— И это будет со мной?

— Обязательно будет. И даже вся кровь младенцев тебе не поможет.

При том Леонид Моисеевич недобро усмехнулся.

— Я не хотел бы сам стать таким, — голосом воспитанного мальчика ответил Егор.

— Кошмар, — сказал доктор. — Но еще хуже было испытать страх, овладевший в новогоднюю ночь доктором медицины, профессором Рубинштейном, когда за мной пришли. Я был согласен на все…

Доктор смущенно поморщился и пошел за занавеску посмотреть, как себя чувствует Люська.

Вернулся он через минуту.

— Все в порядке, — сказал он и улыбнулся. Щечки у доктора были в голубых жилках сосудов. — Все в порядке, вы можете соорудить воздушный шар и лететь на нем в Лейпциг, если город Лейпциг существует. Наша беда в том, что за Минском начинается болотный пустырь. Оттуда не возвращаются. Говорят, в тех болотах живут страшные твари, которые пожирают путников.

— Ерунда, — сказал Егор. — Я полечу на воздушном шаре, я пойду в те болота. Честное слово, я много чего смогу, потому что еще хуже для меня остаться здесь.

— У каждого своя судьба. И вашей подруге здесь не место.

— Я все слышу, — сказала из-за занавески Люська. — Откройте занавеску, я видеть хочу.

— Отдыхай, отдыхай, — сказал доктор.

Худая Люськина рука отодвинула занавеску в сторону.

Люська сидела на кушетке. На плечи она плащом накинула простыню, но видно было, что грудь и живот ее перевязаны поперек бинтами, чтобы кровь не текла из бока.

— Ой, — воскликнул Леонид Моисеевич, — вы меня доведете до могилы! Разве можно, девочка моя, в таком состоянии прыгать по кровати? Еще сантиметр в сторону — и вы бы погибли окончательно.

Люську он жалел, боялся за нее, а вот к Егору относился равнодушно. Это было немного обидно, с другой стороны, любовь доктора ему была не нужна. Егору почему-то казалось, и, как выяснилось, ошибочно, что он один здесь одержим желанием убежать, а остальные просто существуют. Ради этого можно пойти на хитрость, потому что этим людям верить нельзя. Отсюда должен быть выход. Потому что любая комната, в которой есть вход, имеет и выход.

Об этом он и сказал доктору, когда тот наконец уложил Люську на кушетку, но оставил занавеску открытой.

— Глупости, — ответил доктор. — Существует смерть. В нее есть вход, а обратно никто не возвращался. Допустим, что ты умер.

— А где же тогда мой дедушка? Где наш сосед по даче полковник Семенов? — спросил Егор. Вопрос был наивным, но он зато задал его сразу, не задумываясь. — Если бы это был тот свет… Тогда здесь слишком мало людей.

— Ну а если это лишь малая часть того света?

— Нет! — вмешалась в разговор Люська. — Вы ошибаетесь, Леонид Моисеевич. Не может быть, чтобы люди умирали только в ночь под Новый год.

— Вот это аргумент! — согласился доктор. — В тысячу раз лучший аргумент, чем гипотеза Егора. Но я могу возразить: это потусторонний мир для тех, кто умер в ночь под Новый год! А все, кто умер второго января, живут в соседнем потустороннем мире. Нет, нет, я шучу, я сдаюсь перед логикой нашей маленькой пациентки.

— А если вы сдаетесь перед логикой, — осторожно спросил Егор, — то, может быть, вы знаете правду?

— Правду? Правду здесь знают… несколько человек.

«Так, — с удовлетворением подумал Егор. — Мы победили. Он признался».

Голова Егора работала четко и быстро, как на удачном экзамене, он, не теряя ни секунды, сказал:

— Здесь даже детей нет. Вы хотите, чтобы мы остались одинокими детьми?

— Дети мои, — вздохнул доктор, откинул полу белого халата и достал из кармана брюк носовой платок. — Я отдыхаю с вами сердцем, и в то же время мое сердце обливается кровью.

Доктор высморкался, пригладил редкие белые волосы и некоторое время продолжал держать платок наготове, словно ожидал, что из глаз покатятся слезы. Слез не было. Доктор с сожалением положил платок в карман.

— Так, значит, нам и гнить здесь? — спросила Люська.

— Ах нет, — сказал доктор. — Здесь вы не одиноки. Насколько я знаю, на некоторых постах есть молодежь, даже дети. Мало детей, совсем мало, как-то наш Макаренко, вы о таком не слышали, хотел даже организовать школу, чтобы дети не оставались вне системы образования. Он обил все пороги, даже императора чуть было не склонил к этому. В конце концов оказалось, что никто не возражает, но никто и не поддерживает этого учителя.

— Я знаю, — сказал Егор. — Макаренко написал книгу о беспризорниках.

— Вот именно, в мои годы он был очень популярен. Руководил колонией имени Дзержинского. Чекисты всегда любили детей. Папу с мамой убьют, а детей начинают любить. А может, детей уже нет. Вы же знаете, насколько на дальних постах трудная и рискованная жизнь. Бандитизм, призраки, насекомые, черви… — Доктор закручинился.

— Леонид Моисеевич, — взмолился Егор. — Ну скажете вы наконец, к кому нам пойти? Кто знает правду?

Вдруг Люська заплакала. Наверное, она заплакала не нарочно, но этот тихий плач стал как бы последней каплей… Доктор давно хотел сказать то, что знает, но боялся. И причины страха стали очевидны, когда он вдруг мелкими шажками побежал к двери, приоткрыл ее и выглянул.

— Здесь и стены имеют уши, — сообщил он, вернувшись. И продолжал шепотом: — Я очень надеюсь на то, что вы уже достаточно взрослые и не будете болтать о том, что я скажу.

Егор и Люська затаили дыхание. Только бы не спугнуть его.

— Путь в обыкновенный мир есть, — продолжал доктор. — Я в этом уверен. Вы видели продукты, которые попадают сюда от… от вас?

— Бананы, — сказал Егор.

— И бананы тоже, — вздохнул маленький доктор. — А для этого, чтобы они угодили на стол к императору, кто-то должен протянуть руку в ваш мир и даже что-то держать в этой руке. Я полагаю, что ведает этой секретной операцией мой старый друг Вилли Кюхельбекер.

— Что же он — знает и молчит? — спросила Люська. — А другие должны воду пить?

— Сила вождей заключается в том, — сказал Леонид Моисеевич, — что они знают нечто неведомое простому народу. Если бы дырка, ворота, соединительный туннель существовали, многие бы кинулись туда. С самыми плачевными результатами.

— Он вернется, — объяснила Люська Егору, показав на доктора, — а у него все уже от старости померли.

— К сожалению, вы правы, — сказал доктор. — По крайней мере, моей дочке сейчас больше лет, чем мне. Я часто считаю, вот на Земле год прошел, вот еще год. А мне все так же — шестьдесят четыре.

— А как вы считаете годы? — спросила Люська.

— По Новым годам, — ответил Леонид Моисеевич. — В Новый год всегда какие-нибудь новенькие появляются. Вот и сейчас — вы появились, и я знаю — моей Оленьке там, на Земле, стукнуло восемьдесят. Вы представляете?

Егор помотал головой, чтобы сбросить с себя гнет чепухи.

— Вы лучше рассказывайте про Кюхельбекера, — попросил он.

Доктор поднял руку, возражая:

— Но главная причина, по которой мы не можем вернуться обратно, заключается в том, что если твоя кровь превратилась в теплую жижу, то ты уже не сможешь жить на Земле. Ты обречен…

— А откуда вы это знаете? — спросил Егор, ловя доктора на слове.

— Это всем известно.

— А что, если это очередная выдумка какого-нибудь императора, чтобы вы не совались? Сидите и не рыпайтесь.

— К сожалению, это было известно до императора и помимо императора. Да я сам ставил некоторые опыты… Состав крови иной.

— И что? — спросила Люська.

— Организм лишен иммунитета. Там, наверху, вы скоро умрете.

— А у нас какая кровь? — вдруг перепугалась Люська.

— Вы всего один день здесь живете, — засмеялся доктор. — Рано еще переродиться.

— Все равно нам надо спешить, — сказал Егор. — Мы должны уйти как можно скорее. Я поговорю с Кюхельбекером. Он революционер, декабрист, он должен меня понять.

— Возьми меня с собой, — попросила Люська.

— Невозможно, — сказал Егор. — Ты у нас раненая.

— Я почти выздоровела.

— Нет, нет! — почти закричал Леонид Моисеевич. — Вы загубите ребенка! Мало вам, что ей и без того грозят!