Уж кто-кто, а душа знала, что не умел хранить секретов. «Теперь буду исправляться. Что ещё интересного можно узнать? Особенно у всезнайки-души? Что?»

— Она у них вроде солнца, а они в её лучах греются?

— Да, — ответила душа. — А вот это не тайна, а понимание мироустройства. Конечно, с твоей точки зрения.

— Сказала только «да» или «нет» можешь говорить. А сколько детей у неё?

— Да, — кивнула душа, и я уяснил, что ничего кроме отрицания или подтверждения слышать не должен.

— Больше двенадцати? — решил погадать на числах.

— Да.

— Больше ста?

— Да.

— Больше тысячи?

— Ты так и будешь гадать? Они же постоянно… Количество их постоянно меняется. Понятно? И спрашивать об этом по меньшей мере невежливо, — разразилась душа нравоучением.

— Зато интересно. А когда проснусь, о нашем разговоре вспомню?

— Зачем, по-твоему, за тебя просили? Чтобы снова всё забыл? Может, не сразу, но вспомнишь обо всём. А вот обо мне и нашем разговоре можешь забыть. Только это мелочи: у меня на этот случай такая рында имеется с таким языком и рында-булинем, закачаешься! — успокоила меня душенька.

— Рында – это колокольчик?

— Да. Колокол на кораблях так называется. Ты ещё узнаешь об этом.

— А бублень – это веревочка, за которую дергают, чтобы звонить?

— Рында-булинь. Да.

— А я потом во много миров смогу пройти? — вернулся я к наболевшему.

— Не только сможешь, но и должен будешь. И чудес всяких насмотришься, и экзаменов разных насдаёшь. Или не насдаёшь. На зрелость тебя и меня проверять будут. Так что, смотри у меня. Не подведи нас, — пригрозила душа кулаком, да энергично так пригрозила, по-серьёзному.

— Нас – это ты, душа, и я – тело?

— Нет же, балбес! А я перед ним распинаюсь, — замахала душа руками.

— Разум? Мозги? Ум? — затараторил я, испугавшись, что разговор на том и закончится.

— Да, да, да. Называй как хочешь. Но мы втроём являемся единым целым. Только тело у нас бессловесное, но в обиду его я не давала и не дам. Так что, тело, душа и разум – это всё, что нужно знать в твоём возрасте.

— Постараюсь запомнить. А потребности у нас разные? — решил напоследок выяснить, от чего это душа защищает тело.

— Не о том спрашиваешь. Подрасти сначала до таких вопросов, — и было мне душевным ответом.

— Что же у тебя узнать про работу посредника? Что?.. А вот, к примеру, у этих миров у всех номера есть?

— Да.

— А имена? — ни с того ни с сего пришло в голову.

— Да, — ответила душа, не моргнув.

— А я узнаю их по именам? Хотя бы не всех?

— Ты уже первый круг узнал, только не запомнил. Потом всплывёт в памяти. Конечно, не без моей помощи, и это тоже большим секретом будет. Кто узнает имя мира, тот обретает над ним великую силу и может просить о чём угодно. И мир должен просьбу выполнить. Но если кто обидит его непотребным повелением, тому несдобровать. Мамка, имя которой все знают и не знают одновременно, и ты в том числе, за него так заступится, что распорядители эти костей не соберут!

— И я её имя знаю?! А какие ещё имена знаю, которые… Кто мне сказал и когда? Ах, да. Как же спросить?

— Никак. Вышло твоё время. Сейчас заснёшь, а когда проснешься, мы снова вместе будем, и ты будешь здоровым. На работу тебе пора. Мальчишек твоих спасать.

— Напарников?

— Да.

— От отупения?

— Нет.

— От чего же тогда? От родителей?

— Нет.

— От… Себя? От себя самих их нужно спасти. Объяснить, что помутнение временное, и нужно его перетерпеть. Ведь миры захотели быстро сравняться, и им всё равно, что с их посредниками происходит. А эти бедолаги с шести лет пошли в школу. И теперь…

— И теперь их на второй год оставят. Все будете учиться в одном и том же классе и ездить на одном и том же авто, — разоткровенничалась довольная душа.

— Так бы сразу и сказала, а то как дед Паша, ей Богу, всё загадками да намёками… Да колокольчиками… Намёками…

Я повалился на кровать и отключился. Точно отключился, а не заснул. Я же и так спал, и во сне отключился. Главное, кто-то из нас троих всё это видел и улыбался, а вот кто?

«Душа? Тело? Или мозг? — продолжил я соображать в грёзах. — Нет, не мозг. Разум. Точно. Я разум. Я человек разумный. Держитесь теперь, миры-голубчики. У головастика хвостик отрастает».

Меня растолкали на закате. Поднялся, расправил плечи, пошевелил ногами, потом руками, прислушался к тишине и смутно вспомнил о колокольном звоне. Всё, вроде бы, было в порядке, а о чём говорил отец, когда будил, вспомнить не получилось.

«Что-то о заходе солнца. Точно. Так и сказал: Хватит спать, уже солнце садится. Пора тебе на улицу… Зачем мне на улицу? И почему я целый день спал? — сидел я и кумекал, пока не звякнуло над головой. — Ёшкин-кошкин. Сегодня же землетрясение было. Землетрясение и… Смех за забором?

Помню о землетрясении и колокольчике, который звонит, когда забываю о важном. И если вовремя не вспомню, он превращается в…»

Во что превращается безобидный колокольчик, я так и не вспомнил, а мгновенно выпрыгнул из кровати и пулей к зеркалу, а в нём отражение – бледное лицо меня самого.

— Что мне нужно вспомнить? — спросил у отражения, не обнаружив ни красных ушей, ни каких-либо других подсказок. — С чего я такой испуганный?

Вместо ответа отражение задорно улыбнулось, потом заговорщицки подмигнуло и помахало рукой.

Я, словно ошпаренный, в мгновение ока отскочил обратно к кровати. «Что это было? Не заметил, как сам себе помахал?.. Нет. Тогда, кто надо мной подшучивает?»

И сразу в памяти всплыло нечто непостижимое. Не просто всплыло, а заполнило всё пространство вокруг, уменьшив меня до размера букашки, и высыпало на голову всё, что пригрезилось во снах и мороках. Всё до мельчайших подробностей.

Картинки замелькали перед глазами, и началось всё с путешествия к кинотеатру за самым настоящим наказанием. Затем я рассматривал афиши и понимал, что под словом «сегодня» стоял автограф родного мира, только автограф был изображён часами, а рядом для меня, дурака, надпись: «Это случилось в XII!» Не в каком-нибудь, а в двенадцатом мире.

А на другой афише тётенька с виноградом. Только на афише с тётенькой надписи пропали, и я ничего не видел, кроме пламени, которое пыталось эту афишу выжечь из памяти окончательно, но она не поддавалась.

«Теперь и во сне, и наяву в истории попадаю? Сегодня после обеда. До этого в лесу… Стоп. Я же вчера из-за Скефия оказался в шестом мире, и уже там шестой папка откручивал мои двенадцатые уши».

— Дилинь! — звякнуло над головой, пытаясь отвлечь.

«Опять по невидимому телефону звонят, — продолжил я пугавшие раздумья. — А вот кто это, тоже сейчас вспомню. Вспомню сейчас…

Стоп, как я назвал мир? Скефием? У них что, имена есть, как у людей? А мы им номера выдали и рады-радёшеньки…

Это же тайна. Её никто не должен узнать. Ну и зачем вспомнил? Я же секретов хранить не умею. Или умею? Может, теперь умею?» — ужаснулся я всему, что вспомнил, но на душе всё осталось тихим и спокойным. Уж больно неестественно спокойным.

Я сел на кровать, прижал и обнял колени, упёрся в них подбородком, чтобы унять невольную дрожь зубов, и попробовал вспоминать всё с самого начала. То есть, с наказания. Теперь и оно выглядело по-другому.

«Во-первых, задал тогда вопрос, как меня обзывает папка, когда не верю в хорошее, и получил прямой ответ от лётчиков. Теперь знаю, что Скефий всегда готов подсказать, — сделал обоснованный вывод и продолжил раскидывать мозгами. — Только нужно правильно спрашивать. Про римские акации хорошо помню. Потом прохожие. Они же предупреждение, что не все станут лётчиками, а кому-то самое место в дворниках. Это уже намёк на нас, шалопаев. Стало быть, в ближайшее время из-за учительниц попадём к докторшам. Потому что отупеем. Не все, конечно, а только двое шестилеток. Точно. И потом им не хулиганы уши крутить будут, а родители.