— А какие беды? — донесся до Никиты Борисовича голос курносенького собеседника.
— Эх, не хотел я забивать тебе голову научной чепухой, — вздохнул второй старик, тоже лысый, но толстый и нахальный. — Но придется.
Глядя в небо, он продолжал:
— Природа действует расточительно и неумно. Заданность детеныша определена. Но природа растягивает взросление человеческого существа на полтора десятка, а то и более лет. Расточительно?
— Организму сложиться надо! — сказал Удалов.
— Ошибка. На деле получается наоборот. Внешние факторы не помогают природе, а нарушают ее начинания. Ну, посмотри. Мы имеем дело с талантливым скрипачом. А у родителей нет денег ему на скрипку, к тому же его папа всю жизнь играет на гармошке. И вместо нового Ойстраха мы получаем еще одного пьяненького гармониста.
— Ну, это исключение, — возразил Корнелий. — Настоящий талант превозможет.
— Ты уверен?
— Еще как!
— И какой же талант был у тебя, Корнелий, в три года от роду?
— Нормальный талант, — не нашелся что ответить Удалов. — И если что, я его сам загубил.
— Правильно. Природа не могла угадать, что ты станешь послом доброй воли, известным в Галактике борцом за мир и, главное, самым средним из всех жителей Млечного Пути. А вообще-то говоря, я тебя проанализировал…
— Так ты любого человека можешь проанализировать?
— Задним числом.
— И без ошибки?
— Без ошибки, но с разочарованием. Природа зря отпускает людей взрослеть самостоятельно.
— Так скажи обо мне, не томи!
— В машинисты паровоза готовила тебя природа.
— Не может быть! — воскликнул Удалов и вдруг закручинился.
Минц заметил это и спросил:
— Что с тобой?
— Ты не поверишь… Я у внука паровозик украл и всю ночь с ним в коридоре играл.
— Почему не поверить? Конечно, поверю, — улыбнулся Лев Христофорович. — И я задумался, — продолжал Минц, глядя в небо, не слыша и не видя ничего вокруг. — Я задумался, нельзя ли помочь природе. Тогда люди будут счастливее. Они же будут заниматься тем делом, к которому их произвела природа.
— Не понял, — сказал Удалов и почувствовал, как ему хочется гуднуть.
— Мы должны сократить до минимума тот непроизводительный период, в ходе которого человек взрослеет, в то время как увеличиваются шансы, что он станет вовсе не тем, кем ему следовало бы стать.
Минц сорвал травинку и принялся ее грызть.
Никита Блестящий был сам слух.
— Почему надо взрослеть много лет? — задач сам себе вопрос профессор. — Надо взрослеть за три года.
— И кто же получится? Генерал мне по пояс?
— Я не так наивен, — возразил Минц. — Нам нужно, чтобы человек стал совершенно нормальным, двадцатилетним, работоспособным и даже готовым жениться.
— В пять лет жениться? Ну, тебе покажет наша милиция!
— Какая еще милиция, — заметил Минц. — Никому не нужна твоя милиция, когда все будут заниматься своим делом.
— Неужели ты уже испытал это средство? — испугался Удалов.
Беда великого ученого заключалась в том, что его изобретения и открытия далеко не всегда выполняли задуманную роль. Порой они становились катастрофически опасны для окружающих. И приходилось переизобретать изобретенное.
Удалов как представил себе шестилетних генералов, ему чуть дурно не стало.
— Все проще, — сказал профессор. — Я изготовил совершенно безвредное средство, которое ускоряет физические развитие организма. Если дать мои порошки пятилетке, то еще через три года, а то и менее, он станет взрослым и займется своим любимым делом.
— И останется внутри дурак дураком? — предположил Удалов.
— Тебе дается три года. Так вот, за эти три года научи ребенка всему необходимому. Мы с тобой такие школы ускоренного профиля организуем, японцы будут приезжать за опытом!
— Ты меня не убедил, — сказал Удалов и закрыл глаза. Солнце пекло, но милосердно.
* * *
Никита Борисович уже не ощущал жары и томления духа. Он почувствовал, что наткнулся на большое, настоящее дело.
Стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания, он немного оделся и отошел к другому дереву, под которым сидела мирная выпившая компания и говорила о футболе.
Никита Борисович незаметно присоединился к компании, а потом, познакомившись с женщиной средних лет, на которую произвел положительное впечатление, спросил у нее, показывая пальцем на двух лысых друзей, заснувших под дубом:
— Это местные?
— Как же не местные? — удивилась женщина. — Разве вы их не знаете?
— А я недавно приехал, — признался Никита Борисович. — Не успел всех узнать. Да оказался рядом с вашими земляками, и чем-то они возбудили во мне подозрение. Не жулики ли они?
Вопрос был провокационный. Разумеется, Удалов с Минцем не могли произвести впечатление жуликов. Но раздраженная женщина всегда выдает на-гора куда больше информации, чем женщина, находящаяся в состоянии покоя.
— Ах! — воскликнула женщина, которую звали Вандой Савич, и была она директором универмага на пенсии, а также женой фармацевта Савича, человека в Гусляре не последнего. С Удаловым она прожила бок о бок интересную жизнь, а к Минцу, как и все старожилы Великого Гусляра, испытывала благоговение.
— Ах! — воскликнула Ванда Савич. — Как вы посмели заподозрить Минца и Корнелия Ивановича! Вы или сумасшедший, или дурак.
— Спасибо, — вежливо ответил Никита Борисович. Он был человеком воспитанным и миловидным, женщины его любили иногда платонически, а некоторые страстно, хотя он им взаимностью не отвечал. Но успех у женщин обычно воспитывает в мужчине умение владеть собой. — Спасибо, я не дурак и не сумасшедший. Но один из ваших земляков нес какую-то псевдонаучную чушь.
— Это кто из них?
Никита показал на профессора Минца.
— Вы, молодой человек, — усмехнулась тогда Ванда, — на самом деле дурак. Потому что профессор Лев Христофорович Минц не только законная гордость нашего города, но и гордость мировой науки. Он не в состоянии нести псевдонаучную чушь, потому что его кандидатура сейчас в третий раз рассматривается Нобелевским комитетом и лишь интриги завистников не дали ему получить заслуженную премию в позапрошлом году.
— Чего же он здесь обитает? — ухмыльнулся Никита Борисович.
— Это особый разговор, — ответила Ванда. — Могу только сказать, что и весь наш город настолько же уникальное явление в Галактике, как и Лев Христофорович.
— Разумеется, — вежливо улыбнулся Никита Борисович, не скрывая некоторого, очень легкого и простому человеку незаметного презрения и к городу, и к Минцу, и лично к Ванде Казимировне.
А зря он это сделал! Не заслужили они такого к себе отношения. И если бы Никита Борисович, милый человек, смог поглядеть в свое будущее, то от язвительных взглядов он бы наверняка отказался.
— Как хотите, — заметила Ванда Казимировна, которая поведение собеседника оценила на два с минусом, и пошла к друзьям, чтобы откушать шашлыка.
Постепенно солнце ушло за вершины деревьев, жара спала и превратилась в парное молоко, облака порозовели, купальщики стали собираться по домам.
Неудивительно, что заинтересованный Никита пошел за Минцем и таким образом попал во двор скромного двухэтажного деревянного дома № 16 на Пушкинской улице. Он выяснил, что Удалов поднялся к себе на второй этаж, а профессор Минц пошел в квартиру на первом этаже.
Так как в глубине души молодой человек уже замыслил некоторое преступление, он не стал светиться, не подошел к столу, за которым соседи Удалова играли в домино. Лишь подивился тому, что игроки сидят на таких низких скамейках, что коленки до носов достают. Он решил, что это, наверное, национальный обычай гуслярцев, а то был не обычай, а необходимость. За много лет могучие ноги домино-стола постепенно углубились в землю по крайней мере на метр, с такой силой били по ним игроки. Вот пришлось вколотить в землю и скамейки, а то играть неудобно.
Никита пришел домой, то есть в теткину еще не проданную комнату, и уселся в углу, даже телевизор не стал включать.