— Попрошу вас, — произнес профессор, — если можно, употребляйте имена действующих лиц. Порой вам известно нечто, скрытое от нас. Но вы не идете нам навстречу.

— Господи! — взвился ротмистр и уселся на нарах. — Неужели не понятно? Принцесса Парра вышла утром из комнаты полковника Рай-Райи. Как ни в чем не бывало!

— А может, ничего и не бывало? — осторожно спросил Эдуард Оскарович.

— Бывало! Вы бы видели, какая улыбка играла на ее блудливых губах!

— А вы? — спросила Кора.

— А я кинулся к ней, чтобы убить!

— И не убили?

— У меня не поднялась рука.

— А она? — спросила Кора, которой эта сцена привиделась в несколько комических красках, но следовало сдерживаться, чтобы не обидеть влюбленного Покревского.

— Она хохотала! Как шамаханская царица. Вы читали?

— Я проходила. В детстве, — гордо ответила Кора. — Это написал один поэт в Азербайджане.

Профессор взглянул на Кору, чуть склонив голову, и если бы девушка увидела в тот момент его взгляд, она удивилась бы печали, присутствовавшей в нем. Профессор думал о своих отдаленных потомках. Очевидно, на пути цивилизации в будущее кое-чем приходится жертвовать.

— Это написал Пушкин! — воскликнул ротмистр, на секунду даже забыв о собственном горе. — Не может быть, чтобы вы считали его азербайджанским поэтом!

— Извините, — сказала Кора, не желая вступать в исторический спор. — Что случилось дальше?

— Простите, но если вы считаете Пушкина азербайджанским поэтом, я не могу продолжить.

— Я никогда этого не говорила! — возмущенно ответила Кора. — Азербайджанским поэтом был Низами, который родился в Гяндже в 1141 году, где и скончался на руках своей половецкой жены, выкупленной им из неволи в 1189 году. Сказка о шамаханской царице, обитавшей якобы в соседней с Гянджей Шемахе, была открыта среди рукописей Мадридской библиотеки лет десять назад. Неизвестная поэма Низами вызвала сенсацию среди специалистов и просто любителей поэзии, так как открыла человечеству новые грани таланта великого азербайджанского поэта. Если вы хотите, я могу прочесть несколько двустиший из этого шедевра, однако учтите, что я не сильна в арабском, на котором была написана «Шамаханская царица», и мое произношение будет несколько хромать…

Увидев обалделое выражение лица профессора, Кора получила искреннее моральное удовлетворение — пожалуй, впервые за это путешествие в параллельный мир. И она решила никому не признаваться, даже под пыткой, в том, что произнесенный ею текст она списала со шпаргалки на экзамене по литературе прошедшей весной и еще не успела забыть.

Ротмистр Покревский сел на нарах. Собственное горе даже потускнело перед невиданным девичьим талантом. Но Кора быстро вернула его к действительности.

— Продолжайте, ротмистр, — сказала она. — Рассказывайте, что было дальше.

— А что продолжать, — махнул рукой Покревский. — Я кинулся к полковнику Рай-Райи, чтобы вызвать его на дуэль на любом виде оружия — в конце концов, мне не привыкать к смерти.

— А полковник?

— Полковник вышел и в грубых выражениях потребовал, чтобы я убирался прочь. Тогда я поднял палку и крикнул ему: «Защищайтесь, сударь!»

— А он?

— А он ничего не ответил, потому что из той же двери выскочила ваша подруга Нинеля.

— Из той же двери? — удивился профессор.

— Из той же двери! Она издавала нечленораздельные звуки, она налетела на меня как злобная фурия, она вырвала у меня палку и начала меня избивать, утверждая, что не даст в обиду своего любимого. Затем прибежали медсестры и притащили меня сюда… вот в таком виде. Но я же не мог поднять руку на женщину, даже если она хамка!

— Таинственная история, — сказал Калнин, — но полагаю, что не такая уж трагическая, как вам показалось. Если, правда, полковник не забавлялся с двумя девицами сразу.

— О, только не это! — воскликнул ротмистр и сжал ладонями виски, словно голова его раскалывалась от немыслимой боли.

— Тогда между ними происходило что-то совершенно невинное, — заявила Кора. — Поэтому Нинеля так на вас рассердилась.

— Нет, — твердо возразил капитан. — Там происходило нечто ужасное.

— Я вас пытаюсь убедить, — сказал профессор, — что принцесса умерла пятьсот лет назад, что вы погибли полтора века назад, что здесь лишь Кора — реальное живое существо. Мы же с вами — привидения, фантомы.

— Чепуха, — проворчал ротмистр. Но он был не уверен в своих словах. — Есть только этот день и этот миг.

За окошком перекликались часовые.

— Что на обед? — крикнул ближний, второй ответил неразборчиво.

Ротмистр молчал, лежа на нарах. Профессор все мерил камеру шагами. Кора задумалась — она пыталась заставить себя поверить в то, что здесь происходит что-то настоящее, реальное, что это ей не снится. Но убедить себя трудно, потому что память Коры, как и память Покревского, отказывалась перенестись в настоящее. Оставленный ими мир был слишком близок и куда реальнее этих бараков, этой духоты и уж тем более буйства ротмистра из-за средневековой готской принцессы.

— И все же мне все это не нравится. — Профессор Калнин стоял у стены, запрокинув голову и вперив взгляд в забранную решеткой щель окошка. — Генералы что-то задумали. Гарбуй прав, они что-то задумали. Ты обрати внимание — они не были реально обеспокоены, в какое время попадут люди при возвращении на Землю, — а это для их планов должно быть ключевым моментом. Если они решились на локальное вторжение и похищение военных машин и технологий — это хоть и звучит наивно, но значит, что их план предусматривает обойти эту опасность. Но как?

— Но может быть, это просто ловушка, игра — может, они и не собираются захватывать наш мир, потому что понимают, что могут лишиться своего?

Коре было приятно разговаривать на равных с профессором и чувствовать, что он не старается приспособиться к ней.

— Интересно, — сказал Эдуард Оскарович. — И почему?

— Потому что, — сказал вдруг ротмистр, — им нужна не война, в которой они могут потерпеть поражение, а лихая подготовка к ней. Нужен образ врага. Вы слышали об этом?

— Я понимаю, что вы хотите сказать, ротмистр, — согласился Калнин, — пускай будет такая подготовка к войне, что война нам уже не понадобится. Мы под шумок пересажаем всех смутьянов и заодно скушаем с хреном самого президента.

— А интересно, — спросила Кора, — президент это понимает?

— Мне интереснее, понимает ли Гарбуй. Если понимает он, то сможет убедить президента, — сказал Калнин.

Загремел засов, дверь отворилась — там стоял полковник Рай-Райи.

— Выходите, — приказал он, — обедать пора.

Ротмистр Покревский отвернулся к стене.

— Все выходите, все, — приказал полковник. — Вас, ротмистр, это тоже касается. Но если вы все еще настаиваете на дуэли со мной, я не возражаю. Вот кончу сегодняшние дела, и после ужина сразимся на пляже.

— Вы не шутите? — Покревский вскочил во весь рост.

— Я вообще не умею шутить, — ответил полковник. — Но хотел бы для ясности сообщить вам, что сегодня все утро в моей комнате две женщины, которые вам известны, приводили в порядок мой мундир, почти погубленный вчера, когда я угодил в бетонную ловушку. Это я говорю не для оправдания, а для сведения некоторых нервных господ. Принцесса же слишком черна и грязна, чтобы меня соблазнить, и ни слова не понимает по-русски.

— Врете, — сказал ротмистр.

— А я полагал, что в вашей армии были приняты правила вежливости между офицерами. Так что вы, ротмистр, остаетесь без обеда за грубость старшему по званию.

Покревский сделал было движение к двери — во-первых, он был голоден, во-вторых, понял, что ведет себя не самым лучшим образом. Но гордость заставила его остановиться. Так он и стоял — высокая фигура в синем рваном халате.

Но сердцу полковника не была свойственна жалость.

Когда они поднялись на второй этаж, он сказал:

— Покревский хотел меня убить и мог убить. Он был груб со мной, хотя я его пожалел — что мне стоило пристрелить его? Кто бы меня осудил за это? Разве что вы, профессор?