— Вот молодёжь пошла. Им уже десять копеек для хулиганов жалко. А ещё октябрёнок, наверно, — хором возмутились одинаковые лица актёров-прохожих в одежде лётчиков и врачей.

Я начал притворно хлестать ремнём по крошечному заду мелкого актёришки.

— Мир, в который я попал, отпусти меня домой! Мир, в который я попал, отпусти меня домой! — заверещал мальчишка, очевидно по тексту, а совсем не от боли.

— Мир мой двенадцатый, забери меня домой! Мир мой двенадцатый, забери меня домой! — снова прокричал молодой талант, а потом надолго заткнулся.

— А это тебе за Борьку! — крикнул я ему в ухо, чтобы очнулся и продолжил играть.

— Не знаю я никакого Борьку. Не знаю и никогда не видел, — начал он оправдываться.

— Это за поросёнка, — озвучил я следующую реплику и снова стеганул ремнём.

«Поролона подложили, чтобы не больно было. Не могут же актёра взаправду хлестать, как папка ремешком», — думал я и дивился безупречной работе и малявки, и напарников по фильму.

Наказываемый нами мальчишка задёргался, и я понял, что началась новая сцена, где я удерживаю его за ноги, а мои друзья начинают делать вид, что откручивают главному герою уши.

— Куда собрался? — крикнули малявке мои напарники.

— На Кудыкину гору воровать помидоры! — взвизгнул он и ловко развернулся.

— Можно и так, — продолжил я играть свою роль и придвинулся ближе, чтобы схватить киношного страдальца за ноги, а другие хулиганы тут же и приступили к фальшивому откручиванию ушей.

— Это тебе на будущее. Аванс от Кармалии, — сказал я жадному октябрёнку, и мы всей бандой весело захихикали.

Вскоре я бросил издеваться над молодым трагиком и поплёлся в кинотеатр. Шагал себе и кумекал над таким простым, но очень грамотно написанным сценарием, играть по которому легко и непринужденно. Мои напарники тоже прекратили притворное издевательство над мальчишкой и поплелись следом, а потом где-то потерялись, а я шёл дальше и пребывал в твёрдой уверенности, что сейчас-то меня точно пустят посмотреть фильм о Кармалии и её традициях.

* * *

— Браво Создателю! Браво Творцу! — заорали вокруг мои новые соседи по просмотру фильма, который я в очередной раз проспал.

— Что за шутки? — вздохнул я беззлобно, потому как ругаться ни сил, ни желания не осталось. — Уже раз двадцать пытался этот фильм посмотреть. Раз двадцать! Почему-то после названия сразу засыпаю. Все титры уже наизусть выучил, а фильм, так и не посмотрел. Всех детей Кармалии во всех кругах поимённо запомнил. И всё зря. Всех Сашек-растеряшек и прочих замарашек, во всех их мирах на зубок…

— Может вам ещё рано такие фильмы смотреть? — вежливо предположил мой новый сосед с аккуратной бородкой и усиками.

— Меня бы тогда в зал не пустили, — отмахнулся я от интеллигентного собеседника и прилежно поддержал аплодирующих: — Браво-браво!

Потом нехотя поднялся с кресла и поплёлся к выходу, а сердобольный сосед напутствовал вдогонку:

— Это вам браво, молодой человек. Вам.

— Мне-то за что? За здоровый сон? — спросил я незнакомца, а потом добавил: — Прощайте, дяденька Автор.

— Лучше в школу идите, а не на съёмочную площадку, — не угомонился сосед и продолжил аплодировать.

— Я же туда ни ногой. Какая школа? — запротестовал я, имея в виду выученную на зубок роль старшего хулигана с кожаным ремнём на поясе и каменным сердцем в груди.

— Что значит, какая школа? — опешила мама, разбудив меня то ли от сна, то ли от многосерийного морока.

— А ну вставай! Где вас вчера носило? Почему отец с утра расплетает всё, что вечером наплёл? — тормошила меня мама, а я ни в какую не желал открывать глаза.

— У Насти были. Потом за тобой поехали.

— Что за концерт ты устроил? Почему отец вчера хвастался, а сегодня глаза прячет? А ну вставай! — не унималась мама.

— Проболтался? Вот укроп. Я же просил со мной на Черёмушки не мотаться? Просил. А сегодня там и следа не осталось от наваждения, — расстроился я, что пришлось в такую рань объяснять то, что не мог растолковать даже себе.

— Мы полночи уснуть не могли, — пожаловалась мама.

— Зато я двадцать сеансов кряду проспал.

— Раз от разговоров проснулся, вставай, — призвал к порядку отец.

— Каких разговоров? Я ещё сплю, — не понял я, на что намекает родитель.

— Бред вчерашний я маме рассказал, а она и вечером заснуть не давала, и сегодня спозаранку разбудила и отчёт требует. Наверно, лишнего сболтнул, когда от избытка чувств к бочке с вином приложился, — доверительно поведал папка. — А правда, что бензин подорожает?

— Не будет сегодня дешевого бензина. Не будет, — проснулся я окончательно и в сердцах отмахнулся подушкой и от мамки, и от папки.

«Пойду с душой поздороваюсь», — решил и отправился к зеркалу трюмо.

Мама с папой перебрались на веранду и снова сцепились языками, выясняя, что я говорил хоккеистам, что отвечал папка, где мы были втроём, и что теперь нужно сказать маминым подругам.

— Что со мной было? — спросил у отражения, силясь вспомнить, о каких сеансах хвастался маме, и почему их проспал.

Отражение неопределённо пожало плечами и махнуло рукой.

— На меня машешь или на мои сны? — попросил я уточнить. — Ах да. Говори. Сон?

«Нет», — закивало отражение.

— Морок? — продолжил общение, припомнив, как правильно разговаривать с зеркалами и душами.

«Нет», — кивнуло отражение.

— Не сон, не морок, а кажется всю ночь снимался в роли хулигана. Что же это? Получается, я сегодня раз двадцать кряду сам себя ремнём лупил? Вот почему моя задница была в малиновую полоску, — ужаснулся догадке, а отражение не останавливаясь закивало "да" и беззвучно захохотало.

«Сам себя. Двадцать серий подряд, — сокрушался я снова и снова, осознав, что не Скефий меня мутузил, а я собственными руками, если не брать в расчёт стёртые до крови уши. — Вот это жизнь. Вот это “Мотор!”»

— Жизнь? Это было по правде? — вытаращился я в зеркало с надеждой, что оно кивнёт «нет».

«Да», — ответило зеркало, и пожало плечами, мол, ничего не попишешь.

Мигом почувствовал, как загорелись уши, припомнив исторический морок, как зачесалось пониже спины от аналогичных воспоминаний о ремне, и как я тогда расстроился неожиданному повороту в только что начавшейся карьере мирового посредника.

— Прости меня, Скефий, — дрожавшим голосом попросил я прощения у невинно обвинённого мира.

Скефий вздохнул теплом, я понял, что прощён, и настроение ненадолго улучшилось.

— Сегодня бил, а болело год назад? Фантастика. Зато имена выучил. Скефий, Татисий…

Я перечислил всех первенцев, а потом произнёс пару имён второго круга и обессилено свалился на диван.

— Выучил ценой прошлогоднего покраснения ушей. И что теперь с этими именами делать? Мы же наоборот их называем. Третий, к примеру, по мамкиному Наверий, а по-нашему Даланий получается. Теперь путаницы в голове не оберёшься. Ещё сестрички. Целых три. Амвросия, Талантия и Фантазия. Это они всё запутали своими косичками, — расстроился я ещё сильнее и начал собирать ранец.

Конечно ни в какую школу я не пошёл, а только сделал вид, что на целый час раньше обычного отправился в неё, весь с головы до ног истосковавшийся по учёбе.

Родители всё ещё выясняли, кто прав, а кто виноват в фальшивом Настином воскрешении, и не обратили на меня никакого внимания.

«Довёл семейку. Сами всё затеяли, помощники укропные. Уже третий день беды начался, а я ещё не разобрался что к чему», — думал я, когда бежал вокруг квартала, чтобы быстрее и с глаз родительских долой, и к деду пораньше явиться, пока тот не запылился и не раскалился.

* * *

Осёдланную Америку увидел сразу, как только прошёл трансформаторную будку и свернул на дедову улицу. Седок, наверное, ещё затемно устроился на отсыревшей за ночь скамейке и глядел в синюю даль. Я прибавил шагу, прошёл цыганский двор и следующий за ним, пока не поравнялся с дедовскими владениями.