Он болтал и держался за мои бока, а я крутил педали. Ехали мы медленно. Ноги ужасно гудели, но я не подавал вида. Думал, что хоть в чём-нибудь, но должен быть лучше этого всезнайки.

«Я очень выносливый. Нет, бегаю я медленно, зато могу долго бежать. Потому что выносливый», — внушал себе и слушал одиннадцатого в пол-уха.

Мы и не заметили, как свернули на улицу Майкопскую и доехали до дедовского квартала. Только его стариковский окрик привёл нас в чувства.

— Стоять! Смирно! Вы что это? Ополоумели? Хотите, чтоб вас обоих увидели? — орал дед, вытаращив глаза, и тряс бородой.

Он давно уже нас заметил, да мы и не скрывались совсем. Расслабились и напрочь обо всём забыли. Павел почти полквартала проковылял нам навстречу, грозя своей палкой, ругаясь и молясь одновременно, а мы ни ухом ни рылом.

Я моментально осознал ошибку, да и близнец мигом стащил с себя рубашку и начал придумывать, как бы приспособить её на голове, чтобы спрятать лицо. Но дед уже ревел благим матом:

— Марш во двор! Ща палкой по спинам перекрещу олухов. Наказания Господние. Бегом в калитку!

Одиннадцатый шмыгнул вперёд. Прижался к забору и наклонил лицо пониже, чтобы никто не признал в нём второго меня. И я бегом потолкал свой Орлёнок, пока вместе с ним не влетел к деду во двор.

Калитку я оставил распахнутой, так как Павел за нами не угнался. Прислонил велосипед к углу времянки и начал кое-как успокаиваться. Осмысливать приключившееся, а заодно искать глазами более шустрого компаньона.

Одиннадцатый намеренно завозился в сарае, подавая сигнал, где именно он схоронился, не бросив меня на растерзание, и я пошёл к напарнику.

Пока старикан прогулялся от места нашей встречи до сарая, мы уже устали торопить, положенный в таких случаях, нагоняй. Но вот, наконец, и дед.

Павел медленно и чинно ввалился в сарай, а по его улыбавшемуся лицу ничего толком понять было невозможно. Вроде как, не злился он на нас, шалопаев.

— Стало быть вас надо поздравить с почином? — спросил дед и, прищурившись, продолжил. — Стало быть, вы теперь заправские посредники? А вы в курсе, бесовское отродье, что если вас кто увидел, покою враз лишился? Вы о нас, взрослых, своими кочерыжками капустными подумали? Пороть вас нужно, а нельзя.

Дед не успокаивался и продолжал ещё долго причитать, а мы стояли, глядели в бетонный пол и боялись пошевелиться. Единственной нелепицей в картине нашего порицания было то, что дед, вроде как, ругался, но лицо его было довольным, и он не таясь улыбался. Просто, цвёл, как майская роза.

Мы ещё немного постояли для приличия, наблюдая за наставником исподлобья, так, на всякий пожарный случай. «Вдруг, возьмёт что-нибудь в корявую руку да огреет по башке?» — думал я, но всё обошлось. Наконец, Павел успокоился и потребовал подробный рапорт о проведённом мероприятии.

Одиннадцатый первым попросил прощения и взял вину о велосипедном происшествии на себя. Потом он начал докладывать, а дед расселся на табурете и невозмутимо слушал. Я же помалкивал, стоял и дожидался, когда всё закончится, и можно будет уйти, и уже одному получать сполна то, что жизнь приготовила на закуску.

О том, что обязательно получу награду за самостоятельность, я не сомневался, и день двадцать третьего августа, просто так закончиться не мог. Наказание было неминуемым. Меня просто обязаны были проучить хоть за что-нибудь. Хоть за какую-нибудь мелочь. Для моего полного, так сказать, удовольствия.

Доклад одиннадцатого я не слушал, а напарник всё сыпал и сыпал подробностями. В конце концов, дед остановил его словоблудие и палкой указал на левый лаз подвала.

— Теперь вам сюда. Там вас Нюра дожидается. Рапорт ей в сокращении расскажете. Она к подробностям дюже чувствительная. Такого себе вообразит, что Вторым Пришествием не обойдёмся.

Близнец откланялся и шмыгнул в подвал, а дед уставился на меня и, округлив глаза, рявкнул:

— А вы, фон-барон, ещё тут?

Мне по два раза повторять не нужно. Кинулся к велосипеду, схватил за руль и потолкал на улицу, на дорогу и дальше в сторону дома. Ехать на нём совершенно не хотелось, и я напоследок, как мог, оттягивал возвращение.

Было уже часов пять вечера, когда я распахнул калитку родного двора.

Кукла не удостоила меня никаким приветствием, даже головы не подняла. «Откуда она всё знает? Чувствует как-нибудь, что это я пришёл, а не кто-то другой? Мне бы такой нюх», — размечтался я, но собакой быть быстро расхотел.

По двору расхаживала бабуля, на пороге с братом на руках сидела мама, даже отец что-то мастерил в загоне для кур. Все посмотрели на меня, но никто ничего не сказал.

— Кушать будешь, тимуровец? — через пару минут спросила мама.

К такому повороту я точно не был готов, и что ответить не нашёлся. Конечно, я знал, кто такие тимуровцы, но считал, что никакого отношения к ним не имел.

Сначала насторожился, а потом усердно закивал, пока её следующий вопрос совсем не вывел меня из равновесия.

— Дед тебя не кормил? И где обещанное варенье?

«Так вот оно что. У меня, оказывается, оправдание есть. Я целый день трудился за банку варенья и пачку печенья. Значит, я Мальчиш-плохиш, а никакой не тимуровец. Ну, бабуля. Ну, удружила. А ведь я её ни о чём таком не просил», — обрадовался я, и тут меня словно прорвало.

Врал, в подробностях расписывая все якобы выполненные работы. Фантазировал умеренно, но со вкусом. Соображал, что же такого обычного могло со мной случиться, и сам верил во всё сказанное. «Я теперь в двенадцати лицах, значит, мне всё нипочём», — подбадривал себя и своё краснобайство.

Меня накормили завтраком, обедом и ужином одновременно, а я облизывал пересохшие губы и ел, ел. Потом удалился в сторону своего теперь уже посреднического ложа.

«Койка Александра-XII, не абы кого», — подумал и обессилено повалился на кровать.

Так закончился полный событий день, а впереди, суча ножками, уже ждало неведомое, но увлекательное будущее. И первый пугавший морок, и первое прямое общение с миром, и первые робкие прогулки с близнецами, и первая работа над ошибками. Полным-полно всего интересного и невообразимого.

— Где вы, приключения? Иду к вам. Встречайте, — шептал я, проваливаясь в сон.

Я стал замкнутым и нелюдимым. Казалось, что из-за своих приключений сделался взрослым, поэтому с друзьями и одноклассниками общаться не хотелось.

И забот прибавилось: нужно было себя постоянно контролировать. Всё время держать в голове мысли о тайнах, чтобы нечаянно о них не проболтаться.

Настроение портилось постоянно, и не было впереди ничего, что могло отвлечь или успокоить.

С родителями и бабулей не клеилось. На вопросы отвечать они не хотели, а идти к строптивому Павлу у самого не было желания. Я вредничал к месту и не к месту с ровесниками, со взрослыми. То и дело получал нагоняй, но поделать с собой ничего не мог.

Первое сентября давно прошло, и я ходил, опустив голову, в опостылевшую школу. Своей первой учительнице, ни с того ни с сего нагрубил. Дал понять, что больше не хочу учиться во втором классе, потому как, мне давно пора в третий. Она снисходительно улыбнулась и продолжила обучать наравне со всеми.

Дома усиленно корпел над уроками, читал все детские книги подряд, а когда их стало не хватать, пришёл в школьную библиотеку и потребовал учебники для третьего класса. Меня, конечно, тотчас выдворили, как расшалившегося шалопая.

Делать было нечего. Так или иначе, оставалась одна дорога в дедов подвал, а оттуда в чужие миры. Других занятий или интересов у меня не осталось.

Кое-как вытерпел до октября. Осень ещё не вступила в права, но стало заметно прохладнее. «Теперь на голову можно что-нибудь напялить для неузнаваемости, и вперёд», — кумекал я, когда собирался к деду.

Оделся теплее и, на всякий непредвиденный случай, захватил пол-литровую бутылку из-под лимонада, давно приготовленную и наполненную обычной водой.