— Эй, принимайте пополнение! — крикнула медсестра.

Оглушенная, Кора оглядывала идущий от вестибюля широкий коридор, покрашенный в приютский голубой цвет. Двери его были когда-то побелены, в простенках стояли стулья, а над ними к стенам были приклеены плакаты, рассказывающие о нужном поведении во время пожара или атомной тревоги. Плакаты были нарисованы плохо, примитивно, но доходчиво.

На стульях у правой двери сидело несколько человек в синих халатах, словно к зубному врачу. И Коре захотелось спросить, кто последний, несмотря на всю нелепость такого вопроса.

Однако Миша Гофман, который сидел на крайнем стуле, сам сказал ей:

— Я последний, гражданка. Вы будете за мной.

Композитор-песенник Миша Гофман, которого здесь оказаться не могло, потому что он еще оставался в нашем мире и даже способствовал падению Коры в мир этот, был облачен в синий больничный халат, из-под которого были видны кальсоны с развязанными белыми шнурками, свисающие, как усы сомов, по сторонам тапочкиных морд.

— Миша? — спросила Кора. — Это вы?

Странно было бы здесь заниматься играми в конспирацию.

— Да, — ответил Гофман, глядя в пол. — Мы с вами где-то встречались?

— Да, встречались, — сказала Кора и села на свободный стул. Напротив нее оказалась прелестная на первый взгляд смуглая брюнетка. В ее спутанных волнистых волосах горела маленькая диадема, а из-под больничного байкового халата, который был велик размеров на пять, из-за чего пришлось закатать рукава, выглядывала нежная узкая ножка в расшитом бисером башмачке.

— Здравствуйте, — сказала Кора.

Девушка захлопала глазами и ответила нечто на незнакомом языке.

Потом она принялась тихо плакать, но остальные не обращали на нее внимания.

Кора перехватила внимательный и настороженный взгляд соседа — тот был молод, худ, коротко пострижен, его щеку пересекал красный безобразный шрам, который оттягивал вниз угол рта. Своеобразие его туалета заключалось в том, что из-под халата торчали плохо начищенные сапоги со шпорами, что роднило его с медсестрой.

— А почему мы сидим? — спросила Кора, не дождавшись какой-нибудь реакции от «больных».

— Ради бога, помолчите! — воскликнул Миша Гофман. — Не привлекайте к себе внимания.

— Сколько вам можно говорить! — раздраженно откликнулся пожилой мужчина в сильных немодных очках, отчего его глаза казались голубыми прудами. — Это не играет роли. Главное — не обращать на них внимания. Игнорировать!

— Вам хорошо игнорировать! — возмутился маленький, широкий в бедрах и ватный в плечах, гражданин с тупым неподвижным лицом. — Вы с ними бесед не имели.

— Ах, оставьте! — отмахнулся очкарик. Он был лыс, коренаст, с красивыми губами и округлым подбородком.

Дверь рядом с Гофманом открылась, и оттуда выглянул дряблый сизолицый мужчина в белом фартуке, повязанном поверх голубого халата.

— Гофман! — приказал он. — Заходите.

Затем он окинул взглядом остальных и сказал:

— Прочих примем после обеда.

Но тут его взгляд упал на Кору, и сизолицый удивился.

— А вы тут что делаете? — спросил он.

— Меня привезли, — призналась Кора.

— Кто привез?

— Солдаты, — сказала Кора, изображая полную наивность. — Я шла по дороге, а меня нашли и привезли на машине.

— Так вы местная? — спросил сизолицый.

— Нет, я из Москвы. Я в отпуске.

— Господи, ну какая может быть еще Москва! Что за чушь? Вы мне скажите, вы включены в контингент или вы из обслуживающего персонала?

В полной растерянности Кора поглядела на Мишу Гофмана.

— Вот такой здесь бардак, — сообщил Миша. Под глазом у него чернел синяк. — Сами не знают, чего хотят. Но измываются над людьми.

— Помолчали бы, Гофман, ваша судьба вызывает у меня большие опасения, — сообщил сизолицый доктор. — Я бы за вас и двух резан не дал.

— Я молчу, но это мне не помогает, — ответил Гофман. — Я попал в атмосферу всеобщей подозрительности и террора.

— Другой атмосферы я вам предложить не могу, — ответил сизолицый. — Нет у нас другой атмосферы. Так что, кроме Гофмана и новенькой, все свободны.

Он почему-то погрозил Коре пальцем и добавил:

— Только чтобы туда вот, напротив, ни ногой! Ясно?

Кора почувствовала себя беззащитной, как всегда беззащитен человек в больнице, где нет знакомого доктора или хотя бы сестры, к которой можно обратиться по имени и как бы призвать ее покровительницей против духов болезней.

— Не волнуйтесь, девушка, — сказал ей лобастый очкарик с красивыми губами, — в данный момент их в самом деле не волнует ничего, кроме предварительного знакомства с вами.

Он улыбнулся так мягко и даже застенчиво, что Коре сразу стало легче.

Все посетители этой «поликлиники» поднялись и потянулись к выходу. Кора осталась в коридоре одна. На месте не сиделось. Она поднялась и подошла к двери, в которую сизолицый доктор не велел заходить. Раз он не велел, значит, за дверью скрывалось что-то интересное, а может, и важное для разведчицы Орват. Так что Кора прислушалась, но ничего, кроме неясного рокота, не услышала.

Тогда она осторожно приоткрыла дверь.

За столом сидел еще один доктор. Грузный человек с убранными за уши длинными серыми волосами, неопределенного возраста, и у него был такой громадный мягкий обвислый нос, что придавал доктору сходство с морским слоном.

— Заходите, — буркнул доктор. — Раздевайтесь.

Он поднял голову. Увидел Кору и удивился.

— Я вас не знаю, — сказал он.

— Я тоже, — согласилась Кора. — Но доктор напротив не велел мне к вам ходить. Почему?

Главное — казаться очаровательной дурочкой.

— Почему? — Морской слон быстро приходил в ярость. Тяжелой тушей он поднялся над столом. — А потому, что эти военизированные коновалы не способны понять, зачем они здесь находятся, и думают, что будут мною командовать! Да Гарбуй их в порошок сотрет!

И с этим криком, чуть не раздавив Кору, морской слон вылетел в коридор, пересек его и ворвался в кабинет к своему сизолицему коллеге.

Посреди небольшого кабинета стоял совершенно обнаженный, голубой от холода или волнения Миша Гофман, вытянув вперед руки и поставив ноги вместе. Глаза его были закрыты. Сизолицый, не обращая внимания на вошедших, приказывал ему:

— Поднять правую руку, не раскрывая глаз, поднести ее к кончику носа. Ну вот, промахнулись! Сколько же можно! А теперь левую руку… и только посмейте мне промахнуться, я вас тут же спишу в обслуживающий персонал и лишу усиленного питания… ну вот, лучшего я от вас и не ждал. Где у вас нос? Нет, это не нос, а это ухо!

— Доктор Клерий! — прервал монолог морской слон. — Вы успеете разобраться с этим неврастеником. Но меня интересует, какое вы имеете право хватать пришельцев, которые еще не прошли моего обследования? Вы понимаете, что ваши армейские интриги здесь не пройдут?!

— Я сделал то, что считаю нужным. Девушку нашли наши сотрудники. Вы ее вообще проморгали. Где был ваш Гарбуй? Опять политикой занимался? Опять с президентом шептался?

— Не вам об этом судить!

— Нет, мне. За нами будущее. А вас мы отправим на помойку истории.

— Прежде чем вы успеете отправить, вы побываете на кладбище! — сообщил морской слон и со страшным ревом кинулся на сизолицего.

Но тот был готов к нападению. Отшвырнув в сторону маленького Мишу Гофмана, он схватил металлический стул и помчался на морского слона, который выхватил из верхнего кармана мясницкого фартука отлично отточенный пинцет и стал остро, резко, горизонтально махать им, чтобы выколоть противнику глаза.

Кора и Миша убежали из кабинета и оказались в коридоре. Вслед им неслись отдельные вопли и рев докторов.

Уйти далеко им не удалось, даже обменяться фразами они не успели, потому что двери с улицы распахнулись и в вестибюле поликлиники загремели, затопали, тяжело задышали солдаты в боевой форме, бронежилетах и с карабинами в руках. Окруженный ими, шел человек высокого роста с очень маленькой головой, откинутой назад, будто владелец головы только что отшатнулся от неприятного запаха или вида насекомого. Плечи господина были очень узки, затем туловище плавно и постепенно перетекало в живот и бедра, составляющие нижнюю часть этого конуса, а ноги были на редкость коротки, словно обрублены.