Какая-то дрянь в штабе армии завелась — не может быть, чтобы ублюдки были сильнее нас. Нам же всегда твердили — наша армия непобедима, нам никто не страшен. Почему во взводах по половине личного состава осталось? Даже стрел, элементарных стрел, не подвозят — что же, прикажете за проволочными заграждениями стрелы подбирать? Казнить легче всего, но нужно разобраться.
— Когда пополнение будет? — спросил Коршун у адъютанта. — А то ведь воевать некому. Придется вам топор брать и становиться в первый ряд.
— У каждого своя задача и свое умение, — степенно ответил адъютант. Но, конечно же, слова сержанта ему не понравились. И, увидев издали тропинку, что сворачивала к штабу полка, он почти побежал, сказав на прощание: — Я все доложу командиру, а вы спешите к вашим солдатам. И чтобы никаких не было волнений или еще чего.
— А кто заменит Шундарая? — крикнул вслед Золотуха.
Адъютант не ответил. Да и откуда ему знать?
— Наверное, пришлют кого-то из штаба, — сказал Золотуха.
— Не думаю. Кому хочется на передовую? У нас ведь долго не удерживаются.
— А мы?
— Мы с тобой настоящие ветераны. Мы три войны прошли.
— А ты считал? Считал, что ли?
— А вспомни.
— Я много чего помню, но не буду же трепаться, — сказал Золотуха, — это военная тайна.
— Ты только вспомни.
— Помню, помню, — отмахнулся Золотуха.
Ни черта он не помнил. И не старался вспоминать.
Они спрыгнули в штабную яму. Все младшие командиры и капральский состав ждали их там. Давно, видно, ждали.
Некоторые даже дремали по углам.
— Ну и как? — спросил Бермуда, старшина роты, пожилой, седой, усы висят по грудь, сзади коса заплетена. — Как он, не больно было?
Бермуда не мог сказать так, как ему хотелось, но Коршун все понял.
— Случилось все неладно, — начал он осторожно, потому что среди своих мог быть штабной стукач. А грехов и без этого уже накопилось столько… если бы не этот разведчик, граф Шейн, Коршуна отлично могли вместо Шундарая замочить. — Сбежал наш комроты.
— О-о-ох! — будто вся яма застонала. И непонятно было, облегчение или страх в этом вздохе.
Помолчали. Никто не спрашивал — как это случилось. Коршун все равно расскажет.
Коршун рассказал, как было. Золотуха его старался поправлять, когда считал нужным, но Золотуху не слушали, потому что Коршуна уважали больше. Так что Золотуха, хоть и был недоволен, заткнулся.
Все жалели Шундарая, хотели, чтобы он скрылся, но понимали, что убежать ему трудно — охрана уже доказывала не раз, как она хорошо умеет работать. Бывали же случаи — надоедало или становилось страшно — по-разному бывало. Они всегда находили дезертиров.
Но все же лучше, чем мертвый. Если такой, как Шундарай, станет призраком, это очень плохо. Призраки — погибшие позорной страшной смертью — приходили сюда, пугали людей, а то и вредили им. Такой призрак, как шундараевский, мог и убить. Ведь призраки не имеют жалости к людям, даже к тем, кого при жизни любили.
Тут прибежал вестовой от командира полка — Коршуна звали туда. Вестовой сказал, что он уже был у комбата Дыбы.
Все догадывались, что Коршуну быть комроты вместо Шундарая, некоторые были рады, другие сами рады были оказаться на его месте — все же комроты имеет больше шансов уцелеть. Впрочем — какая разница. Или мы отстоим город, и тогда война затянется еще надолго — ведь надо будет не только выстоять, но и перейти в наступление, отжать врага, задавить ублюдков, а это так просто не сделаешь — недаром говорят, что их поддерживают силы Тьмы, за ними стоят враги всего рода человеческого. Рассказывают про драконов и про червя. Многое может быть правдой или близко к ней. У нас же, у честных бойцов, ничего нет, к тому же в штабах сидят крысы и продажные шкуры. Об этом все говорят на передовой, но никто ничего сделать не может. Вы только посмотрите на фельдъегерей, на штабных адъютантов — откуда такие шмотки, эполеты и маски? А у нас на передовой и шлемов не хватает — ждем, когда кто-нибудь из наших отдаст концы, чтобы получить крышку для головы.
Коршун перебежками за часовым поспешил к командному пункту полка. Ему там приходилось за свою жизнь на фронте бывать дважды: один раз он из разведки пришел с важными сведениями, другой раз они там были вместе с Шундараем. «Они там отмороженные, — сказал про штабистов Шундарай. — Не пойдем мы туда больше». А вот пришлось идти одному, без Шундарая.
От штаба батальона, сейчас пустого — три просторные ямы, соединенные ходами, — к штабу полка вела глубокая траншея, совершенно безопасная. Хотя безопасных траншей не бывает: захотят вдруг грушу бросить — вот и придет твоя ранняя смерть.
В траншее на приступке, опершись о бруствер, стоял Голиаф. Такое имя дали в штабе полка Григору. На ветровке у него в ряд шесть «солнц» — даже у Шундарая всего два «солнца», и он их не носил, а в коробке держал под своей койкой — надо будет сдать куда следует. Но не хочется лазить в сундучок Шундарая — ведь он живой? Живой. Значит, сундучок имеет хозяина.
Голиаф повернулся к Коршуну, узнал его, пожал руку. Вестового вроде бы и не заметил.
— Готовятся, — сказал он. — В это боевое время они в большое наступление пойдут.
— Ты в штаб доложил? — спросил Коршун. Он, как и Голиаф, был комвзвода, так что они могли говорить на равных. Только у Голиафа шесть звезд — шесть побед в открытых поединках, наверное, он чемпион на фронте.
— А чего им докладывать, — сказал Голиаф. — У них что, воздушной разведки нету?
Воздушной разведки у штаба вторую неделю как не было, так говорил Шундарай. Потому что воздушный шар разведчиков сбили, он вспыхнул и сгорел, а второй еще не склеили — так армия осталась без глаз.
— Нет воздушной разведки, — сказал Коршун.
— Все равно — им скажешь, а они как бы не слышали, в одно ухо впустили, в другое выпустили, словно мы для них не люди, а шашки. Ты в шашки играешь?
— Не люблю.
— А то приходи после боя, сыграем.
Вестовой маялся рядом, кашлял.
Штаб полка показался бы новичку дворцом — не ямы, а целый лабиринт. Главная яма, командирская, обложена белой плиткой, кровать за занавеской, а на кровати дремлет постоянная симпатия комполка. Так говорили в роте. Но проверить нельзя. Командир никого в свою спальню не пустит.
Полковник был шустрым, с хохолком, сыпал прибаутками, говорят, что изображал какого-то древнего маршала, который уже вымер в прошлых войнах.
— Молодец, молодец! — крикнул он, увидев Коршуна. — Упустил молодца — сам овца! Как же ты, голубчик? Тебе, что ли, голову рубить?
— Как прикажете, — сказал Коршун.
— Да ты не бойся меня, не бойся, это я на словах такой страшный, а в бою ужасен только для врага. Понял? Для меня все мои люди — молодцы. И Шундарай тоже.
Командир полка пробежал по своему кабинету, поглядел на облака над головой, словно боялся, что могут подслушать оттуда. Засмеялся визгливым смехом.
— Они думают, что я ничего не вижу, ничего не слышу. Так вот, Коршун, это все неправда. Ни один комар не пролетит мимо моих ушей. Ты комара видел? Нет мельче зверя. Скоро наступление. Ублюдки наступать будут. А я этих моджахедов перебил за свою боевую судьбу десятки тысяч. Но кому это интересно? Значит, мы с тобой стоим насмерть. Пуля — дура, штык — молодец! Назначаю тебя командиром второй роты. Где Дыба, где Дыба, мать его?
Вошел командир батальона Дыба. Человек сутулый, ленивый, немолодой, опустившийся. Он сам говорил, что рад бы в отставку и не верит уже ни в идеалы, ни в победу — мобилизовали, вот и воюет.
— Слышу, командир, — сказал он. — Хорошо слышу. Я уже приказ подписал, хотя не уверен, что вы правы. Очень уж он невыдержанный, даже нахальный.
— У тебя есть другие предложения?
— Откуда? — вздохнул Дыба. — Вы же знаете, что в первую очередь убивают младших командиров. Если у меня половина солдат осталась, то младших командиров и трети не наберется.
— Коршун давно уже на фронте, его знают.
— Там что-то неладное случилось, на наказании, — произнес Дыба, почесывая под мышками — видно, вши заели. Но даже если вши, то не к лицу комбату чесаться перед командиром полка. Коршун подумал, что в последние дни дисциплина падает, падает и уважение к начальству — первое, что ты видишь, когда армия разлагается.
