— Напомнишь – обязательно расскажем, — пообещал я, недовольный отказом просветить меня вперёд одиннадцатого.

Когда второй стал фиброй и засверкал в лучах очков Виталия, я услышал его «подробное» бормотание.

— «Мужского пола… Отвечала за общение. Отторгнута… С нею». И этот тоже самое. Ни травмы. Ни чувств. Ни эмоций. «Несёт полную информацию для жизни». Чепуха! Бессмыслица. Абсурд. Нонсенс!.. Двенадцатую сюда, — взревел Виталий нечеловеческим голосом.

— Вот она я, — обрадовался я и начал подниматься в воздух, чтобы разобраться на запчасти.

— Отставить! — рявкнул Правда и зло сверкнул глазами.

— Что отставить? Что отставить? — хором спросили мы со вторым.

— Я же просил одиннадцатого, — взмолился Правдолюб.

— А мне рассказать? Кто я, и что со мной будет? — опешил ГВ.

— Ты отвечал за общение. Был хорошим и послушным, а здесь во временной командировке, — протараторил я, а сам не сводил глаз с Правды. — Скоро вернёшься к мамке-душе. Так что, развивайся. Чтобы не с пустыми осами вернуться.

— Одиннадцатого, — еле слышно выдохнул «умиравший» бессмертный рентгенолог.

Второй, как был фиброй, так и вылетел из комнаты, не разбираясь.

— Я двенадцатый… — начал я канючить снова.

— Уймись. Ты же первый. Если, конечно, правильно считать. Зови эту… Этого… Зови! ТА-РО-АР-НАВ-23…

— Здесь я, — бодро доложил одиннадцатый, когда вошёл в комнату.

— Сразу признаешься, или силком просветим? — грозно надвинулся на него Правдолюб.

— О чём вы? — ошалел я, ничегошеньки не понимая. — В чём ему признаваться?

— Просила же помалкивать до поры до времени, — взвизгнула, как девчонка, пока ещё рассоединённая фибра одиннадцатого братишки.

— Сейчас та самая пора настала. Говори ему всё, как есть, — приказал Правда.

— О чём? Зачем? Я же еле-еле… Придуривалась, воспоминания шифровала. Ерундой всякой делилась, — лепетала фибра ТА.

— Поэтому тебя сразу стирали? И в форточку вымётывали? Ха-ха-ха! — нервно рассмеялся Виталий каким-то своим мыслям. — Давай в фибру, а я ему всё, как есть прочитаю.

— Пусть слово даст помалкивать, — потребовал брат и покосился на меня.

— Ага. Сколько ты мне кровушки попил? — завёлся я с полуоборота.

— Это не… Он, — оборвал меня Виталий.

— Не он? Сашка из Татисия, но не он? — возмутился я ещё больше.

— В фибру, так в фибру, — устало выдохнул одиннадцатый и начал процесс перерождения из углозавра в плоскую белую шестиуголку с длинными молниями-щупальцами.

— Мне только потом ничего не говорите. Да. И если хоть одна живая… Проболтаешься, я сама в кокон, и дело с концом, — пригрозил напоследок одиннадцатый ТА и стал фиброй.

Правдолюб долго протирал платочком свой чёрный бинокль для просвечивания, потом регулировал резкость, или ещё какие настройки своего прибора, потом глубоко вздохнул и осветил фибру моего заклятого дружка-пирожка.

— Готов? — спросил он то ли у меня, то ли у парящего ТА.

— Он же, вроде, под лучом заснуть должен? — уточнил я.

— Он и спит. Ты готов услышать правду? Правду от Правдолюба.

— А до этого…

— И до этого была правда. А сейчас ещё правдивее будет. Ещё чуднее. Обещаешь хранить её секрет? — пристал ко мне Виталий, освещая под разными углами такую же фибру с молниями, как у первого и второго осколка.

— Какие могут быть секреты? Осколок ТА… — начал я причитать.

— Тогда читаю: «Талантия. Россия. Армавир. Александра Валентиновна». Дальше читать?

Я просто рухнул на пол. Вернее, все мои шесть треугольников одним махом распрямились и выпали в осадок, а я снова стал мутным паро-призраком.

— Не может быть, — выдохнул я из тумана.

— Может-может, — не согласился со мной Правдолюб. — Ну-ка, соберись. Я дальше читаю. Сам не могу во все это поверить, но… Читаю.

Я «собрался» в подобие своей обычной человекообразной фигуры, не сгибая и не скручивая свои треуголки, а Виталий продолжил изучение женского варианта нашего же осколка из Талантии.

— «От особи женского пола». Ясное дело. «Отвечала за романтичность». Эвон. «Отторгнута по согласию с душой во избежание травм и прочих мировых неприятностей». Ещё страннее. «Несёт полную сжатую информацию о человеке для последующего…» Что-что? «Для последующего слия…» Этого я читать не стану, — категорически заявил рентгенолог, превратившись в обычного Правдолюба, из которого никогда ничего интересного не вытащить даже клещами.

— Мне этого ни в жизнь не переварить, — вздохнул я невесело.

— Уже можно выметаться? — ожила фибра сестрёнки Шурки из двенадцатого правильного мира первого круга.

— Свободна, — согласился Правдолюб и впал в оцепенение.

— И это… Не проболтаюсь я, — пообещал я сестре ТА.

— Отставить! Она остаётся, а ты в фибру! — скомандовал Правда, когда очнулся от недолгого забытья.

— Моя тайна – на твою тайну, — поставил я условие сестричке. — Он читает. Ты на ус мота… Запоминаешь. Потом всё мне, как на духу.

— Уговор, — пообещала ТА и переконструировалась в фигурку одиннадцатого.

«Ещё бы ты не согласилась, — размечтался я, разбираясь на части и превращаясь в фибру. — А какие фигуры у девчонок можно…»

Не успел представить себе осколочную фигурку сестрёнки из Талантии, и возможных сестёр из Амвросии и Фантазии, как мигом отключился под усыплявшим лучом рентгенолога Правдолюба.

* * *

— Долго ещё висеть? Всё прочитали? — канючил я точь-в-точь, как первый КО.

— Нет-нет, — в который раз услышал от Правды. — Ещё чуточки, и все будут туточки.

— Ты же уже не светишь. Алё! А где ТА? Где подпольная лисичка-сестричка? — спросил я, но мне никто не ответил.

Я перестал парить посреди комнаты и осмотрелся. Правдолюб сидел на стуле у своего стола и глазел куда-то на стену. Его обычные очки валялись на полу, а просвечивающий бинокль и вовсе куда-то девался. Ни ТА, ни волшебного прибора в комнате не было.

— На кой ты отдал ей свою драгоценность? — опешил я от такого поворота дел.

— Нет-нет. Ещё чуточки, и все будут туточки, — услышал заевшую пластинку Виталия.

Я мгновенно разобрался на части и собрался в человекообраза. Никакими изгибами и скручиваниями не заморочился, а стал обычным колючим осколком с треугольными руками, ногами и головой. Стеклянный дикобраз, да и только.

— Виталий! Очнись, зараза. Что с тобой? — взревел я сверхзвуковым самолётом и набросился на Правду.

Но куда там. Правдолюб был здесь, вот он, а душа его или разум, или кто там в нём только что был и вёл заумные беседы, отсутствовал или отсутствовала напрочь.

Я сначала обнюхал отключившегося, заподозрив его в скоростном пьянстве, а когда вспомнил, что нюхать мне, собственно, нечем, обессилено упал своим несуразным туловищем на стул.

— Что он такого во мне вычитал, если сломался, как заводная игрушка? — смутился я не на шутку. — И где эта…

Я неожиданно вспомнил о безвозвратно потерянном братце-одиннадцатом, о вновь обретённой сестрёнке-подпольщице Александре, и подпрыгнул на стуле.

Бросив Правду на произвол судьбы, пошагал из его комнаты, собираясь устроить хорошенькую взбучку человекообразине Шурке из правильного двенадцатого мира Талантии.

— Что за укроп? — вырвалось у меня, когда, переступил порог барака и вышел на… Белый свет.

Кавказ изменился до неузнаваемости. Конические горы не просто исчезли, а вросли своими вершинами обратно в футбольное поле, выдавив на поверхность подобие бесцветной лавы, которая застыла над их острыми пиками огромными прозрачными лепёшками.

«Школа» тоже потеряла этажей восемнадцать и снова стала двухэтажной. Всё изменилось до неузнаваемости, но осталось тем же самым.

Коконы-кастрюльки валялись на своих старых местах и никуда не исчезли, а мои братья-осколки, не обращая на меня внимания, резвились на освободившемся от гор пространстве, играя в подобие чехарды. Только вот, братьев у меня, вроде как, прибавилось. Как минимум вдвое.