Толпа заметалась и заревела раненым зверем. Отдельные голоса разобрать было почти невозможно, а прислушиваться к ним я не решался или, скорее, боялся.

«Натворили мы дел в одиннадцатом мире», — только успел подумать, как сразу же услышал истеричный вопль Александра-третьего.

— Это ты сделал?! Ты? Или нас сейчас тоже об асфальт? — прокричал он, вытаращив глаза так, что я ещё больше ошалел и от его вопроса, а особенно от взгляда.

— Не знаю, — признался я. — Я никого не просил.

— Что же с нами будет? — взвизгнул Александр и замахал руками, как недоросль-цыплёнок, пытаясь хоть как-то ко мне приблизиться, и я сразу вспомнил, как запускал в небо цыплят, и чем эти запуски кончились.

А нас поднимало всё выше и выше. Ветер уже не просто расчёсывал волосы, а посвистывал в уши. Толпа внизу редела и расползалась в разные стороны, а потом, опомнившись, сбилась в единое целое и поползла обратно к больнице.

Нас уже подняло так высоко, что сначала между нами и больницей появилась бледная дымка, а потом и полноценное мутно-белое облако. Мы сразу же затряслись от пронизывавшего холода, а больше от охватившего ужаса.

До облаков я ни разу не поднимался ни в своих путешествиях, ни в фантазиях, не считая запусков в космос. Но тогда было ясно, кто и за что меня закинул, а в небе над больницей было ничего не известно, и от этой неизвестности становилось ещё страшнее.

— Попроси мир нас опустить, — чуть ли не умолял близнец, барахтаясь в воздухе. — Попроси, зараза!

«Вдруг Татисий занят, а я его отвлеку? Конечно, надеюсь, что это он пришёл на выручку, но вот это “об асфальт” меня останавливает», — рассуждал я и не обращал внимания на друга.

— Попроси! Что тебе стоит?

— А хуже не будет? — проорал я напарнику, глядевшему на меня одуревшими глазами.

— И пусть будет. Пусть меня сразу об асфальт. Уже не могу лететь и чего-то ждать. Пусть всё закончится. Попроси, а то я уже просил, но он меня не послушал.

«Попросить, что ли? Назову по имени и попрошу. А то облако не кончается. Один укроп, скоро замёрзнем насмерть», — поразмыслил я и, наконец, решил попросить о помощи.

— Уши заткни, — прокричал напарнику.

— Что?

— Уши закрой! — заорал я ещё громче и руками показал, что нужно сделать.

— На кой твои фокусы? — начал братец, но после показанного мною кукиша сразу заткнулся и закрыл уши руками, прибавив зажмуренные глаза в качестве извинений.

— Татисий! Если слышишь, опусти нас вниз, — завопил я, что было сил, и мигом заткнулся от оглушительной тишины, проглотившей нас посреди ледяного облака.

— Получилось? — услышал Александра у самого уха и понял, что не оглох, а мы с ним просто-напросто остановились и зависли где-то между небом и землёй.

— Не знаю, — ответил я, перепугавшись ещё больше. — Не знаю, брат, чем всё закончится, но хочу у тебя сразу попросить прощения-а-а…

Наше заоблачное зависание кончилось, и мы понеслись к земле, ускоряясь с каждой секундой. Крик, которым я заканчивал просьбу о прощении, перерос в вой. Вой тут же смешался с хлопаньем одежды за спиной и свистом ветра. В лицо жахнуло морозом, а саднившие лёгкие никак не могли, то ли заполниться встречным воздухом, то ли выдохнуть имевшийся внутри. В голове всё спуталось и поплыло в сторону, а перевернуться на спину, или хотя бы набок, чтобы отдышаться, у меня не получилось.

«Что я наделал? Что наделал! Прости меня, Санька. За то, что взял с собой и погубил, — думал я, ничего не видя обожжёнными холодом глазами, и уплывал в синюю даль. — Эх, мама… Не пускай Серёжку в посредники. Пусть он с папкой на рыбалку ездит. Прости меня, мама. Прости…»

Эй, девчушки, бравы солдатушки!

Где же ваши ружья?

— Я живой! — громко кричит кто-то рядом со мной, и я открываю глаза.

Школьный класс. За окном стадион с зелёной травкой. Я за своей партой, но сижу почему-то один. Братья и сёстры тоже расселись поодиночке и о чём-то сосредоточенно думают, а на партах у нас разноцветные камушки, веточки, ягодки, склянки со всякой ерундой.

«Экзамен, что ли?» — пытаюсь сообразить, что же творится вокруг.

— Все готовы? — строго спрашивает учительница и поворачивается от окна к нам, ученикам, лицом.

«Мама?» — чуть ли не вскрикиваю, но никакого удивления не чувствую.

— Я живой… — снова слышится мне, но уже откуда-то издалека.

— Кто начнёт? — продолжает мама урок и не обращает внимания на вопли.

— По старшинству, — подсказывает одна из моих сестёр.

— Значит, Александр, — говорит мама, и я понимаю, что речь зашла обо мне.

— А что сразу я? Пусть Тазик первым отвечает, — недовольно бурчу со своего места.

— Хорошо, — соглашается мама, а потом заявляет: — Оба марш к доске! Сейчас одну оценку на двоих вам разделю. Чтобы ссориться неповадно было.

— Сволочь ты, Шкафик, — чуть ли не рычит на меня братец и встаёт из-за соседней парты.

Мы подходим к доске. Брат берёт с учительского стола пёстрый камешек, крепко сжимает его в кулаке и протягивает руку мне.

— Хватайся, — сердито цедит он сквозь зубы.

Я берусь рукой за его кулак, и мы начинаем, будто вырывать этот камень друг у друга. Причём, так стараемся, так дёргаем руками, так крепко их сжимаем, что, кажется, кулаки наши срослись в один кулачище с тем камнем внутри.

— Я живой, — в очередной раз доносится из коридора, и я с силой выдёргиваю руку из нашей с братом схватки.

Разжимаю кулак и вижу точно такой же камешек, как и у брата в руках. Опять ничему не удивляюсь, а мама продолжает играть роль строгой учительницы.

— Так у вас никто не выживет. Но ладно. По тройке вам поставлю, — говорит она и грустно вздыхает.

— Не нужна мне тройка, — возмущается Тазик. — Можно на дополнительный вопрос ответить?

— Веру изучил? — с надеждой спрашивает его мама.

— Которая с головастиком? — уточняет он и брезгливо морщится.

— Какая разница с кем или с чем? — возмущается мама-учительница.

— Тройки хватит, — бубнит под нос братец и идёт садиться на место.

Я остаюсь стоять у доски. Жду чего-то от мамы или от себя.

«Такого бреда в жизни не видел, — оцениваю происходящее и ухмыляюсь, а потом думаю о раздваивании камешка. — Где я такое видел? Но мама-учительница – это даже для морока чересчур».

— Домашнее задание выучил? — строго спрашивает меня мама.

— Выучил, — неуверенно лепечу ответ.

— Демонстрируй, — приказывает она и протягивает мне две стекляшки с водой, в одной из которых плавает тот самый головастик, напугавший Тазика.

Я беру стекляшки у мамы из рук, ставлю одну с головастиком на полочку рядом с классной доской, а вторую несу на свою парту. Сажусь за неё и начинаю издали гипнотизировать стекляшку с головастиком у доски.

Долго смотрю на воду, на заметавшегося головастика, но ничего не происходит.

«Что делаю? Воду взглядом кипячу? Вон как эта букашка задёргалась. Того гляди, выпрыгнет из склянки и покончит со своей никчемной жизнью», — успеваю подумать, как вдруг головастик и в самом деле замертво всплывает кверху пузом в своём хрустальном прудике.

— Я же вас учила, как это делается, — строго выговаривает мама всему классу, а особенно мне. — Не желать нужно, не хотеть, а верить. Верить, что это произойдёт. Сколько раз повторять можно? Без живой жизни вам не обойтись. А что с ней без Веры делать будете? Как обходиться? Ничего не умеете и не хотите уметь…

— Может я не буду обезьянок заводить. Разные языки им выдумывать, — обижаюсь я на маму.

Мама перестаёт сердиться, поворачивается к доске, и сама смотрит на всплывшего головастика. Тот сразу же вздрагивает и оживает, затем поворачивается животиком книзу и начинает подниматься из склянки, окружённый капелькой воды. Потом он успокаивается и вместе с каплей плывёт по воздуху в мою сторону.