Не стал подтрунивать над напарником, а тот ничего не слушал. Стоял и не отрываясь следил за виноградом, удалявшимся в мир Стихии и Кармалии.

— Никогда к такому не привыкну, — признался братец, когда лозы скрылись.

— В виноградник уползли. Который перед избушкой.

— Девчушку нашёл? — спросил близнец, продолжая глазеть в потолок.

Я ничего не ответил, а начал рассматривать, как пристроена белёсая верёвочка в пещере. Глазами проследил то того места, где из стены торчал кусок доски с нагелем и огромным мотком верёвки, кругами зацепленной за выступавшую из стены конструкцию.

— Ни в жизнь бы не разобрался, — высказал я вслух.

— С чем? А кто это? — спросил помощник, взглянув, наконец, на Тумана.

— Вы уже знакомы, — отмахнулся я и шагнул к верёвке, позабыв, что напарник её не видит.

Снял с нагеля большие незакреплённые мотки и увидел, про какие восьмёрки рассказывал дед. Верёвка была хитро намотана на концы нагеля, выступавшие сверху и снизу доски. Сначала она цеплялась за его нижний выступ, затем поочерёдно обвивалась то справа за верхний, то слева за нижний. Остальная часть накидывалась на макушку верхнего конца нагеля кругами-шлагами, которые я держал в руках, забыв о питомце.

— Видишь верёвку? — спросил у близнеца.

— Лужу вижу, а больше ничего, — откликнулся он.

Я быстро набросил верёвку на место и схватил кобелька на руки.

— Молодец, что не за пазуху, — поблагодарил Тумана. — Это мне вместо Куклы выдали. Она вот-вот издохнет.

— А моя ещё тьфу-тьфу, — сказал напарник.

— Про мировое уравнивание уже забыл?

— Теперь получается, что во всех мирах разом и люди, и звери будут осыпаться, как спелые груши? — не обрадовался Александр озарению.

— Точно, — вздохнул и я, представив такую жуткую картину.

— Пошли? — предложил одиннадцатый, и я забыл о невидимой верёвке, которой собирался отхлестать напарника по голым ногам.

— В твой? — уточнил я.

— Конечно в мой.

— А если папку по дороге встретим? — напомнил я о возможном риске.

— Тогда в твой, — кивнул одиннадцатый и поморщился. — Ёлочки зелёные. Что же он теперь со мной сделает?

Расстроившись окончательно, близнец вышагнул сквозь ракушечную стену под цифрой одиннадцать.

Я коротко ругнулся на исчезнувшего друга, потом засунул Тумана за пазуху и прижал левой рукой к животу, а правую вытянул вперёд и пошагал навстречу родному миру.

Когда пещерные ощущения стихли, открыл глаза и увидел такое знакомое небо с закатным солнцем и облаками, что не удержался и закричал:

— Здравствуй, Скефий! Заблудший, но самый лучший вернулся. Твоя очередь запускать меня в космос. Пора рассказать деду про победу-у!..

Приземлился я между дедовым сараем и времянкой. Кричать от восторга перестал заранее, потому что запоздало просил Скефия о сокрытии. Судя по прохожим, спокойно гулявшим по улице, отвод глаз и так работал с начала полёта. Поблагодарив родной мир за приключение, попросил вернуть видимость.

Выждав минуту, загорланил в голос «ой, туманы, мои растуманы» и вышел из-за сарая со щенком за пазухой.

— С приплодом можно поздравить? — начал дед насмешки.

— И с поцелуем. Теперь по-другому себя чувствую, — разоткровенничался я, и вытащил щенка из пазухи.

— Девчушка сподобилась? Она ещё не то отчебучивала. Сейчас перевоспиталась.

— Поживёт у тебя пару дней? Я его в ящик засуну, пока Кукла не… — так и не смог заставить себя договорить.

— Сдохнуть собралась?.. Пущай поживёт. Выть он ещё не умеет, а на скулёж его мне начхать будет. Так ты его в девчачью времянку снеси. Там когда-то дочки летом обитали.

— Спасибо. А про доклад? Здесь будем?

— Ежели громко руками махать не будешь, и тут можно, — сострил Павел.

— Зачем мне махать? Это ты сейчас начнёшь, когда о бесовских лозах услышишь, — сказал я и бегом прятать Тумана.

— Каких лозах? — запоздало возопил наставник вмиг осипшим голосом. — Антихрист!

Но я уже был недосягаем.

Когда вбежал во времянку, которая была намного меньше дедовой хаты и состояла из сеней и одной-единственной комнатки с двумя окошками, вспомнил о ящиках, которые мы вытащили из сарая. Посадил на глинобитный пол Тумана и, пока тот усердно обнюхивал незнакомое место, метнулся за сарай в поисках подходящего ящика.

— Стоять! — услышал от торчавшего в калитке деда. — Ко мне шагом марш!

— Подождёшь, — отмахнулся я и умчался по собачьим делам.

Когда закончил обустраивать щенячье пристанище, дед уже был в сарае и подёргивался от нетерпения.

— Без бесовщины не обошёлся, — констатировал он.

— Не получилось, — кивнул я и уселся на табурет для расспросов.

— Сам был или со свидетелем? — продолжил дед пока что спокойно.

— С каким свидетелем? Я с одиннадцатым был.

— Правильно. У каждого женишка дружок свидетельный должен быть. Ха-ха-ха! — рассмеялся старик своей шуточке.

— Ты про поцелуй? Нужно же было…

— Оскоромиться, — перебил дед, хохоча в полный голос.

— О походе доложу, и домой, — сказал я, не обращая внимания на издёвки. — Приземлились мы, значит, и пошли в пещеру…

— Как приземлились? — вмиг посерьёзнел Павел.

— Это соседский Сашка виноват. Он меня подначил, и я попросил его мир катапультировать нас на Фортштадт, — признался я, как на духу. — Только я не специально. Не знал, что он послушается и запустит.

— Чудеса чудесные, дальше ехать некуда, — безрадостно вздохнул дедуля. — Что же из тебя вырастет, если уже сейчас мирами, как пёс шелудивый хвостом, вертишь?

— Я же не со зла. Меня он так расстроил, что…

— Дальше, — потребовал дед продолжения доклада.

— Зашли в пещеру. Вернее, я зашёл, а он отряхивался от воздушных блох…

— Дальше.

— Попросил его от стены отойти, чтобы найти…

— Поцелуй.

— Отстань. Я перед поцелуем умывался специальной водой. А то убегу сейчас, а ты, как хочешь…

— Валяй. Рассказывай, а не убегай. Ещё и умывался он, — чуть ли не проскрипел старче.

— Потом Санька нагрубил, я что-то ответил. Ах, да. В шутку пожаловался девчушке, что он не помогает искать верёвку. И тут он как заорёт. Спасите! Помогите! На меня змеи напали. А я его успокоил и по тем змеям вылез к Стихии в мир, — продолжил я краснобаить.

— Успокоил его, значит, и был таков? — снова нахмурился Павел.

— Нет. Обождал, пока лозы сплетутся в лесенку, и вылез. А он от страха к ракушке прилип и остался в пещере. А я вверх и к свету. Там цветы всякие, избушка. Кстати, кто тебе скамейку делал? Там точь такая у клумбы стоит.

— Какая избушка? Какая скамейка? Ты к какому свету лазил? Каким цветочкам? Ты там, где надо был? Или у доброй тётки в гостях ошивался? Девчушка там была? — зачастил дед вопросами.

— Кто, по-твоему, меня целовал и святой водой умывал? Добрая в белом саване? — обиделся я на стариковское непонимание.

Дед побледнел, быстро-быстро закрестился пятернёй и начал молиться, а когда закончил, спросил, не глядя в мою сторону:

— Откуда знаешь про чёрный наряд и белый саван?

— Я об этом ничего не знаю, — выдохнул я и чуть не добавил "честное октябрятское".

— Ты же только что… Ладно. Продолжай, — вздохнул он с облегчением.

— Вылез. Зажмурился и кликнул её. Она явилась, и мы с ней к избушке и…

— Ну, тискаться, — ожил Павел, успокоившись окончательно.

— Целовались при расставании. Точнее, она меня в щёчку. Для храбрости перед спуском в пещеру. Потом умыла водой из ковшика, но в избу свою не пустила.

Дед чуть не свалился с табурета, так его от моего рассказа скорчило и задёргало.

— Я стою на вылитом из жидкого… Из жидкого… Если смеяться не перестанешь, встану и убегу, — пригрозил распоясавшемуся мучителю. — Из дерева гладкого, как мрамор на музейных ступеньках.

— Что за жидкость? Случаем, не пахучая? — вредничал Павел и продолжал глумиться.