В подъезд вошла тамошняя жиличка Светлана, приятельница Зинаиды Шпак, и поразилась, увидев, чем занимается Семен.

— Ты что, рехнулся? — спросила Светлана.

— Нет, спасибо! — Шпак совсем оробел и, оттолкнув с пути Светлану, поспешил домой.

Его путь был отмечен белыми каплями, брызгами и лужицами — мороженое вытекало из кармана и капало с пальцев. В этом прискорбном виде Шпак и заявился домой.

— Это еще что? — спросила Зина.

— Я купил мороженое, — ответил Шпак. — А потом оно стало капать.

Зинаида была быстра и наблюдательна.

— А зачем ты положил его в карман?

Шпак пожал плечами и опустил взор долу, к маленькой липкой белой лужице.

— Хоть бы газетку подстелил. Шпак молчал.

— Ты же пиво пошел пить?

— Мне захотелось мороженого.

— А потом?

— Потом я ел мороженое, а пришел человек, который стал на меня кричать.

— Кто стал на тебя кричать? Да говори ты, не мямли, что еще за мужик попался?

— Артем Артемыч, — признался Шпак.

Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить злого старика.

— Похожий на моржа, — добавил Шпак и вдруг улыбнулся.

Потому что гений, живший в нем, осознал, насколько смешны и неопасны для жизни события, конфликты и страхи, которыми питаются жители этой планеты. Ну мороженое в кармане… ну старик, похожий на моржа… ну жена ругается…

— А ты не улыбайся, — оборвала этот сладкий сон Зинаида. — Сам будешь пол подтирать.

Гений улыбнулся, да так искренне и даже задорно, что у Зинаиды схватило под сердцем — таким он был в тот первый вечер на танцверанде. И сам забыл потом о такой улыбке.

А Шпак не притворялся. Он не мог и не хотел отделаться от щенячьего чувства свободы. Ну хоть прыгай и виляй хвостом!

Она велела ему раздеться, сама быстренько постирала брюки, а он сидел в трусах у телевизора, смотрел одним глазом футбол, а сам все оборачивался — в открытую дверь кухни ему была видна жена. Жена убитого им человека… и самому себе страшно признаться — желанная женщина.

Он где-то читал о такой ситуации. Но в отличие от того героя он был рад тому, что у Шпака оказалась такая милая жена. Могла бы оказаться стерва, корова, уродина… Ему везет на этой Земле.

А Зинаиду смущало то, что Шпак никуда не уходит из дома. Сидит трезвый, не ярится, порой обернется к ней и улыбается.

Что-то случилось. Серьезное и даже пугающее. Потому что таких чудес не бывает. А если и бывают, то тащат за собой на веревке неприятности…

Подошло время укладываться.

Ну и что, казалось бы?

Сколько лет они ложились в кровать, а за последние три года он ни разу на нее не покусился. Засыпал и храпел. А она толкала его, пугала, даже будила. Он проворчит что-то — и снова храпеть!

В тот вечер Зинаида долго стояла под душем. Она ничего не могла с собой поделать: это был ее первый мужчина, это была первая ночь — ну хоть плачь, хоть смейся!

Она боялась, входя в комнату, что он похрапывает как обычно, что ей все это почудилось. А он не спал.

Свет луны заполнил комнату и отразился голубым огоньком в его глазах, они стали глубокими и загадочными… ну почудится же такое немолодой женщине!

«А я еще молода…»

— Ты не спишь? — спросила она тихо, почти шепотом. Никого рядом не было и квартира изолированная, а она шептала.

И сразу перехватило дыхание.

— Я не сплю. Иди ко мне. Он правильно сказал.

Она сбросила ночную рубашку — зачем ей эта хламида! И голой прыгнула под одеяло.

А он протянул ей навстречу руки.

«Боже мой, я же каждую родинку на его теле знаю и ненавижу!»

Он прижал ее к себе, всем телом прижался и замер.

Он дышал часто, и слышно было, как бьется его сердце. Часто-часто.

Ну, сделай что-то…

Она поцеловала его, нежно и щекотно, сначала в щеку, потом, ощупывая губами его лицо, как слепец, ищущий дверь, она дотронулась до уголка губ.

И он застонал, словно впервые ощутил так близко женщину.

— Я так люблю тебя, — прошептал он. — Я так люблю тебя, что не могу, не смею… я умру…

Наконец-то ее губы отыскали его рот.

Она обожглась от этого прикосновения.

Ей казалось, что она молит его овладеть ею, но губы не могли оторваться от его губ, и вместо слов получилось сладкое, низкое мычание.

Она опрокинулась на спину и потянула его к себе… «Ну ляг на меня! Я не могу больше терпеть эту томительную сладость».

— Я не могу! — закричал он. — Я не могу, не смею, я недостоин.

— Нет-нет, не уходи от меня.

— Я не могу.

— Поцелуй меня в грудь. Моя грудь как у молодой, совсем еще тугая, ты попробуй, ну сделай же мне больно! Ты раньше этого хотел!

— Ты с ума сошла. Я не могу причинить тебе боль, моя любимая.

Зинаида знала, что не выпустит его. Пускай себе рыдает, пускай отбивается, как ребенок, которого притащили в ванную и моют ему под краном измазанную вареньем рожицу.

«Почему я думаю о ребенке, о варенье?»

Она протянула вниз, к его чреслам, полную, совершенную, жадную руку.

Господи, как тверда и упруга его плоть! Только она назвала это не плотью, а куда более откровенным словом.

Теперь не упустить! Он хочет вырваться, уйти от нее. Он с ума сошел! Он же хочет ее так, как не хотел все пятнадцать лет жизни!

Главное — поместиться под ним, почувствовать его тяжесть напряженными твердыми сосками…

— Ох, — прошептала она.

Как он скользнул в нее, как ударил и обжег все внутри! Ради этого мгновения она и живет на свете…

«Еще! Еще, только не спеши, умоляю, не спеши, мой любимый!»

Оказывается, она помнит это слово. Неужели она когда-то называла его этим словом?

Нет, его не удержать! Он так спешит, он бьется об нее, как крупный судак о лед.

Не спеши…

Но последних слов она не произнесла, потому что его желание было настолько велико, что она излилась навстречу ему, будто прорвало горную плотину…

И закричала так, что тут же испугалась — как бы не услышали соседи!

— Прости, — сказал он после долгого молчания, — я, наверное, сделал тебе больно.

— Идиот, — ответила Зинаида. — Мой единственный, любимый идиот.

— Ты куда?

— Мне поздно заводить ребеночка, — откликнулась Зинаида из ванной.

— Почему?…

Полилась вода, она бы все равно не услышала. А Шпак больше не спрашивал. Он боялся вызвать подозрения. Он почувствовал по ее голосу, что вопрос показался ей глупостью, даже, может, шуткой.

Впрочем, опасения Шпака понятны и разумны, потому что на планете гения сексуальные отношения между полами теоретически были возможны, однако не одобрялись. Правда, не всех детей кастрировали в младенчестве — это могло отразиться на их поведении в будущем, тогда как стране нужны дисциплинированные, но агрессивные солдаты и немногочисленные, способные к воспроизведению самки или труженицы тыла.

В любом случае женщина не могла понести от сексуального контакта, она была бесплодной. А мужчины об этом не знали по той простой причине, что подавляющее большинство их за всю жизнь ни одного контакта такого рода не имели.

То, что случилось с гением, потрясло его куда больше, чем Зинаиду, потому что эти невероятные ощущения подарило ему тело Шпака. Впрочем, только оно одно было бы бессильно, так как сам Шпак изрядно поизносился и давно уж предпочитал общество пивной бутылки ласкам надоевшей Зинки. Но ведь для гения Зинаида была первой в его жизни Прекрасной дамой, чистой, нежно пахнувшей, доступной, мягкой… хотя он вряд ли сам смог объяснить все, что происходило в его душе… и в теле.

Он лежал, прикрыв глаза, наслаждаясь легкостью в членах тела, дремотой, мягко обнимавшей его, счастливым сознанием того, что не надо сидеть на табуретке и ждать вечерней поверки и сдачи номера в обмен на завтрашний пароль. «Что делать, мы защищаем Родину!»

Но что с ним происходит? Чего он хочет? Не пора ли выходить на связь с Центром?

Если дезертирство и существовало в его подсознании как некий выход из жизненного тупика, он сам себе в этом не признавался.