— Лучше не надо. Там волкодавы огромные живут, ещё загрызут ненароком.

Эдик удалился, а я, ничего не соображая, схватил удочку, принадлежности, и побрёл удить рыбу. Собрался у воды хорошенько обдумать змеиные приключения.

Уже у вечернего костра, лакомясь обжигавшей ухой, я пришёл в себя окончательно. А отцовский вопрос, почему просился гулять, а сам никуда не пошёл, подсказал, что о моём походе никто не узнал.

Как это произошло и почему, мне было всё равно, а после полёта с вершины на дорогу и пробежки обратно к лагерю, да и всего того, что случилось перед клятвой, меня уже было ничем не удивить. Даже тем сумасшедшим клёвом рыбы, которая в тот вечер так торопилась ко мне на крючок, что я еле успевал наживлять и закидывать удочку. А на первых порах посмеивавшиеся взрослые, начали прежде перешёптываться, а потом всё ближе и ближе подплывали на лодках и закидывали снасти неподалёку от моего поплавка.

«Этот день я запомню на всю жизнь», — обещал я себе, а заодно и то, что буду готовиться к любым неожиданностям и даже чудесам, которые ожидают впереди.

Наутро воскресенья мы с Эдиком вместе проснулись в машине. Отцы наши снова восседали на лодках, и лишь изредка поднимали удочки вверх, реагируя на поклёвки или голосуя за удачную рыбалку, а может, ещё по какой причине. И всё повторилось.

После обеда мы уставшие и довольные каждый своей удачей, собрали вещи, сдули и упаковали лодки, и отправились домой, чтобы засветло приехать и успеть приготовить на ужин пойманной рыбы и раков.

После разудалого рассказа о клятве с катапультированием, я ждал от деда хоть каких-нибудь вопросов, но он сидел и думал о своём. Я не торопил его, а лишь переживал, правильно ли понял знаки, которыми меня одарил мир до и после клятвы. А Павел молчал, и я уже всерьёз переживал, и произошедшее на рыбалке казалось фантазией или мороком.

Наконец дед, глядя в излюбленную даль, спокойно и буднично изрёк:

— Значит, над тобой тоже пошутил.

— Как это, тоже? — не уловил я смысл в его рассуждении.

— А то и значит, что только двенадцатый вечно трунит над посредниками. И со мной шутил, и с Каликой нашим. А до меня с другими старшинами здешними, — Павел с каждым сказанным словом начал заводиться.

— Не расскажешь, как и зачем он шутил? — спросил я с опаской.

— А неделю цельную мне фокусы показывал, — вернулся-таки дед в состояние вредного старикашки. — То в одно место закинет, то в другое. И глаза я не закрывал, как ты на своём обрыве. Сердце моё детское чуть не лопнуло со страху от его выкрутасов.

Иду в одно место, оказываюсь в другом. Я домой в калитку вхожу, и р-раз! Уже в подвале. Я по улице гуляю, а тут бац! Покалено в речке стою, ртом мух ловлю. Я и злился на него, и Богу молился, а он ни в какую. Балует, и всё тут. Так что, я побольше тебя мучений-приключений отведавши. А всё для нашей же пользы.

— Как это для пользы? — озадачился я.

— А что непонятно? — удивился дед. — Уроки это для вновь принятых старшин. Чтобы ко всему готовые были и подчинённых успокоить могли. Ты вот, к примеру, какой для себя урок вынес?

— Нужный, — ответил я, всё ещё не понимая, к чему ведёт наставник.

— Ишь ты, важный какой. А возьми он тебя, да зашвырни с глазами нараспашку, кто бы тогда штанишки стирать побежал?.. Нужный. Удумал же, — не захотел дед успокаиваться.

— Про время говорить будем? — решил я отстреливаться короткими вопросами.

— Про какое время? — округлил Павел глаза.

— Когда с горы вернулся, никто не заметил, что куда-то уходил, и время осталось прежним. Ушёл на гору в три часа дня, а обратно прибежал в четверть четвёртого. А я только туда часа полтора пёрся и с зайцами наперегонки гонял. Потом по вершине… По обрыву рыскал, раскопы высматривал. Только там почти всё каменное. Дальше клятву читал. Затем по дороге, как ошпаренный до пруда бежал. На всё про всё часа два ушло не меньше.

— Ага. Стало быть, и время тебе уже двигает. Такое он тоже может. И глаза мастер отводить. Я первым делом об этом подумал.

— О чём? — стрельнул я снова.

— Как глаза он людям отводит. Мы же его почти всегда об этом просим, чтобы нас кто лишний не видел. Вернее, увидеть увидел, но подумать о нас не сумел. А то разное случается, и бывает бежишь куда-нибудь гурьбой человек в пять, а все лицами одинаковые. Чтобы людишки в обмороки не валились, просишь его глаза им отвести. Я и сейчас, когда вы тут оргии устраиваете, всегда двенадцатого об этом прошу. А когда по улицам бродите, подавно.

— А маски нам тогда зачем?! — не сдержался я, вскочил и замахал руками на деда.

— Что? Мы проснулись? — заулыбался бородач, довольный, что вывел меня из себя. — А маски те для дисциплины надобны. Нервный он какой: на деда кидается. Да ты спокойным должен быть, как крейсер Аврора, что по Неве плавал да по Балтике. Чтобы никакая волна тебя качнуть не могла. Чтобы шёл к цели упрямо и прямо и шпингалетов вёл за собой. А вокруг, хоть бесы в хороводе, хоть медведи с дудками. Всё должно быть нипочём. А слабину дашь, так тебе ещё не такое раззадорившись явят.

— Да кто это со мной делать будет? — чуть не ударился я в слёзы.

— Мир наш прекрасный да братья его, — подивился дед моей недогадливости.

— Мы ему служить собрались, чтобы во всём помогать, а он безобразия над нами устраивает?

— Ишь ты. Служить и помогать. Слыхал, Лиса, про твои чудеса. А может, ему скучно станет, или ещё как? Или родственник его, какой-нибудь три-шестнадцатый пошутит над старшим братцем? Или над тобой решит покуражиться, когда по заданию к нему явишься? — разошёлся дедуля и вдруг осознал, что сболтнул лишнего.

И я не упустил свой шанс.

— Ну-ка, ну-ка. Говори про то подробно. Я что, и в другие миры, которые кроме наших двенадцати, могу попасть?

— А то как же. Всё в жизни случается, — пробурчал старый. — А иначе со скуки помрёшь.

— А где в них проходы?

— На Кудыкиной горе. За бахчой направо, в третьей скирде. Постучишь два раза, там ответят тебе, — выдал Павел несуразную прибаутку и натужно засмеялся. — Да чтоб я такого несмышлёныша, да своими руками, да в пасть к этим иродам отправил? Не дождёшься!

— Зачем тогда душу выворачиваешь? Ежели ничего путного не говоришь.

— Да ты ещё простенького первейшего инструктажа не услышал, а уже другие миры подавай. Смерти моей хочешь? — зарычал дед грозно и стукнул костылём оземь.

— Какой смерти? Ты же отсрочку получил. Или запамятовал?

— А я о чём толкую, пустоголовый ты наш. Коли сразу обо всём узнаешь, на кой ляд меня держать-содержать понадобится? Сам будешь за всё отвечать, — растолковал наставник очевидные для него вещи.

— Нет уж, поживи ещё, помучайся, — отбрил я горячо, скопировав дедовский голос и жесты. — Ты мне ещё, ой, как, сгодишься-пригодишься. Я ещё махонький да неразумный.

— На лету режет, — почему-то обрадовался дед моему панибратству. — А теперь бегом к связным. Пусть к наиглавнейшему собранию готовятся и вводному инструктажу по работе вашей. А день сам назначишь. И чтоб день тот с началом каникул совпал. Ежели вы, конечно, мирами приняты. Ведь о том доклада я ещё не слыхал.

— Доложу в лучшем виде, — пообещал я и вскочил на ноги.

Сразу помчался узнавать об одиннадцатом и последнем Александре, от которого доклад о принятой клятве ещё не поступил. «Заодно предупрежу всех о собрании», — спланировал я и ужом соскользнул в волшебный подвал.

То, что сплю и вижу во сне чертовщину – нисколечко не сомневаюсь.

Стою себе посреди родной улицы, а вокруг двенадцать чёртиков водят хоровод. И все с дедовыми лицами, счастливые такие, довольные.

Закрываю глаза и мотаю головой, чтобы стряхнуть наваждение. Потом снова открываю. Всё по-прежнему, только уже не чёртики, а дюжина медведей ходит вокруг меня на задних лапах и дудит в разукрашенные дудки.