— Боюсь, что мы ошиблись в тебе, — произнес Андрей Януарьевич. Он говорил негромко, но его пронзительный голос перекрывал шум зала. — Мы рассчитывали, что в наше движение вольется новая молодая кровь. Мы нуждаемся в молодой гвардии. Но если в нашем стаде оказалась дурная овца, то придется принять меры.

— Ну чего вы грозитесь! — обозлился Егор. — Я к вам не напрашивался, вы меня сами сюда притащили. Отпустите меня, и я о вас и не вспомню. Уйду к себе…

— Отсюда уйти невозможно! — крикнула Коллонтай.

— Не в этом дело, — сказал Григорий. — Если кто-то ушел, то и он может уйти…

Егор внутренне сжался — они признаются, что есть надежда!

— Но мы не можем допустить, чтобы он ушел и предупредил там, что мы готовим удар!

Зал откликнулся дружным гулом.

— Не надо так, — возразил Андрей Януарьевич. — Мы не сторонники насильственных методов, подобно старцу Распутину. Мы не царские сатрапы. Если молодой человек считает, что ему с нами не по пути, он волен уйти на все четыре стороны.

Голоса в подвале разделились между теми, кто был согласен отпустить Егора, и теми, кто требовал его смерти. Шум стоял такой, словно Егор оказался в Кремлевском Дворце съездов.

Андрей Януарьевич снял очки, вытащил из кармана серого костюма желтую тряпочку и принялся протирать стекла.

— Я возражаю! — кричал Григорий Распутин.

— Иди, — сказала Коллонтай и подтолкнула Егора к задней двери, ведущей на сцену. — Иди, иди.

— Иди, — вторил ей Вышинский.

И весь подвал подхватил это слово как заклинание:

— Иди, иди, иди, иди…

Егор оказался в совершенно темном коридоре, он сделал несколько шагов. Коллонтай перестала толкать его в спину.

Он хотел попросить лампу.

Но тут его толкнули так сильно и неожиданно, что Егор потерял равновесие и мелко побежал вперед, чтобы не упасть.

Коридор оборвался ступеньками, которые вели вниз.

Падая по ступенькам, Егор не сразу сообразил, что же с ним произошло.

Та же темнота, то же безмолвие, лишенное даже сладко повторяющихся слов: «Иди, иди, иди…»

Егор сел, водя руками вокруг, — гладкий бетонный пол. Сколько прошло времени? Терял ли он сознание или все произошло только что?

— Эй, — крикнул Егор, — выпустите меня!

Но он уже понимал, что те, кто его сюда кинул, решили не просто попугать его и отпустить. Однако за что?

Надо найти стену и вдоль нее нащупать дверь. Но оказалось, что в кромешной тьме трудно удержать равновесие. Егора повело, и он вновь уселся на пол.

— Раз, два, три, четыре… — он считал вслух, уговаривая себя, что ничего страшного пока не произошло. Он не в джунглях, здесь же и его друзья — Люська, доктор…

На второй раз ему удалось подняться. Он вытянул вперед руки и пошел, ощупывая сапогом пол — а вдруг у них тут устроена яма?

Вдруг — на втором или третьем шаге — нога наткнулась на что-то мягкое.

Егор отпрянул, в два прыжка достиг стены и ударился о нее спиной.

— Я же просил, — произнес капризный голос, хриплый и неровный. — Я же велел им не подсаживать ко мне уток и наседок. Я все равно ничего больше не расскажу. И лучше ко мне не приближайся — у меня есть кирпич. Я его нашел. Я его специально для таких, как ты, берегу.

— Вы кто? — спросил Егор.

Все-таки это человек. Человек жалуется, человек недоволен, человек разговаривает, значит, он не вцепится Егору в глотку.

— Я — узник совести, — ответил голос. — Впрочем, можешь называть меня отшельником, аскетом.

— А почему вы… почему вас сюда бросили?

— Потому, что и тебя, — ответил голос. — Потому, что был опасен, но неизвестно, опаснее ли ты живой или мертвый. Значит, ты безопасен в кутузке.

— Они могут убить?

— Они бы отрезали тебе голову в черном коридоре. А раз ты жив, значит, когда-нибудь ты выйдешь наружу.

— А когда? Мне нужно сегодня.

— А что такое сегодня? — спросил голос. — Можно подумать, что ты лишь недавно к нам оттуда. Скажи, какое сегодня число?

— Я думаю, что первое января. А может, уже второе. Здесь нет ночи, — пояснил Егор.

Голос отсмеялся.

— Он учит меня, отщепенца: Агасфера, бродягу и бунтаря! Я знаю, что здесь не бывает чисел, дней, часов и минут. Поэтому вопрос о тюремном заключении теряет смысл.

— Почему?

— Потому что никто никогда не догадается, сколько времени ты провел в тюрьме и сколько времени тебе осталось. Если человеку здесь не требуется пища и почти не нужна вода, если здесь нет никаких точек отсчета, если здесь нельзя замерзнуть и перегреться на солнце, попасть под сквозняк или промокнуть под дождем, если весь этот мир — тюрьма, то чем хуже эта яма?

— Но здесь темно и нельзя никуда выйти.

— Во-первых, со временем ты научишься разбирать тени. Те микрочастицы света, что попадают сюда, достаточны для моих глаз, чтобы видеть твой силуэт. Во-вторых, если ты захочешь уйти, ты можешь вырыть подземный ход или воспользоваться ходом, который кто-то сделал до меня.

— А вы почему не воспользовались?

— Потому что мне хорошо в тюрьме, — ответил голос. — Наконец-то я могу думать. И если бы мне не подбрасывали время от времени напарников, я был бы счастлив. По крайней мере, счастливее, чем в раю этажом выше. Я — вечный диссидент. Любая власть кидает меня в тюрьму. И это правильно. Я — сама свобода!

И тут Егор услышал мычание.

Мычание неслось из дальнего угла и исходило от еще одного узника.

— А это кто? — Егор уловил в мычании муку и злость.

— Это мой напарник по заточению. Я пожалел его, не стал убивать. Я связал его, сделал кляп, и он молчит.

— Но почему?

— Он мне мешает думать о свободе. Не удивляйтесь, жизнь полна парадоксов. Ради свободы приходится затыкать рты тем, кто этого не понимает.

Голос изменился — видно, человек, которому он принадлежал, приподнялся, и теперь голос несся сверху. Человек был куда выше Егора.

— Если ты не замолчишь, я и тебе заткну глотку.

— Погодите, погодите, — сказал Егор. — Я не хочу оставаться здесь и разговаривать с вами. Я хочу уйти. Покажите мне подземный ход, и я сразу уйду.

— Клянешься, что уйдешь?

— Клянусь.

— Тогда иди вдоль стены направо, касаясь ее рукой.

— Я иду… — Егор медленно шел вдоль стены. Дошел до угла, повернул. Что-то пробежало по руке. С отвращением Егор сбросил насекомое. — Что тут у вас? — спросил он. — На стене?

— Тараканы, — догадался оппозиционер. — Их ничем не выведешь. Я с ними мысленно беседую. Мне кажется, что они поклоняются мне как богу. Я — бог тараканов! Забавно.

Стена была холодной и чуть влажной.

— Ниже, — сказал бог тараканов. — Вход у самой земли. Когда-то этим ходом убежали двенадцать разбойников. Они рыли его полтора года ногтями и зубами.

Заключенный тихо рассмеялся.

Рука провалилась в углубление, и Егор нащупал небольшую дверь.

— Открывай ее, — сказал узник. — За ней — подземный ход.

— До свидания, — сказал Егор.

— Я жалею, — ответил узник, — что познакомился с тобой. Из-за твоего нежелательного присутствия я потерял день работы. Это тебе зачтется на Страшном суде.

Егор толкнул дверь. Она не поддалась.

— Там щеколда, — предупредил бог тараканов. — А то кто ни попадя сюда залезет.

Мыслитель был прав. Егор откинул щеколду. Дверь с железным скрипом открылась. За ней была такая же темнота.

— Закрывать или оставить? — спросил Егор.

— За собой надо закрывать, — ответил голос из тьмы. — Мне не нужна так называемая свобода, которая лишь порабощает настоящего оппозиционера.

Егор оказался в низком коридоре. Ход шел прямо, метров через десять Егор уткнулся еще в одну дверь. Дверь была заперта. Егор старался не поддаться отчаянию. В дверь стучать он не смел — в доме полно стариков, они могут его поймать. Он ощупал дверь и тут понял, что никакого запора в ней нет. Но почему же она не поддается?

Дверь должна была открываться наружу — косяк выдавался с этой стороны. Егор отошел на два шага и, кинувшись вперед, ударил в дверь плечом. Дверь не поддалась. Она тоже была обшита железом, как и первая.