За ними и все поджигатели колдовской хаты подхватили песню, и мне показалась, что вся станица высыпала на улицу и запела:

— Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши беды? Наши беды – баб наших победы. Вот где наши беды. Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши жёны? Наши жёны – ружья заряжёны. Вот, где наши жёны.

Когда слышал знакомые слова, и сам, поддавшись общей магии ночного бунта против колдуна, против засилья неразумной, по их мнению, власти женщин, подвывал своим незнакомым взрослым голосом:

— Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши детки? Наши детки – пули наши метки. Вот, где наши детки. Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваша хата? Наша хата – лагерь супостата. Вот, где наша хата!

Пропев вместе со всеми не менее десятка куплетов, я основательно расплакался, но, как и все вокруг, слёз своих не стеснялся. А когда все разом замолкли, и в ночном воздухе повисла тишина, Федот продолжил петь последний куплет срывавшимся на всхлипы голосом:

— Солдатушки, бравы ребятушки. Теперь, где ваши души?

И снова все вокруг подхватили:

— Теперь души в раю слёзы сушат. Вот, где наши души…

Я не стал дожидаться окончания песни и вечера в целом, схватил Димку за плечо и поволок его в темноту ночной станицы, подальше от глаз, слёз, и от разгоравшейся хаты колдуна Ясеня.

* * *

— К дирижаблю? — спросил Димка.

— Брось шуточки, — попросил я устало.

— Понял, — сдержанно ответил он и взялся за мою руку.

Я шёл вперёд и ничего не видел от слёз, поэтому не сразу осознал, что давно лечу вместе с Димкой, изображавшим самолётик. Я был старшим самолётиком, но летел неправильно, а он младшим, только настоящим и правильным.

«Так-то лучше. А то дирижабли какие-то изобретает», — подумал я, перестал шагать по воздушной дорожке и сразу стал правильным самолётом.

Кристалия принесла нас на лоджию и приземлила. Всё это она сделала по Димкиной просьбе, и я дал себе слово поутру первым делом слетать с ним на Змеиную гору, чтобы он принёс клятву в том же месте, что и его старший самолётик в моём заплаканном взрослом лице.

— Тс, — услышал Димку. — Они сидя спят.

Я сначала не понял, о ком он, а когда заглянул на кухню, только что успокоившееся сердце защемило с новой силой.

Мама с дочкой спали в обнимку сидя на новеньких стульях перед новеньким столом до отказа заваленным вкусностями и яствами, которые они наготовили за день.

— Что делать будем? — спросил я у Димки.

— На кровать уложим? Или пожалеем и домой отправим? — предложил он.

— И отправим, и уложим, и денег дадим. Смотри сколько наготовили. Неделю целую есть будем. Пирожки, блины, мёд, сметана. Всего не перечесть, — разгорячился я.

— У них же там ничего этого нет. Опять голодать будут? Они хоть и женщины, а всё одно жалко их.

— Давай себе кое-что отложим, а стол с едой и стулья… Даже кровать не жалко. Всё в их мир перенесём, — загорелось во мне озорное детство.

— А мамке ещё купим, — поддержал Димка.

Так мы и сделали. Сначала сговорились с Кристалией, потом смотались в Ливадию и всё там подготовили. Место на кухне и в комнате расчистили. Опять же, с Ливадией договорились. Денег пятьдесят серрубликов отсчитали и записку написали, чтобы не волновались, а смело покупали всё, что нужно.

Потом под вспышки молний в Кристалию перепрыгнули. А через пару минут вместе со спящими красавицами, со столом, стряпнёй, честно разделённой, прямо на стульях, с кроватью, матрасом и подушками… Хлоп! И мы в Ливадии.

— Сейчас ты на балкон, а я с миром пошушукаюсь, — велел я Димке.

Когда он отошёл подальше, я договорился с Ливадией, чтобы она, или разбудила спящих красавиц после нашего отбытия, или сама их спать уложила на новую кровать с матрасом и полудюжиной подушек.

Когда возвратились в Кристалию, заново организовали старенький столик и вывалили на него оставленные для себя кушанья. А потом на еду накинулись, изголодавшись от добрых дел.

Спать также разошлись по старым местам, еле передвигая ноги от переизбытка эмоций в сердцах и пирожков с блинами в животах.

— Ты какой номер? — обращаюсь я к Александру из моей команды, летающему за окошком, и не сразу понимаю, что он наполовину прозрачный.

— Двенадцатый, — отвечает тот и улыбается рожицей третьеклассника.

— Не шути. Я из двенадцатого. Я, — втолковываю расшутившемуся близнецу. — Ты из третьего или одиннадцатого?

К окну подлетают ещё двое Александров.

— Я одиннадцатый, — докладывает первый из них. — Доедай, и айда до дома.

— А я третий, — рапортует второй.

Со всех сторон начинают собираться летающие девятилетние Александры, которые кружатся и наперебой представляются:

— Я первый. Я второй. Я четвёртый…

Замечаю, что вновь прибывшие летуны счётом ровно одиннадцать душ не такие полупрозрачные, как прилетевший первым и назвавшийся двенадцатым.

— Не пойму. Один прозрачный, а другие… — не успеваю договорить, как вдруг на улице появляется огромная стеклянная великанша с мухобойкой в руке и разгоняет моих близнецов, как мошек.

Причём, ей наплевать какие они по прозрачности. Всех распугала и, покосившись на меня, прошла мимо.

Я пугаюсь и великаншу, и того, что оказался тринадцатым, после чего убегаю в туалет, где, глядя на своё полупрозрачное девятилетнее отражение, через которое видно бочку, ковшик и окно в ванной, пугаюсь ещё больше и просыпаюсь в холодном поту.

* * *

— Димка, ты где? — спросил я, когда проснулся.

— Здесь, — пробурчал из кухни Настевич. — Не добудился тебя, и что?

— Выгляни с балкона. Тётка стеклянная не ходит с мухобойкой?

Через минуту услышал, как помощник с полным ртом доложил:

— Не видно. А что, должна?

— Ты там жуёшь что-то?

— Не пропадать же добру.

Я встал с дивана и пошагал в ванную, в которой ванны отродясь не было. Умываясь, случайно глянул в зеркало и отвёл взгляд, пытаясь вспомнить, что же такого видел во сне.

Пока завтракал в одиночестве, Димка вовсю пыхтел в своей комнате, найдя себе интересное занятие.

— Таким должен быть? — подбежал он с нарисованной картинкой дирижабля.

— Опять? Ты что, не понимаешь? — набросился я с упрёками.

— Всё одно же пригодится. Если не строить, то знать нужно, о чём мир просить. Сам говорил, много чего не хватает.

Пришлось закругляться с завтраком и чертить недостающие, по моему мнению, части летательной машины.

— Кабина для мамки, это правильно. Только, как она в неё заберётся? Рисуй верёвочную лесенку.

Рулит он чем? Рисуй перо руля. Вот такое. Как на речных лодках. Теперь пару пропеллеров с моторами с обеих сторон на коротких крылышках. И чтоб крутились, как вентиляторы. Стоишь – они стоят. Летишь – они крутятся. А дальше всё правильно.

Забыли штурвал, но он в мамкиной кабине. Так и скажешь, если кто спросит. А вот, откуда мы его взяли? Вот вопрос, так вопрос, — нахмурился я, когда закончил исправлять чертёж.

— Полетели уже на гору? — предложил Димка, устав рисовать и думать.

— Воды нужно набрать. Нет, не фляжку. Во фляжке лечебная вода. Другое что-нибудь есть? — решил я тщательно подготовиться к путешествию на Змеиную гору.

Димка нашёл бутылку из-под газировки, которую мы отмывали-отмывали, да и бросили это неблагодарное занятие из-за его полной бесперспективности.

— Лимонад где покупали? — спросил я, решив, лучше потратится, чем заработать понос от грязи в бутылке.

— Это из-под масла. Лимонад я сроду не пил и не знаю, где продаётся.

— Какого же укропа мы её отмывали, если она из-под масла? — разгневался я на потерю времени понапрасну. — Летим на рынок, где я ещё ни разу не был. Мелочь красномедная имеется. Если что, купим газировку там.

Я набрал горсть серрубликов побольше, рассчитывая по дороге к Змеиной горе столкнуться с финансовыми проблемами и, схватив смешно брыкавшегося и визжавшего Димку себе под мышку, шагнул на лоджию и попросил у Кристалии обычный комплект авиа-услуг.