— Почему тогда прятался от Дашкиной мамки?

— Она же другая. И воздух вокруг неё не розовый, как у моей, а фиолетовый. У тебя тоже розовый.

— Не врёшь? — не поверил я в разноцветные воздухи.

— У которого улетел, зелёный воздух, хотя он на вас очень похож. А вы точно не хотите на мамке жениться?

Я поразился до глубины души: «Малец всё видит. Разница в нас есть, оказывается. Что же это за миры второго круга, если тут и колдуны, и дети малые с такими талантами водятся?»

Ни с картошкой, ни с курочкой мы вдвоём не справились, и я всё вынес на лоджию, понадеявшись, что до утра там ничего не испортится.

— Отдыхай, а я поколдую. Вдруг, мир разрешит заработать на мамкин долг? — сказал я соловевшему мальчишке, когда проигнорировал его очередное сватовство, а он и не настаивал.

Когда Димка унёс грязную посуду и где-то запропастился, я припомнил и то, что Стихия выделывала с монетками, и видения морока, когда сам с каким-то другом вытворял то же самое с пёстрым камешком.

«Попробовать, что ли?» — только успел подумать, как в лицо дунуло мирным теплом, предлагая организовать монетный дворик на лоджии.

— Поможешь? — удивился я.

Кристалия тёплым дуновением подтвердила, что не против начеканить моими руками несколько серебряных монет.

Я ненадолго задумался над присказкой, которую говорила Стихия перед раздваиванием. «Мир Сималий. С твоего разрешения, с моего прошения, дозволь удвоить эту из серебра монету», — быстро напомнили мне из кладовки с коробочками.

Над головой звякнул колокольчик, я смело вынул из кармана монетку и сказал:

— Любезный мир Кристалия. С моего прошения, твоего разрешения, дозволь удвоить эту рублёвую монету. Не для корыстного удовольствия, а для вдовьего довольствия.

В лицо задуло ещё большим тёплом, и я начал делать всё так, как понимал. Сначала накрепко зажал в правой ладошке рублик с Крупской. Потом зажмурился и вообразил, что с такой силой сжал кулак с монетой, что он, как минимум вдвое, уменьшился.

Потом другой ладонью обнял кулак с рубликом, ещё сильнее их сжал, и представил, что пятерни срослись в один большой кулачище. Когда затряс получившимся двойным кулаком вверх-вниз, мысленно попросил маму Кармалию помочь.

Затем будто перестал контролировать руки, и они затрясли сросшимися кулаками самостоятельно. Причём, так сильно, что резкая боль пронзила оба предплечья, и я, стиснув зубы, попытался вернуть контроль над дёргавшимися руками. Когда почувствовал, что снова распоряжаюсь собой, сразу же с силой раздернул руки в стороны, но кулаки не разжать не успел.

Резкая боль от ожога опалила обе ладони. Я ойкнул и побежал в ванную к бочке с водой, всё ещё не проверив результат болезненного фокуса. Получилось раздвоение или нет, меня не интересовало, а вот во что могли превратиться руки от ожога чеканщика-любителя, меня пугало до колик в животе.

Когда ввалился в ванную, ногой подтолкнул табурет к бочке, вскочил на него и опустил руки в прохладную влагу. Слёзы так и брызнули из глаз, жалость к себе проснулась такая, что тело моментально обмякло, и я безвольно повис на бочке литров этак на триста.

Я ещё долго не слезал с табурета и жалел себя, великовозрастного детёныша размером с огромного дядьку, и не решался разжать ладони.

Когда холод сделал своё дело, и огонь на ладонях унялся, вынул руки из воды и одновременно разжал оба кулака. На каждой ладошке красовалась Крупская Н.К. и корчила ехидную рожицу.

«Фальшивомонетчик укропный», — ругнулся, разглядывая волдыри на ладонях.

— Это всего одна. А мне только на долг нужно двенадцать, — пожалел себя, но сдаваться не собирался. — Отдохну и продолжу. Только из ванной выходить не буду.

Ещё минут пять подержал руки в воде, пока не перестал чувствовать расплавленное серебро на ладонях, а потом снова обратился к Кристалии:

— Если так больно, можно сразу пару монет раздвоить? А то меня надолго не хватит, — пожаловался ей на болезненный процесс.

Кристалия дала воздушное согласие, и я осознал, что отступать поздно. Зажал пару монет в правом кулаке, прочитал присказку и крепко зажмурился. Снова всё повторилось, включая потерю контроля над руками, а я скрипел зубами больше от ожидания боли, чем от неё самой, и продолжал удваивать капитал.

Когда раздёрнул руки, снова запрыгнул на табурет и окунул их в воду. Боль напоминала предыдущую, но от ожидания она ещё сильнее обжигала, щипала ладони и сводила судорогой локти.

Наконец, нашёл в себе силы и разжал ладони. В каждой слезившейся кровью ладошке красовалось по паре монет. Собравшись с силами, убрал дрожавшие руки подальше от бочки, чтобы не уронить рублики в воду, и позвал Димку:

— Димка, у вас йод или зелёнка есть?

Но мой подопечный уже спал в своей кроватке сном счастливейшего и сытого младенца.

— Вот ёжик, — пожурил я ребенка и пошёл на кухню в поисках средств дезинфекции.

«Напрасно отдал талоны на водку. Сейчас бы ею смазал костёр на ладошках», — продолжил жалеть себя за ошибки, без которых никогда ничего не обходилось, по крайней мере, у меня.

Усевшись на кухонный табурет, от усталости и боли в руках сразу же провалился в очередной морок и мигом забыл о зелёнке, бинтах, о позвякивавших при каждом шаге крупинках в кармане брюк.

«Сейчас бы Стихию сюда. Она бы мигом вылечила», — думал я и погружался в забытьё ещё глубже, не обращая внимания на непрестанно звонивший колокольчик.

— Просыпайся, Валентинович, — говорит мне незнакомая дама и толкает в бок.

— Что там ещё? — вздыхаю я невесело и открываю глаза.

Почти прозрачная девица с голубыми глазами и хрустальным венком на голове мечется по огромной стеклянной комнате и ругается без остановки, а я, облокотившись на хрустальный стол, пытаюсь выспаться на таком же хрустальном табурете.

— Шею продует. Заболеешь, а мне тебя брату возвращать нужно. Что ему скажу?

— Во-первых, я Васильевич, — начинаю загибать распухшие пальцы бордово-красного цвета к такой же сочащейся кровью ладони, но боли не чувствую. — Во-вторых, очень рад, что сам не в стеклянном платьице, как ты. А в-третьих, кто ты, красавица писаная? К хрустальному замку приписанная? И почему всё вокруг прозрачное и бьющееся? Это что, морок в хрустальном замке?

— Во-первых, ты гостишь в моём мире. Во-вторых, я не стеклянная. В-третьих, спасибо за красавицу и уважение к хозяйке. А в-четвёртых, просыпайся и руки лечи.

— Зелёнки у тебя всё равно нет. Ни бинтов, ни ваты. Мальчишка в квартире, как беспризорник растёт. В доме элементарных вещей нет. У вас аптеки имеются? Или вы заговорами обходитесь? — стыжу я хозяйку дворца и морока. — А с мужчинами что? Рабочий скот? Димка у тебя каким умницей растёт. Доверять нужно нам. Не все мы пьяницы или лентяи. Будет у вас к нам доверие, будет у нас к вам ответственность.

— Как складно у тебя получается, — обижается на меня красавица.

— Шучу я. Всё у тебя правильное. Обо всём радеешь. А я, так, болтун девятилетний, — силюсь не обидеть девицу из морока.

— Если хочешь помочь, вставай и лечись. Потом начеканим сколько нужно. Тебе же ещё у сестры работать придётся. Если, конечно, ты на самом деле такой головастый и сердцем болеешь за каждую мелочь, — заявляет девица.

— Я не только сердцем за вас, кристальных, переживаю. У меня душа за вас болит, — бурчу я для порядка, как дед Паша. — Ну, что, хозяюшка? Водки для рук дашь?

— Вон, во фляжке. Просыпайся и лечи свои клешни. А я ещё для этого балбеса снежной королевой вырядилась, — вздыхает и машет на меня холёной ручкой Кристалия.

— Так ты, вон кто, — удивляюсь я и падаю с хрустального табурета на деревянный пол Настиной кухни.

* * *

— Ой, — застонал от боли и проснулся. — Как же теперь этими щупальцами чеканить? Ах, да. Водка. То есть, фляжка.