Он взял его за ногу, поднял в воздух, раскрутил, будто это был не разбойник весом в двух быков, а зайчик, и закинул его так далеко в море, что черепаха еле его отыскала. Отыскав, она его сожрала — ей-то, черепахе, все люди на одно лицо.

— Куда же направится Тесей дальше? — спросила Кора.

— Я думаю, что к самому Прокрусту. И это уже настоящий подвиг, не то что мелкие провинциальные разбойники.

— Это к тому самому, который на своем ложе кого вытягивает, а кого укорачивает?

— Вот именно, — согласился кентавр. — И должен сказать, что это самая подлая пытка из тех, что придумана человечеством. Ты в самом деле хочешь поглядеть на Прокруста?

— А это возможно?

— Надо постараться. Правда, я теперь не тот скакун, что раньше, но обыкновенного коня всегда обгоню. Так что устраивайся поудобнее и держись за мои плечи. Тебя будет трясти, а ты терпи.

— Ни в коем случае. Ведь если ты будешь крутиться вокруг Коринфа, мы не только до Афин, до Мегары неделю не доберемся. Зато Медея до Тесея доберется куда раньше нас. И уж она-то щадить его не будет.

— Тогда поскакали! — Кентавр перешел на рысь, но не замолчал. — Чем больше я узнаю Медею, — говорил он, — тем меньше понимаю. Вроде бы она — жертва любви. Ведь по прихоти богинь шалун Эрос вонзил в нее стрелу. Разве простой смертный может воспротивиться этому? Никто. Даже кентавр не может. Если сказать честно, для меня самый главный авторитет в истории — Плутарх.

— Какой еще Плутарх?! — тут даже Кориного школьного образования хватило, чтобы возмутиться. — Этот Плутарх еще не родился, и неизвестно когда родится!

— Кора, научись наконец простой вещи, — возразил Хирон. — Время относительно, и уж тем более относительно положение в нем людей. Если ты попытаешься создать какую-нибудь таблицу, в которой разместишь деяния и жизнеописания людей, богов и героев, то получится сплошная чепуха. Даже мои ученики, которых я катал на этой вот самой лошадиной спине, порой умерли раньше, чем я родился, а другие переживут меня на столетие. Троянская война еще не началась, а кое-кто из моих современников уже погиб, сражаясь под стенами Трои. Да что там говорить, мальчишкой Тесей не испугался шкуры Немейского льва, которую Геракл, его дядя, бросил, придя к ним в гости на спинку стула. Но ведь в те годы Геракл еще и не помышлял о своих подвигах. Да что там говорить, в большинстве греческих мифов ты прочтешь о том, что Тесей был одним из аргонавтов. Да каким он мог быть аргонавтом, если Ясон уже погиб, а Тесей еще лишь движется к своим подвигам. Так что не спорь со мной, девочка, и смирись с порядком, который навел в истории мудрый Плутарх, хотя Сократ пишет, что ему не хватает глубины выводов и умозаключений. Но Плутарх велик тем, что в эпоху, когда все верят в любую мистическую чепуху, когда любой демагог и популист может сманить на свою сторону греческий народ, если пообещает каждому по бутылке самогона и тысяче драхм, да еще пять рабынь, которых отнимет неизвестно у кого, то весь народ кинется за ним с криками «Слава!». И прольется кровь. Так вот, в этот критический для моей родины период приходит Плутарх и находит любой чепухе рациональное объяснение. И если ты начнешь утверждать с горящими глазами, что видела, как из груди Медеи торчало оперение стрелы, посланной Эросом, то Плутарх объяснит тебе ситуацию разумно, просто и без всяких стрел. Что было на самом деле? На самом деле невероятно тщеславная, красивая, помирающая от скуки и безвыходности колхидская принцесса узнала о прибытии аргонавтов из великой Западной Европы! На что она могла рассчитывать до этого? На мингрельского князька? На абхазского дикаря? На свана, живущего в вечных снегах? И Медея тут же дает себе слово — любой ценой она заполучит облеченного доверием богов Ясона и вырвется с его помощью из колхидского заточения.

Что и происходит. А ведь тщеславие Медеи не имеет границ. Если ради своей карьеры, которая в тот момент выражалась в завоевании Ясона, надо предать отца, она сделает это не задумываясь. Эрос ей выгоден для оправдания всех своих подлостей. Ему вообще предстоит в истории грустная роль — быть в ответе за все. «Я сделал это во имя любви!» А что ты сделал во имя любви? «Я завоевал империю! Я перебил сто тысяч поселян! Я ограбил храмы! Я убил родителей — и все во имя любви!» Разве это любовь? Уж лучше мой грех с коровой, то есть с Герой, принявшей облик коровы. — Кентавр заливисто захохотал. Хотя ему было невесело. Коре тоже. Ведь из уст Ясона она слышала другую правду! — Медея увидела Ясона и поняла: она его добьется, — продолжал Хирон. — И не только красотой, но и необходимостью. Она должна была внушить ему, что без нее он — ничто, он беспомощен. Зачем она разрезала на куски своего брата? Да потому, что после этого Ясон привязан к ней как сообщник. Зачем она заставила девочек резать на куски собственного отца? Потому что это было ее общее преступление с Ясоном. Но кто погиб в конце концов? Кто был виноват в том, что сгорела живьем прекрасная Главка, ты думаешь, Медея?

— Да, я думаю, что Медея, — сказала Кора, зная иной ответ.

— Чепуха, виноват больше всего не тот, кто убивает, а тот, кто дает на это согласие! И как сказал когда-то мудрый человек: «Не бойся своих врагов, худшее, что они могут сделать, это убить тебя. Не бойся друзей, худшее, на что они способны, это предать тебя. Бойся равнодушных. Это с их молчаливого согласия на Земле совершаются все подлости и преступления». Может, я цитирую неточно. Но смысл передаю верно.

— Ты думаешь, что Ясон погиб… по справедливости?

— Это была для него лучшая смерть. Он мог погибнуть хуже. И я казнил бы его куда более жестоко.

Кора не стала спорить. Как и кому она сможет передать свой ужас перед пустотой глаз Ясона перед смертью?

— Человек должен отвечать за свои поступки, — сказал старый кентавр. — Надеюсь, что урок, полученный тобой, будет усвоен.

Над ними вились слепни, кентавр отмахивался от них хвостом и ладонями.

К Прокрусту они опоздали. Впрочем, успей они туда вовремя, вряд ли что-либо смогли изменить.

Было уже поздно, стемнело, яркие звезды высыпали на небе, и среди множества созвездий наиболее ярко горело созвездие Кормы — память о корабле Ясона. Звезды этого созвездия были такие новые, самые яркие на небе, разноцветные, как рождественские фонарики на елке, и от них на землю падали праздничные отблески.

Зрелище, которое они застали в доме Прокруста, наполнило сердце Коры ужасом и отвращением.

Слуги и рабы Прокруста толпились у входа, не смея войти внутрь. Из черной и невнятной толпы доносились стоны и вздохи.

Кентавр спросил:

— Что случилось в этом доме, добрые люди?

— Наш хозяин… — откликнулся некто невидимый из толпы, — нашего хозяина злодейски убили, это ужасное преступление, и боги жестоко отомстят убийце!

— Что же случилось с Прокрустом?

— Некий разбойник, — ответил тот же голос из толпы, — пробрался в дом к хозяину и, когда тот предложил ему, как и положено, лечь на прокрустово ложе, чтобы выяснить, умещается ли он на нем либо хозяину придется подставить к ложу стульчик, чтобы гостю было удобнее спать…

— Ты говоришь правду, раб? — строго спросил кентавр.

— Разумеется, чистую правду.

— Как же зовут тебя, правдивый слуга?

— Меня зовут Мироном, и я здесь служу домоправителем. Завтра с утра приедут Прокрустовы братья и наведут здесь порядок, — ответил домоправитель.

— Так продолжай же врать, недобрый человек. Я подозреваю, что именно ты приносил веревки, чтобы помочь Прокрусту, именно ты затыкал рот гостю, если он кричал и беспокоил соседей, именно ты оттаскивал потом истекающий кровью труп на свалку, ну, признавайся!

— Я никогда не дотрагивался до трупов, — быстро отозвался домоправитель, — это дело рабов.

— Тогда скажи, что же случилось сегодня?

Домоправитель почему-то замолчал, и из толпы заговорил низкий женский голос:

— К Прокрусту пришел человек по имени Тесей и попросился переночевать. Господин Прокруст, как всегда, ответил, что рад оказать гостеприимство незнакомцу, и пригласил его в дом. Затем, после легкого ужина, господин Прокруст предложил юному Тесею лечь на ложе и вытянуться. Когда же господин Прокруст увидел, что его гость длиннее ложа на два локтя, то он тут же поднес ему чашу с вином.