— А оттуда ты как? Сам, небось, ещё никуда не ездил, — не сдался я.

— Фу-у-ух! — вступился трёхголовый за Подарка.

— Сдаюсь, — картинно вскинул я руки кверху. — За возвращением парня сам проследишь. Седлайся! Вернее, впрягайся. На выходе запрягайся. Зевак, как я понял, ты уже от магазина отвадил. Стало быть, пора и мне с Америкой прощаться.

— Фух! — коротко и без факела подтвердил мои соображения Скефий, и я вышел из распахнутой магазинной двери на улицу Чайна-Тауна.

— Что это за натюрморт? — опешил, увидев пару ящиков пепси и с десяток картонных коробок разной формы, окраски и величины. — За всё это уплачено? Тогда грузимся и в путь.

Меня сразу же оторвало от земли и приподняло на несколько метров, оставив наблюдать сверху за фантастической картиной, разворачивавшейся на китайской улице американского города Нью-Йорка.

Все ящики подпрыгнули следом за мной и зависли на невидимом изгибе спины Скефия Горыныча. Следом за ними вверх подскочили и Джимми с его зазевавшимся дядькой. Оба они замерли в воздухе с побелевшими лицами, а дверь их родного магазина с силой захлопнулась, оставив помощника через стекло наблюдать за нашим отбытием на Брайтон-Бич.

— Покажись уже людям, — не выдержал я и нарисовал в воображении длинного и извивавшегося змея с тремя длинными шеями и крупными огнедышащими головами.

Скефий сразу же и изобразил мою задумку, только оставив наше совместное художество совершенно прозрачным. Я поразился объёмному и извивавшемуся хрустальному змею с миниатюрными крылышками, который сразу же одной головой сжёг пару свисавших с домов флагов с иероглифами, а другой выстрелил снежками в разбегавшихся по улице китайцев, которые, заверещав то ли от радости, то ли от страха, попрятались в соседние магазины.

— Только не говори, что они всё это запомнят, — вздохнул я с нескрываемой завистью и поднял обе руки вверх, подавая знак миру, что пора в полёт.

В то же мгновение хрустальный дракон взлетел, виляя всем многометровым телом, Джимми и его дядька заверещали, словно малые дети, а я, похлопывая красным плащом, помчался вдогонку за скакавшими на Горыныче коробками с покупками.

Пропетляв между небоскрёбами и прочими зданиями поменьше, мы вылетели на простор бухты с нашим знакомым островом со статуей Свободы и её факелом.

Скефий, недолго думая, нырнул своим Горынычем в воду залива, бросив меня в одиночку наслаждаться стремительным и прямолинейным полётом.

Несколько раз он выныривал, оставляя вспененные волны и восторженные американо-китайские вопли на поверхности, и снова нырял. Потом всплывал, недолго извивался в воздухе и еще раз нырял. В один из таких нырков Джимми поймал крупную рыбину, отчего заверещал ещё громче, а я, пролетев в этот раз мост Верразано-Нарроус снизу, повернул влево к песчаному пляжу, на который медленно заползали ленивые американские волны бесконечной океанской длины.

Мир Горыныч, опередив меня под водой, вынырнул в очередной раз и, пролетев остаток пути по воздуху, приземлился на песчаный берег полуострова, который назывался Брайтон-Бич.

Новые знакомые с их подводным уловом спешились и начали нервно кланяться и благодарить Горыныча и всех китайских богов за то, что остались живы после знакомства со стихийным бедствием в лице моего дракона с его огненно-денежными капризами. Я издали попрощался, помахав рукой Подарку и его дядьке, и пустился в обратный путь, собираясь вскоре просить мир о сверхзвуке и ветронепроницаемой капсуле.

Через несколько минут полёта над океанской гладью меня догнали мои покупки, но уже без какого бы там ни было извивавшегося змея, а я, не успев открыть рот, чтобы отдать новую команду, неожиданно вошёл в штопор и, закружившись с неимоверной скоростью, приземлился на Фортштадт.

— Совести, значит, нет ни грамма, — выразил я бесконечную благодарность за моментальное возвращение из дальней Америки на грешную армавирскую землю.

— Фух! — подтвердил моё о себе лестное мнение своим, очень даже видимым, факелом совершенно невидимый Скефий Горыныч.

— Значит, у вас такая традиция? Я о мгновенном возврате, — решил уточнить, припомнив такое же моментальное возвращение из юго-западного сада засыхавших Босвеллий.

— Фух! — засвидетельствовал своё почтение Скефий, но уже простым теплом.

— Если я куда-то очень далеко путешествую, то… — не успел договорить, как отчётливо увидел перед глазами красочную картинку.

Мир в подробностях нарисовал меня, стоявшего на каком-то бугорке, и моё дальнее путешествие, начавшееся на этой кочке. Только вот, и к горке, и ко мне сразу же привязалась красная нитка, которая бесконечно растягивалась, при этом не изменяясь в толщине.

Дальше я мотался по разным местам и в разные направления, а ниточка всё время следовала за мной. Причём, она всегда оставалась прямой, как струнка. Куда бы я ни сворачивал, она всегда была от моей стартовой горки и до моей финишной пятки.

В конце концов, я начал возвращаться домой, а красная ниточка, будто резиновая, выстрелила мной обратно к горке, словно шпулькой из рогатки, и через мгновение я оказался в начале своего путешествия на исходно-конечном бугре.

— Я же говорил, что совести нет, — снова поблагодарил я Скефия в своей оригинальной манере. — Спасибо, Кармальевич. А где платформа? Где бананы? Ещё не долетели? — ужаснулся, не увидев у входа в пещеру отбросов банановоза.

Оставив на произвол судьбы, приземлившиеся вместе со мной коробки с подарками и пепси-колой, заглянул в пещеру, но и в ней ничегошеньки не было. Я побродил, ожидая от мира хоть каких-нибудь комментариев на банановый счёт, но ни снежком, ни факелом по темечку не получил.

Вечер уже давно приступил к своим обязанностям, и сумерки густели прямо на глазах. Я в сердцах схватил ящик с пепси и, чуть ли не бегом, помчался обратно в пещеру, собираясь перетащить все подарки от Подарка и его дядьки в пещеру, а уже потом, после возвращения домой разбираться с исчезнувшими бананами.

Опыт по перетаскиванию громоздких вещей сквозь ракушечный монолит у меня уже был, к тому же свежий, и я, недолго думая, начал чеканить шаги в направлении пещерной стены.

Сопутствующие ощущения, истосковавшись по американскому путешественнику, неистово набросились на меня, и я отдался им всеми фибрами и чувствами. Но удовольствие от мурашек продолжалось недолго. Я врезался ящиком пепси-колы в картонные залежи бананов, оказавшиеся на моём пути к центру родимой подземной обители.

— Здравствуйте всем, — обрадовался я, наткнувшись на несметные фруктовые сокровища. — Кто вас сюда загрузил? Образ! Ах да. Критерий не опознан.

Я перестал препираться с отключенным ЭВМ и ломать голову над тем, кто мог выступить в роли грузчика бананов, и занялся перетаскиванием американских богатств с улицы в пещеру.

Изрядно вспотев, закончил суперменские занятия и, спрятав четырнадцать долларовых монеток под одним из ящиков с фруктами, предварительно присыпав их песком из битых ракушек, задумался: «С чем же возвратиться домой к гостю Угоднику с его плацебо, и моими домашними в качестве невменяемых, но гостеприимных хозяев?»

«Может, бананы сам Угодник затащил? Тогда он наверняка ящик с собой прихватил. А если нет? На всякий случай, возьму один с бананами и один с пепси. А в остальных, интересно, что? Потом проверю. Времени уже нет. Не испортятся же они», — поразмыслил недолго и, обозвав себя законченным балбесом, принялся вытаскивать пепси и бананы обратно на Фортштадт.

Оседлав ящики, попросил в срочном порядке доставить меня в родной огород. «Там никто не увидит. Положу ящики под яблоню, а потом прокрадусь в дом», — спланировал уже в полёте над Армавиром и под первыми звёздами на потемневшем безоблачном небе, а Скефий, безо всяких возражений, доставил меня в пункт домашнего назначения.

— Мне сейчас не нужно скрываться от глаз? Пока снова не стану самим собой и не переоденусь в штатское? — начал я колебаться уже под яблоней, на которую любил забираться за первыми летними яблочками.