— Собирайся. Едем к дяде Вите, — выговорил папка, впав в подобие транса, и начал готовиться к отъезду.

Задвигался, как мешком пришибленный. Глазки в одну сторону, а руки и ноги в другую. Если бы не пригляд Скефия, вообще бы, дров наломал. Я так понял, мир сразу же вмешался, когда увидел, что с папкой случилось из-за воскресного дождичка.

«Подурачился? — обратился я к миру. — Теперь ухаживай пока он в себя не придёт. Или не поверит, что сам их наловил».

Переговорив с миром, я метнулся к мамке, чтобы сообщить, что мы ненадолго отчалим в сторону Ефремовой поделиться нежданной радостью о забытом улове.

Москвич заурчал недовольным голосом, что его снова побеспокоили, не дав отдохнуть после дальнего ставропольского похода, но я и ему объяснил нашу внеочередную проблему, пригрозив ещё более дальними путешествиями:

— Не куксись. Кто же знал, что наш мир такое выкинет? Терпи. Скоро сам в сверхдальние походы мотаться будешь.

Захватив, почему-то, оба ведра с раками, мы сразу же помчались через улицу Ковтюха прямо к владениям Тимофеевича и его жены тёти Таси. Но рыбацкие приключения на этом не закончились.

— Виктор. извини, что так получилось. Торопился. Ночь. Темно было. И из головы выскочило, — поспешил с извинениями ошеломлённый Григорьевич и вынул из багажника ведро с раками.

— Я тоже. Извини. Не углядел. Всех забрал. Но я… Или не я? В общем, они уже потрошенные и чищенные. В следующий раз обязательно туда же. Только туда, — пробормотал точно такой же «ошеломлённый» Тимофеевич и обменял почти полное ведро раков на трёх огромных судаков в своём, не соответствовавшим рыбьим размерам, ведёрке.

Как два одинаково сильных боксёра после долгого боя в двенадцать раундов, один и другой нервно потрясли друг другу руки и разошлись в разные стороны ринга. Один рыболов в свой двор, а другой раколов сел в Москвич и надавил на газ, не взглянув на крупнокалиберных и колючих рыбин, позабытых им наравне с раками.

* * *

Нажарив судаков с карпами, наварив ухи из карасей и судачьих голов, а также целое ведёрко раков, всё моё семейство чинно отобедало.

Отец уже пришёл в себя и шутил без остановки, мама, обрадованная богатым уловом деликатесов, тоже пребывала в приподнятом настроении. Вопросов о спонтанной материализации речных объектов ни у кого не возникло, и я, успокоившись, начал планировать послеобеденный отдых.

«В пещеру. Только туда. Там есть, о чём расспросить ЭВМ. Про войну окаянную. Про фантомов, желательно человеческих. Узнать о втором адресаторе. Может даже, заглянуть в него… А в четвёртом круге, какая, интересно, пещера? Там же сто двадцать выходов в миры. Ещё, как минимум, два в другие звенья и шлюзы», — ошалел я прямо за обеденным столом.

— Пап, а что такое шлюзы? — сболтнул, не подумав, чем спровоцировал далеко идущие насмешки.

— Точно. Сынок наш желает про обрезание узнать. Представляешь, чему его Павел обучает? — переключился родитель с абстрактных шуток на конкретные. — И ещё о случках. Ха-ха-ха!

— С чего, вдруг? — грозно повела бровью мама.

— Я, вообще-то, про шлюзы спросил. И если бы Павел меня обучал… Но я и вас об обрезках со случками готов послушать, — осторожно вступил я на минное поле взрослых разговоров.

— Это за столом не обсуждают. Может, тебе уже про девочек что-нибудь интересно? — вроде как, с надеждой спросила мама.

— Так ведь, случка – это про них. Про собачьих девочек. Ха-ха-ха! — взорвался родитель диким хохотом.

И я, и мама сделали вид, что ничего не расслышали или не поняли, после чего я поспешил выскользнуть из-за стола и был таков.

— Я надолго. Пойду к Павлу о шлюзах спрашивать, — ультимативно крикнул уже с порога.

— О шлюхах? Ха-ха-ха! — донеслось из дома кривляние папки и последовавшее за ним мамкино шипение, спасшее меня от инструкций или запретов, и я удалился.

Попытался удалиться. Успел только за калитку выйти, а дальше остолбенел.

По моей улице, залившись горючими слезами, шагал мой старинный дружок-пирожок шестилетка Димка. Юный кристалийский посредник собственной персоной. Немножко повзрослевший, в нелепой… Вернее, не совсем в кристалийской одёжке, но именно он.

— Как же мне не плакать? Меня ищешь? — выдавил я из себя подобие шуточного приветствия и шагнул навстречу.

Но Димка и ухом не повёл, а, вытирая кулачком слёзки, пошёл себе в сторону моей школы.

— Ты чего? — опешил я и попробовал догнать ребёнка.

Догнал. Похлопал по воздуху, а не по плечику в детском пальтишке, и выпал в осадок.

— Призрак! Тьфу, ты. Признак. Но без свойств… Зато плачущий, — раскричался я посреди улицы и спугнул видение. — Не знаю, как ты там материализовался, но исчез ты довольно эффектно, — похвалил я Димку, а не мир.

«Дяденька Эс. Это ты меня так от пещеры отваживаешь? Димками пугать начал?» — мысленно высказал я свою догадку-претензию.

— Пуфф! — дунул мир в лицо, а мне послышалось: «Да, как ты, щенок, такое мог о родном мире подумать?»

— С Димкой беда? — струхнул я снова, но Скефий не торопился с ответом. — В моём мире? Хоть это ты можешь дунуть или плюнуть?

— Фу-ух! — дунул мир жарким факелом.

— Тогда меня в район Черёмушкинских зло-действий! — скомандовал я миру и получил ружьишком по пальтишку. — Мне его на куртку накинуть или сразу наперевес? — дрогнувшим голосом спросил я, представив, как приземляюсь в самую гущу Димкиных обидчиков.

— Пуфф! — успокоил Скефий, и я накинул двустволку на плечо.

— Старт! — распорядился, а потом только вспомнил о своей призрачной всевидимости и всефантомности. — Сокрыть не забудь, дяденька Эс.

Как не храбрился, как не готовился, а всё равно растерялся, оказавшись посреди двора между пятиэтажками на улице Маркова, немного подальше дома моего призрачного дружка.

Никаких хулиганов и близко не было, зато около одного из подъездов собралась небольшая толпа сердобольных бабушек и женщин в платочках, озабоченных каким-то из ряда вон происшествием.

— Димка тут? — потребовал я доклада от Скефия.

— Ш-ш-ш! — дунуло в лицо незнакомым мирным междометием.

— Интересно. Не холодно, не жарко, а я уже от страха вспотел. Размагничивай. Нужно разобраться, с кем тут драться или стреляться, — невесело скаламбурил я и шагнул в сторону женской сборной по сердоболию.

— Тётеньки, а что тут с Димкой случилось? — запел я слезливую песенку, всё ещё опасаясь, что именно с моим дружком, пусть даже заочным, произошла какая-то беда.

— С Костей, а не с Димкой. Пропал ребёнок. В пятницу гулять выбежал и не вернулся, — заохали сердобольные, обрадовавшись новому собеседнику.

— Костя? А лет сколько? — поддержал я беседу.

— Семь ему. Уже в первом классе. Был в первом. Ой, горе какое у родителей! Ой, горе! — запричитали все вокруг.

«Костя… Ребёнок… Пропал… Семь лет… Первый класс… Горе…» — простучало то ли в голове метрономом, то ли в груди вместе с сердцем, и я подключился головастым хвостиком в космическую розетку.

— Отставить детей заживо хоронить! Живой он. Плачет только. Где его мамка? — взорвался я, затрепетав всем нутром, и начал расталкивать бабулек, чтобы войти в подъезд.

— Откуда знаешь? Ты его спрятал? Чего тебе от него надо? Кто надоумил? — зашипели на меня тётки, мигом превратившись в злобных Натурок.

— Ничего пока не знаю. Пустите, вам говорю! — отбился я от хоккеисток и вошёл в квартиру второго этажа. — Где хозяева? Фотографию сыночка мне. Быстро! — скомандовал я толпившимся в коридоре то ли родственникам, то ли соседям, поспешившим с их траурными сочувствиями.

— Ты ещё кто такой? Его мамка к ведунье ушла, а отец где-то по городу, по родственникам и одноклассникам мотается. Шёл бы ты, а? У людей такое горе… — посыпались на мою голову упрёки.

— Без фотографии не уйду. Мне же надо знать, кого искать, — упёрся я в стену непонимания и пожалел, что не вовремя размагнитился.