Проснулся и, как обычно, начал с зеркала. Только задержался у него надолго. Что-то не отпускало, что-то держало. И так смотрелся, и этак. Всё в порядке. Ни синяков, ни красных ушей. Норма.

— Что сказать хотело? Или ты от страха онемело?.. Точно. Мужик в отражении. Вспомнил сегодняшний сон. Вспомнил!

Так и запрыгал от радости, а потом и всё остальное вспомнил. «Водохранилища… Первое, Второе, Третье. Отражение мужичка в конце Второго видел, когда воротился с Кубани. Зачем воротился?.. Пока не вспомнить. Что с мужиком дальше?.. Послал обратно к берегу, чтобы… Поджёг лес? Не то. До этого что-то другое вспомнил. Может, возмущался, что не в зимний сон попал?.. Про это тоже вспомнил, а ещё?

Ёшкин-кошкин! Я же про месяцы… Про миры вспомнил. Стоят в холодном космосе и к мамке прижимаются. А мамка, как солнце у них. Только всё это мультик был.

Нет, не мультик. Всё было по-настоящему, только я понимал, как мультик. Чтобы не свихнуться, как дед говорит, а разумом окрепнуть.

Только их не двенадцать, а пятнадцать. У них ещё три сестры, как у Чехова какого-то. Три сестрёнки, справные бабёнки.

Тьфу, на меня. Я тогда был в сарафане, только, слава Богу, без косичек и бантиков. А они все мимо смотрели. Созерцали что в себе происходит. Но на моё “мужики” выдали поклон оскорбительный.

Во даю. Додумался, что и поклоном оскорбить можно.

Стоп. Вспоминаю дальше.

А дальше меня в космос запустили. Что-то схохмил, как и сегодня во сне. А сегодня, что схохмил? Хотел по берегу пробежаться и на зязябр посмотреть?..

Каких ещё зязябр? Динозавров, что ли? Так они меня…

Стоп. Назад. А куда назад? В сегодняшний или в тот сон?.. В тот.

Лечу в космос, и конец? Нет. Что-то ещё было. Хохот. Точно. Они так надо мной хохотали и животами трясли, что…

Так вот, почему землетрясение было. Из-за меня. Что такого брякнул, от чего у нас поросёнок с лестницей в осадок выпали?.. Осторожнее с языком надо. Так и конец света накликать не долго.

Улетел, а дальше проснулся? Конечно. Только до пробуждения мне голос нашёптывал: Скефий, Татисий… Дальше не помню. Значит, это мама Кармалия шептала. Значит, она хочет, чтобы деток её по именам звал, а не по номерам.

А сегодня с отражением беседовал, и что потом? Что-то про…

Иттить колотить! Кубань-то наша – Река Времени.

Только, кажется, и сегодня надо мной миры хохотали. Что же делать? Как-то раскис от воспоминаний. Снова под одеялом обмозговать всё, что вспомнил?

Неохота. Бежать без оглядки хочется от знаний таких. И как во сне, хоть в прошлое бежать, хоть в будущее.

В прошлое запрещено бегать. Там зязябры.

Нет, не поэтому. Чтобы ничего не переменить в будущем, которое сейчас настоящее? Скорее всего. А в будущее, значит, можно? Только не за деньгами. Ясное дело. А если Скефия о такой экскурсии попросить? А об этом, вообще, можно просить? Как-то же они такое делали.

И их потом, как тараканов…

Стоп. Это я сейчас про Калик? Мне же вчера дед задание дал: розыск Последнейшего. Ещё с одиннадцатым сказал нельзя, а то…

Батюшки! Я же контуженный был от всего, что он наговорил. Не хочу ничего вспоминать. И к деду не хочу. К одиннадцатому хочу. С ним потолковать, новостями поделиться. Тогда и остальное вспомню.

…Ой, боженька-боженька. Что теперь будет?» — покончил я с воспоминаниями и обратился к миру.

— Мир Скефий. Не мог бы ты меня закинуть в Татисий, и чтоб не нужно было в подвал переться. Чтоб как-нибудь мимо пролететь. Сильно-сильно хочется. И чтоб старый хрыч ничего не узнал. Можно так? — как-то уж очень спокойно попросил я мир о небывалом одолжении.

Потом сидел, разбитый воспоминаниями и жмурился на всякий случай. Надежды, что Скефий дунет теплом и зашвырнёт в одиннадцатый мир, никакой не было. Просто, не хотелось бороться с дедом и его присказками, но и дома торчать тоже было невмоготу.

«Калику, который стал хозяином двенадцати хат с их дворами и огородами, искать не хочу. Один не хочу. Вот если бы…» — не успел додумать, как услышал испуганный голос одиннадцатого брата.

— Ты что тут делаешь? Как зашёл ко мне? Когда?

«Сплю, значит. Полёт в Татисий отменился», — только подумал и тут же получил звонкую оплеуху.

— Чур меня! — вскрикнул я и вскочил с кровати. — Меня что, по-настоящему к тебе перекинуло?

Пока одиннадцатый моргал ничего не понимавшими глазками, мне в лицо дунуло теплом.

— Ура! Заработало! — проорал я не своим голосом и запрыгал.

— Что заработало? Что? — пытался соседушка поймать меня в охапку, а я вырывался и прыгал, стараясь достать белёный потолок.

— О сокрытии, небось, не думал. А мои все дома, — взмолился напарник.

— Значит, веришь, что меня на твою кроватку закинуло?

— Ты и разыграть мог. Прокрасться, как вор.

— Кого из нас скрывать будем? — попытался я наладить разговор.

— Кого хочешь, — отмахнулся одиннадцатый.

— Хочу, чтоб ты сам попросил у мира. Так правильней будет. И сам решай кого, тебя или… Опять тебя.

— Точно не розыгрыш? — всё ещё сомневался напарник.

— Проси уже. Работа ждёт.

Когда я услышал, как сосед обращается к миру с просьбой о сокрытии, вспомнил слова деда о том, что коренника родной мир почти никогда не прячет.

«Вот незадача. Ну и ладно. Сам сделаю, — решил я и мысленно попросил: — Мир Татисий, прости нас, неразумных за баловство. Я сегодня уже выклянчил у твоего брата запретное для нас. И к тебе разреши за подобным обратиться. Сокрой, пожалуйста, своего посредника».

— Ответил мне, — радостно доложил одиннадцатый.

А я смолчал о том, что тоже почувствовал тёплое дуновение Татисия, одиннадцатого по-нашему счёту, и второго по счёту мамы Кармалии.

* * *

Я настоял выходить из дома поодиночке, на всякий дисциплинарный случай. «Ну знаешь ты имя мира, но наглеть-то не нужно», — сказал себе и спланировал бегство. Но всё пошло наперекосяк. Хоть и умным себя считал, и на голове у меня два уха, а не как у всех – пара, но то, что у нас на двоих всего пара, но уже сандалий, как-то на ум не пришло.

— Как делить будем? — спросил я, почёсывая затылок.

— Ты не мог сначала обуться, а потом просить о катапульте? — расстроился собрат, и я понял, что он только в этот момент поверил, что говорил ему правду, и помогли ему не мои слова, а мои сандалии, вернее, их отсутствие.

— Если бы я знал, что такое возможно, — повинился я и добавил: — Даже если бы знал, никогда бы не обнаглел до такой степени. Обуться и скомандовать: «Поехали!» Я те не Гагарин, хотя и меня пару раз в космос запускали.

— Хорошо. Мне тут кеды для школы купили. Если я, действительно, сокрытый, то думаю: самому надеть, и мамка их тогда не увидит, или отдать, и пусть тебе за новые кеды выволочку устроят? А я зрителем побуду, — выдал коварные мысли одиннадцатый.

— Я думал что-то путное скажешь. Давай кеды. Разношу заодно. Рискну ушами. Но учти, если что, сбегу из дома в любом случае, а ты, когда вернёшься, всё расхлебаешь, — отплатил я хитромудрому братишке, и впоследствии о том, ой, как пожалел.

В это мгновение зародилась наша тёмная часть дружбы, но об этом после.

Одиннадцатый сам обул кеды, сунул мне в руки сандалии и газетку, после чего с недовольным видом выскочил на улицу. Я обулся, досчитал до десяти и вышел следом.

Всё прошло гладко, и никто, кроме Куклы, внимания на меня не обратил.

Напарник, недовольный незапланированной обновой, успел уже добежать до перекрёстка и выглядывал из-за угла.

— Газета зачем? — спросил я, когда догнал злыдня.

— После дела тебя разую. Кеды в неё заверну. А ты босиком в подвал полезешь. Не барин, чай. Какое у тебя дело? Выкладывай.

— Сперва мир. Вернее, миримся, — запутался я в словах, ведь слово мир не только старший брат перемирия, а ещё о-го-го что.

— Ладно. Мир, — согласился друг.

Мы пожали руки и отправились к месту сбора – к хате бабы Нюры.