или новости из Дагестана.

— Он почувствует, — сказала Соня. — Только мы должны быть здесь поблизости.

— Вы можете это сделать? — настаивал я.

— Сейчас Денис должен отдохнуть, — твердо сказала Соня — Я отвезу его к себе.

— Куда?

— Мы живем в библиотеке университета.

Сказав так, Соня спокойно повернула коляску и повезла Дениса к выходу. И все покорно пошли за ней. Не обладая ни силой, ни должностью, она была настолько уверена в себе, что эта уверенность передавалась и остальным. Впрочем, существование окна было важно для всех. Кроме ветеранов. Но, насколько я знал, ветераны также почему-то не трогали Соню.

Я пошел рядом с ней.

— Когда вы будете знать? — спросил я.

— Мне трудно ответить. Завтра. Вы знаете, что такое завтра? — спросила она так, словно в это слово она вкладывала свое особое понимание.

— Пожалуй, да.

Через задний ход, такой мне уже знакомый, мы вышли на улицу, и я впервые увидел и почувствовал воздух того мира. Егор описывал мне его, но так, походя — он говорил о серости дня и одинаковой серости неба.

Это было не совсем так. Небо над тем миром было жемчужным и по-своему красивым, такого цвета бывает слой облаков на рассвете, задолго до того, как поднимется солнце, когда слой облаков уже освещен, но его не коснулись прямые солнечные лучи.

Воздух не был совершенно прозрачным — в нем таилась дымка напоминанием о ночном тумане. Мне вдруг захотелось запустить в небо камень, чтобы он пробил облака и показал мне, твердое ли здесь небо.

Но главное Егор заметил правильно — я не мог сказать, холодно здесь или тепло, будто все рецепторы в моем теле отключились. И еще: здесь останавливалось время. Вернее, становилось все равно, движется оно или нет.

За Егором мне приходилось приглядывать. Он был почти невменяем. Словно уже прыгнул с высокой горы в море, вынырнул, а теперь крутит головой — где же заветная жемчужина?

— Теперь слушай, — начал я, когда мы оказались на улице.

Он сразу меня перебил:

— А вы зачем сюда полезли?

— Потому что я ученый — раз, — ответил я по мере сил спокойно. — Потому что испугался оставлять тебя здесь одного — два. Потому что я успел подумать — после твоего неправильного поступка они закроют дверь навсегда. И мы ничего не узнаем.

— А я? — спросил он. — А Люся?

— А вы навсегда сгинете здесь, — ответил я и тут же получил весомую поддержку министра:

— В принципе ваш друг прав. Вас зовут Егором, если я правильно помню? — Он не получил ответа и продолжал, обращаясь ко мне: — Как же мне вас прикажете величать и кто вы в самом деле такой?

— Можете называть меня Георгием, Юрием Гагариным.

— Из князей?

— Из детского дома. Фамилию получил в честь первого космонавта. Слышали о таком?

— Мне рассказывали. И почему же вы оказались в театре?

— Вы хотите спросить, какое отношение я имею к Малкину и всей его компании?

— Считайте, что так.

Но закончить разговор мы не смогли, потому что Соня решительно покатила коляску налево, по асфальтовой дорожке, я ринулся было за ней, и Кюхельбекер остановил меня.

— Мы ее найдем, — сказал он. — Когда надо будет, найдем.

— Они меня найдут, — откликнулась Соня.

— А теперь скажите мне, где Люся, — потребовал Егор.

Кюхельбекер сдержанно улыбнулся, и мне в его улыбке почудилась издевка.

— Люси теперь нет, — сказал он, — а есть императрица всея Руси, ее величество императрица Людмила.

— Да ладно… — И Егор замолчал, потому что такого ответа он боялся.

За театром стоял экипаж. Я о нем тоже уже слышал. Это была телега, запряженная двумя старыми велосипедами, на них сидели мужики в длинных черных плащах и пожарных касках — самокатчики. Еще один стоял в стороне, держа велосипед.

— Раз уж вы приехали… — сказал Кюхельбекер, — занимайте места, мы поедем во дворец и там поговорим не спеша.

— А Люся там? — спросил Егор.

— Молодой человек, — поморщился Кюхельбекер. — Почему я вообще должен с вами разговаривать? Вы ворвались к нам без разрешения и без приглашения. И сразу стали выдвигать требования. По мне, так лучше вас сейчас потерять. И мои самокатчики с удовольствием это сделают.

— Ты спрашивал, — сказал я, обращаясь к Егору, — зачем я полез сюда следом за тобой? А потому и полез, что хочется, чтобы ты еще немного пожил.

— Он только пугает, — сказал Егор.

— Так мы едем? — спросил Кюхельбекер.

— Конечно, едем, — ответил я за всех.

Мы забрались в телегу и уселись на лежащую поперек доску. Кюхельбекер поместился спереди, за кучера. Я оглянулся. Но Соня уже исчезла.

Мне не терпелось увидеть то, о чем рассказывал Егор. И привидений, и Пыркина, и императора Киевского вокзала. Я ощущал себя туристом в Венеции — сейчас мне покажут каналы и соборы!

— Глупо получилось, — сказал Егор. — Вы, наверное, готовились к этому. Приборы всякие налаживали… А тут пришлось за мной прыгать. Извините. Зато теперь вы видите, что я вам не врал.

— Какие приборы? — обернулся Кюхельбекер.

Егор словно не слышал его.

— Если вы что-нибудь с ней плохое сделали, — его голос поднялся до крика, — я вас всех уничтожу!

— Любопытно, что вы считаете плохим? — спросил Кюхельбекер. — Если ваша знакомая удачно вышла замуж и счастлива, это плохо?

Велосипедисты услышали и засмеялись.

— Она не может быть счастлива! — выкрикнул Егор. — Я же знаю вашего императора… Это же…

— Молодой человек, помолчите! — строго приказал Кюхельбекер. — Вы находитесь в чужом монастыре и спрячьте ваш устав в карман.

Я положил руку Егору на плечо. Он повел плечом, чтобы сбросить мою руку.

— Я с ней поговорю, — пригрозил Егор. — Сейчас же поговорю. Вы же все врете! Она не могла согласиться!

— А что ей оставалось? — заметил Кюхельбекер. — Уж лучше быть императрицей, чем стать солдатской шлюхой.

Мне пришлось держать Егора как следует. Он был худой, но жилистый и боролся отчаянно.

— Чего ты добиваешься? — спросил я, переводя дух.

— Я его убью!

— Тогда уж точно Люся не дождется твоей помощи, — сказал я.

— Какое точное наблюдение! — произнес Кюхельбекер не без иронии.

Третий, свободный, велосипедист уехал довольно далеко вперед и увидел, что дорога как раз перед мостом Окружной железной дороги перегорожена длинной, провисшей почти до асфальта цепью.

— Эй! — крикнул он, беря вправо к речке, чтобы посмотреть, кто так неудачно пошутил. — Осторожно! Смотрите! Бандиты!

А бандиты выскочили из-за устоя моста, но к их появлению были готовы и те велосипедисты, которые тянули телегу, и сам Кюхельбекер, и даже тот велосипедист, который отклонился в сторону.

Я полагаю, что нападавшие рассчитывали, что телега остановится и они на нее накинутся. Поэтому они не закрепили конец цепи со стороны реки, а его держал в руках один из них. Именно его успел рубануть саблей велосипедист, прежде чем его стали колотить дубинками.

Но цепь упала на асфальт, и Кюхельбекер отчаянно завопил:

— Гони! Скорее!

Велосипедисты, подчиняясь этому крику, нажали сильнее на педали, и наша телега, почти свободно катившаяся с горы, пролетела мимо разбойников, прежде чем они смогли нас остановить и одолеть.

Разбойники бежали сзади, махали саблями и дубинками, один из них выпустил камень из пращи.