— И ему это удалось? — Кора показала на граммофон.

— Честно говоря, я ему немного помогла. Ведь профессор связывался со многими людьми. Не только с учеными, но и с ботаниками, священниками и учителями. Потому что Лу Фу полагал, что доброта и злость, которые должны лежать в основе управления растениями, — явления реальные, и потому их частицы или волны можно найти, выделить и изучать.

— Но при чем тут вы?

— Я искренне верю в то, что даже безнадежно больным людям куда больше помогает доброта, чем самые сложные лекарства. И надо сказать, что мне удалось достичь некоторых, хотя и небольших, результатов с самыми моими маленькими больными. Профессор узнал о моей работе и вскоре прилетел сюда.

— Как? Он прилетал сюда из Урумчи? И никто об этом не знал?

— Профессор — очень скромный человек и никогда никому не рассказывал о своих путешествиях. А когда он затеял большую и сложную работу, то он испугался, что молодые коллеги будут посмеиваться над столетним старцем, полагая, что ему уже поздно делать открытия в науке. Именно почтенный Лу Фу предложил мне совместить наши усилия. Если я ищу способы, как сделать так, чтобы доброта боролась с неизлечимыми болезнями, а он ищет способы, как воздействовать человеческой добротой на растения, то надо построить прибор, который мог бы создавать атмосферу доброты и воздействовать ею на растения, затем помещать детей в эту атмосферу добрых растений, чтобы они, в свою очередь, помогали моим детям. Вам не сложно то, что я рассказываю?

— Чего же сложного? — удивилась Кора. — Я поняла. Этот граммофон воздействует на растения, делает их добрее. А растения лечат детей.

— Вы, наверное, видели, как пальма шевелила листьями, которые увеличивались и становились все шире, как росли орехи, а если бы у вас была линейка, вы бы смогли измерить, что за полчаса, которые вы провели в моем саду, эта пальма подросла на полметра.

Трудно поверить таким невероятным словам, но Кора понимала, что синьора Серафина никогда в жизни не сказала ни одного лживого слова.

— Этот аппарат, который вы, Кора, видели, — продолжала учительница, — еще первый опытный образец. Я должна подключаться к нему и все время думать о том, как я люблю эту пальму, какая она красивая и хорошая, как она любит ребенка, как она укрывает его своими листьями. Не думайте, что это — простая работа. За несколько минут я должна выложить все запасы своей душевной энергии — иначе ничего не выйдет. Поэтому-то я кажусь вам такой усталой и измотанной после сеанса.

— Значит, — подумала вслух Кора, — если вы можете передавать чувства добра как обычные слова, то можно передавать и другие чувства?

— Разумеется, — согласилась синьора Серафина, — но дурные чувства нас с профессором не интересовали.

— Скажите, пожалуйста, — спросила Кора, — а давно у вас стоит этот прибор?

— Уже второй год, — ответила воспитательница.

— Значит, у профессора уже был другой?

— Я в этом не сомневаюсь, — ответила синьора, — он писал мне о работе над новым аппаратом.

— И в чем его отличие от этого?

— К новому аппарату, который куда меньше размером, не надо подключаться оператору. Профессору удалось наконец выделить чистые волны добра. И он сконструировал аппарат, который сам, без человека, может излучать и направлять волны добра в нужном направлении. Это куда более надежный и эффективный прибор, чем мой граммофон. Но я люблю моего старичка… — и синьора Беллинетти нежно погладила по боку свой граммофон.

— А вам приходилось видеть новый аппарат? — спросила Кора, которая уже почти не сомневалась, что именно этот аппарат стал причиной нападения на дом профессора Лу Фу.

— Да, — сказала итальянка. — Новый прибор похож на фотоаппарат с расширенным объективом. Именно оттуда и идет поток излучения. Я не могу вам точно рассказать о его деталях, но, если вы подождете секунду, я вам его нарисую.

Через несколько минут в руках Коры уже был рисунок нового, пропавшего прибора, который назывался генератором доброты.

Пока синьора рисовала, Кора спросила ее:

— А как вы думаете, кроме вас и профессора, еще кто-нибудь знал о приборе и видел его в действии?

— Трудно ответить, — сказала синьора. — Профессор был очень осторожен, пока опыты не закончены и аппарат не готов к использованию. «Самое опасное, — говорил он мне, — когда еще не проверенное и не законченное изобретение попадет в руки плохому, корыстному человеку. Может так случиться, что этот негодяй придумает доброму изобретению такое злобное применение, что думаешь — может, лучше и вообще бы ничего не изобретать».

— Наверное, не так просто было войти без разрешения в его дом?

— Конечно! И уверяю вас, не потому, что профессор боялся за себя, — профессор никогда ничего не боялся. Просто он не хотел, чтобы его не завершенное еще изобретение попало в другие руки.

Кора тут же представила себе вход в парк профессора — открытые ворота на пленке, снятой корреспондентом Зденеком.

— Он говорил мне, что в пустыне всегда можно издалека увидеть, кто к тебе едет или летит. Не то что в большом городе. И только когда профессор узнавал лицо друга или слышал голос приглашенного гостя, он раскрывал ворота…

Было уже поздно, погасли цветные огоньки в листве деревьев. Синьора Беллинетти прикрыла ладонью рот, стараясь скрыть зевок.

— Извините, что я задержала вас, — сказала Кора. — Я вас покидаю. У меня к вам только одна, самая последняя просьба. Кроме вас, кто еще знает об этом… граммофоне и о ваших встречах с профессором?

— Мы же договорились с ним, — сказала синьора, — что, пока дело не кончено, мы не будем рассказывать об этом посторонним.

— Но ведь вы должны были установить этот граммофон, наладить его — вряд ли вы вдвоем с профессором управились бы с этой машиной.

— Нам все наладил наш механик, но, клянусь вам, он не подозревал, в чем назначение граммофона. А чистила его, смазывала, работала с ним, когда меня не было, маленькая помощница Мариам.

— Кто?

— Моя маленькая Мариам. Моя трогательная любимица, — при этих словах синьора грустно улыбнулась.

— Расскажите мне о ней, — попросила Кора.

— Ах, — огорчилась синьора. — У вас такой вид, словно вы готовы заподозрить любого человека, даже беспомощную маленькую девочку.

— Простите, синьора, — ответила Кора. — Для меня сейчас главное — найти профессора, вашего друга, и если маленькая девочка сможет мне помочь, я буду рада с ней встретиться. Разве я не права?

— Ну конечно же, вы правы! Это я виновата в том, что позволила своему горю овладеть мной.

— Так могу я поговорить с девочкой?

— Ее уже давно здесь нет.

— Тогда расскажите мне о ней.

— Это было ужасное несчастье. Мариам нашли на горной дороге неподалеку от Флоренции. Она была без сознания и ничего не помнила. А так как я оказалась в тот момент неподалеку, то ее передали в мой приют.

Продолжая рассказ, синьора Серафина поднялась, подошла к кофеварке, стоявшей на столике в углу комнаты, и занялась приготовлением кофе.

— Мариам было около пятнадцати лет.

— А вы сказали — маленькая девочка!

— Она была мала ростом и во всем — еще девочка.

— А на каком языке она говорила? — спросила Кора.

— Ее родной язык — арабский. Но и его она вспомнила не сразу. Память возвращалась к ней постепенно. Читать и писать она не умела. Мы научили ее итальянскому языку. Когда Мариам оправилась, она не захотела бездельничать — и оказалась замечательной помощницей. Ведь мне всегда не хватает санитарок и сестер — роботы далеко не во всем могут заменить человека, а людям возиться с отсталыми несчастными детьми не всегда приятно. Мариам казалась живой, веселой, послушной, сообразительной девочкой.

— Так почему же она оказалась на горной дороге?

— Она призналась мне, что убежала из дома, потому что ее папа разошелся с мамой, но оставил ребенка себе. Девочка не захотела жить с мачехой и убежала из дома.