— Обо мне кто-нибудь помнит? — решил я обратить на себе внимание.

— Помним, родной, — нежно и по-матерински молвила Кармалия. — И ты запоминай, и на всё глазей. Не ротозей. Может, не всё поймёшь, так тебе этого и не нужно. Алексашка потом сам во всём разберётся. Если не разберётся, я помогу. Но воспоминания твои очень нужными станут. Чтобы нового Тимура-Тамерлана вместо Головастика не выросло, тебе и нужно всё сейчас хорошенько запомнить.

— Тамерлан не был Головастиком, — возразила ещё одна дочка Кармалии, принесшая на руках малюсенького человечка.

— Зато яблоко Евы сумел добыть, — отбрила мировая мамка одну из трёх дочек, подходивших от школы.

— Сумел. И в первый круг умудрился перебраться, — согласились сразу все подошедшие сёстры, одна пригожее другой.

— Затормозить бы? — закричал в горячке человечек.

«Неужели это Головастик, — обомлел я. — Такой маленький? Я сам такого же роста. А как же душа? Она же в него теперь нипочём не поместится».

— Сначала разбудим её, — распорядилась мировая мамка. — Потом сведём душу с последним мушкетёром. Потом она решит, что будет делать.

Я не сразу осознал, что речь зашла обо мне. Несоответствие душевных размеров с телом десятилетнего Головастика, выбило меня из седла надолго. Я переводил взгляд то на человечка, то на его… На мою душу, уже сформировавшуюся в огромную сверкавшую куклу в ночной рубахе. А может, в платье с рукавами до локтей и подолом покалено. Только кукла эта была без лица. Душа продолжала лежать на тверди и переливаться то золотыми, то серебряными полосками света. Что-то нужно было сделать ещё, чтобы этот манекен проснулся или ожил.

— Где наш спящий папин подарок? — спросила Кармалия сама у себя. — Сейчас мы его голубчика…

— Можно мне? А можно мне? — одновременно спросили Скефий и Правда.

— Ты уже сегодня отличился, — сказала Кармалия сыночку. — А ты, вроде как, специалист по обратному. По окончательному усыплению, — переключилась она на Виталия. — Ладно тебе. Не кисни. Хотела всё сама, но куда уж там.

— Что нужно сделать? Может, я сгожусь? — очнулся я от простого созерцания, и предложил свои треугольные руки для дела.

— Видали… — начал отповедь Скефий, но под взглядом Кармалии осёкся.

— М-да. Трио «Ромэн» и их цыганский романс. Тут все вокруг хотят. Хотят и молчат. Что мне теперь делать? — пришла в замешательство мировая мамка от нелёгкого выбора кандидата на душевную побудку.

Но делать никому ничего не пришлось. Как обычно будят спящие души, мне так и не пришлось узнать. Зато произошло всё намного заковыристей, как я совсем недавно высказал пожелание Правдолюбу.

Небо над нашими головами за одну секунду из белого и мутного превратилось в прозрачное и голубое. На нём сразу же появились большие белые облака, разбросанные друг от друга на равных расстояниях. Мы все, как один, обратили свои взоры вверх и ввысь.

— Началось светопреставление, — успокоила меня Кармалия, а остальным, вроде как, не впервой были такие метаморфозы Небытия.

Из-за одного из центральных облаков выскочила девчушка Стихия верхом на тигрице Натурке и поскакала, как заправская наездница, в следующее облако.

Она помахала нам ручкой и швырнула вниз длинную виноградную лозу, которая сразу же засверкала и превратилась в серебряное копьё в виде луча. Копьё со всего маху воткнулся в твердь Небытия недалеко от нас.

— Мой, — вздохнула Кармалия.

Стихия и Натурка влетели в следующее облако с одной стороны, а с другой его стороны вылетел Георгий Победоносец верхом на коне, со щитом в одной руке и копьём в другой. Он тоже приветствовал миры, их мамку, нас с Правдолюбом, и метнул своё копьё следом за Стихийной лозой. И копьё засверкало, потом тоже обратилось в штык или луч, и влетело в твердь рядом с первым.

— Правдолюба, — продолжила комментировать Кармалия.

Победоносец вскочил в очередное облако, а уже из него вылетела колесница с седоком, которого разглядеть было невозможно. То ли Зевс, то ли Род. Седок сверкал и переливался так, что я отвёл свой взгляд, боясь ослепнуть, и вспомнил поучения Правдолюба о солнце и Боге: «Не обязательно смотреть. Знай. Верь».

Что там в небе было дальше, я не видел, а только рядом с двумя торчавшими из тверди вонзился третий штык-луч.

— Ёжика, — уже веселее сказала мировая мамка. — Весь сценарий насмарку.

Миры заулыбались и начали перешёптываться, а я стоял пень пнём и не сразу сообразил, что третье сверкавшее оружие предназначалось не кому-нибудь, а мне. Ёжику, как меня окрестила Кармалия.

— Пошли за подарками, — распорядилась мировая мамка, и мы с Правдой засеменили следом за ней к сиявшему оружию.

— Моё из лозы. Правдолюба из копья. Ёжика из молнии, — сказала Кармалия, и мы легко вытащили свои штыки из тверди.

— А мой луч от Зевса? — вырвалось у меня из-за ассоциаций с молнией.

— Бери выше. Это Сам, — сказал Правдолюб и рукой указал куда-то вверх.

— Это всё лучики. От Божьих искр. Или его звёзд. Ими такого наворотить можно… Но нам они для дела. Для общего дела. Теперь мы душу не будить будем, как собирались, а перерождать. Рождать заново, но не новую, а ту, которая была. Я такое в последний раз девчонкой видела, — разоткровенничалась Кармалия.

— А как же моя память? — спохватился я. — Я же должен душе все свои знания передать, а что-то от неё забрать.

— Всё так и будет. Только по-другому, — объяснила мировая мамка. — Заново родятся только первых семь фибр. Вернее, одна первая, которая с божьей искрой, а остальные всё так же будут помнить и уметь. А пока бери свой лучик, и пойдём к душеньке за знаниями.

Я и Кармалия пошагали к отремонтированной, но всё ещё спавшей душе, а за нами увязался Скефий.

— А как теперь дальше? — начал он пытать Кармалию.

— Передай всем, чтобы каждый по такому лучу приготовил. Из своих звёздных запасов. Все вместе пробуждать будем. Не знаю, почему, но так папка захотел. Так что, готовьтесь к сюрпризу от Вселенского начальства.

Скефий отправился к братьям и сёстрам, а мы подошли к душе.

— Бери луч и подходи к душе. Прислони его к голове или груди, без разницы. Представь, что ты им, вроде как, дуешь, а из него твои светлячки-малиновки полетят в душу, а от неё к тебе. Всё, что есть в твоей памяти, отразится и перейдёт в душевную память Алексашки, не исчезая в тебе. А от мамки к тебе придут новые, пропущенные тобой, воспоминания.

Всё кажется сложным, но ты не бойся и не сопротивляйся. Верь в себя и в неё. А потом всё случится. Увидишь.

Кармалия закончила инструктаж, и я уже хотел начать лечить или лучить, как вдруг, к нам подбежал Правдолюб и, обращаясь к мировой мамке, выпалил:

— В нём и твоя память тоже есть. Душа и о тебе всё узнает.

— И пусть. Почти десять лет жила – не тужила, знания дремали и никому не мешали. Пусть Головастик обо всём узнает. Не чужой он мне, — возразила или успокоила Кармалия Макарыча.

— Не много ли это для человечка? — усомнился Правдолюб.

— Для человечка, конечно, много, а для Головастика в самый раз, — подтвердила свои намерения мировая мамка. — Ты же сам, окаянный, что в душу вплёл? Я всё о тебе знаю. Ты и на службу сюда напросился, чтобы все заранее приготовить и, чем нужно, наделить. А то «колючки» у него закончились. Ты их заранее все по три раза перепроверил, да что нужно на них написал.

— Грешен, — сразу признался Правдолюб.

— Чем наградил? — продолжила допрос Кармалия.

— Ничего бесчеловечного и вечного. Будет мужественный…

— Будет-будет. Мужественный, к девчонкам недружественный. Вы сегодня со Скефием мне все нервы вымотали. Один с яблоком… А ты, ёжик, не жди нас. Начинай свою работу, — вспомнила обо мне Кармалия, а сама продолжила воспитание Виталия Доброго. — Куда теперь собрался?

Я приготовился к передаче или обмену памятью со спавшей душой и подошёл к её голове, резонно предположив, что именно в ней кроются фибры «памятники», как я обозвал их совсем недавно.