— Ты что, заснул? Не переживай так за неё, она ещё всех Павлов переживёт, — пресёк дед мои рифмованные раздумья.

— Я за себя переживаю. И за парней. Пока нюни распускаю, там работа дожидается. И с тобой у меня счёты имеются. Так чего тебе надобно, старче? Хочешь стать столбовым дворянином в сто шестнадцатом мире? — пошёл я на деда в потешную атаку.

— Это хорошо, — молвил Павел и продолжил глазеть на сарай.

— Что хорошо?

— Хорошо, что очухался. У меня бы вскоре терпение кончилось, и я бы заслал за тобой.

— Сходить за хлебом? — предложил я.

— За хлебцем, конечно, надо. И за маслицем подсолнечным. И за картошкой. Всего понемножку.

— Я серьёзно спрашиваю.

— А я серьёзно отвечаю. Не бойся, на Родину не пошлю. Смотайся на Кропоткину. В магазин, что напротив твоей школы.

— А что мне Родина? В жизни тех хулиганов нет. Даже если есть, мне они нипочём теперь не страшные.

Я и сам захотел сходить к кинотеатру чтобы отыскать место, где мне крутили уши, а заодно поглазеть на афиши, просто так, на всякий случай, а вдруг там такие же, как в мороке.

В который раз поймал себя на мысли, что меня, и в самом деле будто подменили, и я начал думать и разговаривать на непонятном заумном языке.

Самым необъяснимым и пугавшим было то, что эта новая привычка начинала нравиться. «Совсем недавно, явился к деду после морока и двух слов связать не мог. Так долго объяснял, что со мной случилось-приключилось, а сейчас, поглядите на меня: встал с петухами и заговорил стихами», — задумался обо всём подряд и снова прослушал дедовские речи.

— Понял, почему? — спросил Павел уже раздражённо.

— Нет не понял. Я не слушал, а витал в облаках, — признался я, как на духу.

— Я бы и по глухонемому объяснил, ежели бы с пальцами своими совладал. Ладно. Идёшь на Кропоткину за буханкой ржаного, а если там масло постное есть, то и масла купи. Бутылку порожнюю с собой возьми. И трёшку вынь из ящика, что в столе.

— А почему не на Родину? Там на базаре и масло, и ржаной есть. Картошка опять же.

— Нельзя мне на Родину. Я там такой фокус выкинул, что меня до сдоха помнить будут и пальцами в спину тыкать. Так что мне от них ни молочка, ни маслица теперь не надобно. Поймал мысль или опять проспал?

— А про фокус этот расскажешь?

— Иди уже, разбойник. Будет нужда, не только про фокус расскажу.

Я чинно прошёл в дедову хату, не спеша всё приготовил, сунул деньги в карман шорт, а пустую литровую бутылку в холщовую сумку. Всё к походу в магазин было готово, и я вышел из хаты в образе озабоченного мировыми проблемами генерального секретаря КПСС.

— Гляньте на него, как он ножку тянет. Прямо одной пишет, а другой сразу зачёркивает. А ну бегом! И чтоб одна нога здесь, а другая опять здесь, — проворчал дед беззлобно, и я припустил в сторону улицы Кропоткина.

Поход в магазин много времени не занял. Дорога была привычной, по моей улице, прямо как в школу. Обернулся я быстро и, сдав деду сумку с бутылью масла и буханкой ржаного, протянул в кулаке сдачу. Дед восседал у обеденного стола и уже в свой черёд изображал председателя Политбюро.

— Спасибы не надо, я фокусами возьму, — решил я вернуть его в хорошее расположение духа.

Дед закрутился на табурете, словно тот начал нагреваться, а потом махнул рукой, встал, взял его в руки и понёс вон из хаты.

Уже во дворе догадался, что нёс он его к сараю. «Но там же есть табуреты, зачем там ещё этот?» — удивился я, а дед, на ходу начал обещанный рассказ про фокус.

— Фокус, как фокус. А то, понимаешь, оголили ляжки, бесстыдницы, и ходят по улицам, а нам, старикам, красней за них, — забубнил он по-стариковски.

— Какие бесстыдницы, какие ляжки? Я тебя о фокусе спрашивал, а ты о чём? — начал я раздражаться из-за невыполненного дедом обещания, когда тот уже устраивался на табурете.

— Так в том и фокус был, аки протест, что нечего им по белу свету ходить заголёнными дальше некуда. Правда, до сих пор не пойму, сам тогда осрамился или молодицу ту осрамил? Только как увидел её безобразию филейную, когда она в микроюбке не пойми зачем нагнулась посреди базара, тотчас во мне всё взбесилось. Так я тогда раскубрил пол-литровую банку сметаны, да и заметнул ей сзади, прямиком в блудное место. Ловко так заметнул, в самую ягодку угодил зарядом. Только пустая банка в руке корявой осталась.

Та в слёзы, значит, и обтекать начала. А торговки окаянные на меня ополчились и чуть взашей не вытолкали. И шумели ещё, шумели как. А я им палкой грозил, аки Пётр шведу, и обещанию тогда дал торжественную, что теперь мне от них ничего не надобно. Обещанию ту скрепил смачным плевком в их сторону. Так что с тех пор я по базарам и магазинам не ходок. И не потому, что немощный, а по принципу и убеждению.

Я рассмеялся от всей души. Конечно, поначалу не всё было понятно, что за причина была у деда в нежелании посещать родинский базар, но когда представил себе, что он там вытворил, не смог удержаться от смеха.

— Спасибо за фокус. Уважил. Что тебе ещё сделать? Может в одиннадцатый мир сгонять и узнать там всё? — решил я продлить хорошее дедово отношение ко мне и моё к деду.

— Не вымрут там без тебя, — и было мне ответом.

— Тогда побеседуем о грядущих изменениях? — осторожно закинул удочку, а вдруг разговорится старик, да и выложит всё, как обещал, когда в магазин посылал.

— Сам догадаешься. А если нет, значит, тебе двенадцатый напрасно ухи откручивал, и братьям своим тогда ты никакой не помощник.

— Деда, мне всего девять лет. Что я от той порки понять должен? Ну, будут изменения. Ну, будут плохие изменения. Но ведь хорошие тоже будут. Как у меня папин Москвич.

— А мне что? Моё дело сторона. Тебя на воспитание цельный мир взял. Зачем мне перечить? Пусть тебе ухи и дальше крутит да задницу на полоски шинкует. Только не пройдёт и полгода, беда случится. И наша миссия под угрозой окажется. Может, уже под вопросом висит. Это тебе нужно разбираться, и с кабанчиками, и с мороками. А мне уже можно или в норку дольменную прятаться, или на свалку кладбищенскую.

— Что же делать? Продолжать работу или ждать следующих воспитаний? — решил я дознаться, во что бы то ни стало. — В сарай пустишь или нет? Зачем ты его охраняешь?

— Чуда жду, — огрызнулся Павел. — Вдруг кто-нибудь умный явится и поговорит по душам.

— Так я сгоняю по кругу и проверю, как мои бойцы-близнецы? Ты же обещал не только про фокус поговорить, а теперь куриную попу изображаешь, — отомстил я за «кого-нибудь умного».

— Не язык у тебя отрос, а жало от кинжала. Умеешь попасть в самую луковку, а всё одно ума нету. Золотая голова, но дурачку досталась. Ну, это я любя так над тобой измываюсь, как и мир наш тоже. Ступай, конечно, с Богом. А я тут посижу. Вдруг Нюрка покличет.

Я понял, что большего от деда не добьюсь и отправился к соседу в гости.

«Уж тот должен о всех мирных делах знать. Истребую доклад или, как дед говорит, рапорт», — решил я и пошагал в сарай.

Вышел в одиннадцатый мир и увидел, как баба Нюра спокойно ковырялась в огороде и даже что-то напевала. Я свернул направо и между грядками шумно побрёл к хозяйке. «Издали меня услышит и не испугается, — рассудил про себя и подивился тому, что увидел вокруг. — Давненько меня в одиннадцатом не было. Вон как тут всё поменялось».

— Здорова, служивый, — приветствовала меня бабушка. — Как жисть-здоровья? А то наш Александр расхворался и не заходит совсем. Говорят, с головой что-то. То ли ударился, то ли температурит.

— Да что с ним сделается, — по-взрослому поддержал я беседу. — А мне про вас дед Паша сказывал, что вы захворали. А вы вон, в полном здравии. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Он у сарая сидит, вас дожидается.

— На кой я ему? Пусть свою Анку охаживает, — удивилась в ответ баба Нюра.

«Что-то с ней не то. Ладно, пойду, сам всё узнаю. Жаль маскировку забыл. Нужно было взять что-нибудь на такой случай.