«Точно сегодня без кольчуги», — думал я, а сам повествовал об Эквадоре и его путче, о Колумбийской стране и её нерадивых экспортёрах бананов. Потом подробно объяснял о способах длительного хранения бананов в трюмах пароходов и об их моментальном дозревании.

— Представляете, газ какой-то внутри нашего белого налива. От него все иноземные фрукты враз переспевают. А в «Виннере» их тысячи тонн. Чтобы всё не испортилось, экипаж принял решение избавиться от газированных эквадорских бананов.

А я с миром сложил их на тележку и отослал домой. Вернее, мир сам их собрал и меня, неразумного, носом в них ткнул. Потом, конечно, я поблагодарил интернациональный панамский экипаж. Заодно всё о бананах узнал. Сомневался, с чего это они ими в воду кидаются?

После всего этого мир меня в Америку отправил. Я ещё кочевряжился. Не хотел туда добираться. Пришлось ему проявить характер. Заставить вашего неслуха в синем костюме и на коньках кататься, как Иисус наш пешком по воде, и верхом на Змее Горыныче летать, и на дно морское нырять.

Я-то, нпо наивности, думал, что ему уже нечем меня удивить. Но куда там! Так удивил, что мой красный плащ побледнел. И не только меня. Китайских американцев из снежно-огненного пулемёта покосил и пожёг, как негодных элементов. Правда, вначале мы с ним начеканили не одну тысячу заморских долларов. Чтобы они не думали, что в Армавире скупердяи живут. Засыпали весь магазин вот такими талерами чуть ли не по щиколотку. Пусть пережёвывают. Не жалко.

Нащупав в плавках блестящий американский доллар 1972 года, я протянул его всем желающим на обозрение. Смешки ненадолго затихли, и инициатива перешла к Николаю.

— Вот он какой. Взаправду начеканил таких? Много тысяч? А за сколько раздваиваний? — уточнил дядька.

— В том-то и дело, что за одно-единственное. Фонтаны из ладоней! И почти безболезненно. Мир же сам инициативу проявил. Там тоже мальчишка сироткой оказался. Так мы его семейству помогли с коммерцией. За это получили неизвестные продуктовые подарки. В пещере сейчас. На хранении.

— А я, кажется, знаю этого китайца. Имя его знаю, — заявил Угодник. — Посе-Муто Хосю-Пити. Ха-ха-ха!

Все рассмеялись над его шуткой, а я уточнил:

— Это пародия на японское имя. А моего Подарком звали. По-китайски Ли-У, а по-английски Джимми. Ли-У – и есть что-то вроде подарка. Его так родной папка назвал. Потом он погиб.

Так вот. Я с этим Подарком и так, и сяк, а он всё одно на Горыныче кататься хочет. Я ему объясняю, что змей у меня не китайский, а нормальный, русский и к тому же трёхглавый, а ему всё равно. Пришлось мир просить о перевоплощении в хрустальное чудище о трёх головах и наводить в Чайна-Тауне шорох. Ну, чтобы ребёнка уважить. Так он и Подарка, и дядьку его на горб закинул и айда нырять по Аппер-бэю. Залив океанский так называется. До самого Брайтона донырнул. Какую-то рыбину по пути поймал, но доставил-таки всех на пляж и отпустил невредимыми.

А я всё это время рядом порхал в гордом одиночестве. Контролировал всё. И миром нашим гордился. Потом, хлоп! И я уже с претензиями к нему за скоростное возвращение домой. Чуть об Фортштадт меня не расплющил. Но потом сразу же его простил…

Я закончил краткий обзор послеобеденных подвигов, а мои домочадцы только-только во вкус вошли. Угодник подливал в стопочки, и все угощались и отдыхали. Все, кроме меня. Мне так и не дали поужинать по-человечески. Наверно, из-за того, что всё ещё оставался в неуместном карнавальном костюме заморского героя-спасателя.

— А сейчас начинаем литературные игры, — весело объявил Николай, но голос у него дрогнул.

— Не знаю таких, — заявил папка.

— Никто не знает, — повинилась за всех мама.

— Зато Сашка наш знает, — кивнул в мою сторону дядька.

— Что-то я о таком не помню, — открестился я от неизвестной, да ещё и играющей литературы.

— Бьюсь об заклад, знаешь. Проверим? Мы уже с тобой один раз играли, — настаивал Николай.

— Поконкретнее, можно? — вступил в нашу свару слегка захмелевший родитель.

— Поконкретней? Получите. Я начинаю, а кто продолжение знает, тот и продолжает.

— Что продолжает? — решила и мама разузнать об играх с литературой.

— Верблюд, когда ты стал горбат? — выдал Николай, вместо объяснений.

— О-о! Это длинная история, — вырвалось у меня, незнамо откуда.

— И всё же, всё же, всё же, — продолжил Угодник.

— Когда я Бога попросил, чтоб был ни на кого я не похожим, — закончил я короткое подобие четверостишия.

— Даёте! — подивился папка.

— Молодцы, — похвалила нас мама. — Оригинально и поучительно.

— У нас ещё мешок таких имеется. Продолжаем? Там хоть и не в рифму бывает, зато не менее интересно, чем у самого Омар Хайяма, — раззадорился дядя Николай.

— Если честно, толком не знаю, откуда всё это во мне… — начал я оправдываться, но меня прервали на полуслове.

— Погодь-погодь. До сольных выступлений мы чуть позже доберёмся. А сейчас про мудрость, — перебил меня Угодник и начал: — Старик, как мудрость нам увидеть? Где искать? Быть может, признаки какие-нибудь есть? Седая борода, бесстрастный взгляд, когда увидит золото или услышит лесть?

— Друзья, коль соблюсти приметы эти, прибавив всего лишь два рога, мудрее моего козла вам не найти на свете, а он живёт в сарае за порогом, — по-стариковски выговорил я совершенно незнакомые строки.

Что тут началось! Все не просто засмеялись, все до слёз захохотали. Будто это не стишок был в нашем с Угодником исполнении, а живое выступление знаменитых Тарапунько и Штепселя. Больше всех смеялся сам Угодник. Слёзы так и текли из его глаз, но он не обращал на них никакого внимания.

На одно мгновение мне даже показалось, что это мы всей семьёй излучали из себя тот самый негасимый свет добра и жизни, который я сегодня ожидал от Угодника. Да так ярко светили, что у него слёзы из глаз! Будто бы он сидел под нашими лучами и не просто оттаивал, как он говорил, а впитывал наш свет. Заряжался им. Заполнял всего себя, чтобы потом самому раздавать его людям. Но это видение длилось не больше мгновения.

— Расскажи нам про товарищескую клешню. Про отшельника. А я пока с братом посмеюсь от души, — попросил он меня неизвестно о чём и продолжил улыбаться сквозь слёзы.

— Только начни сам, а я сразу вспомню и продолжу, — пообещал я, а у самого от нашей катавасии из смеха и слёз на душе совсем не аленькие цветочки расцвели.

— Отшельник-рак всю жизнь прожил в пруду, — выдал начало Николай, еле-еле успокоившись.

А я тотчас вспомнил стих об отшельнике, но сразу продолжать его не стал, а дождался, пока Угодник нальёт ещё по одной стопочке, пока всё пригубят стаканчики, пока закусят, а только потом начал его с самого начала.

— Отшельник-рак всю жизнь прожил в пруду. Воды он не мутил, привычен был к труду. Супруги не имел и дружбы не водил, и редко по ночам на берег выходил. Но вот, под старость, он решил жениться. Кого же в жёны брать, никак не мог решиться. Одна толста, другая холодна, а третья, непременно, уж чья-нибудь жена. Вот так он в поисках по дну бродил, пока однажды в раколовку угодил. Взмолился старый, закричал: «Спасите! Ведь друг ваш и сосед в беду попал!» Но сколько не кричал он: «Помогите!»

— Клешни никто из раков не подал, — не утерпел и выдал Николай последнюю строчку. — Браво, Александр. Браво!

— Ты у нас, оказывается, талант, — удивился папка, но захлопал в ладоши так, будто это я сам написал стишки и басни о верблюдах, козлах и раках.

— Он когда со своим Мишкой Косолапым по телевизору выступил, мне все девчонки на фабрике так и сказали: «Твой сынок артист», — припомнила мама ещё один наш семейный анекдот.

Фактически я тогда крупно опозорился. Забыл слова детского стишка, но зато скорчил такую умилявшую рожицу, что все телезрители подумали, будто это так Мишка обиделся на свою шишку, которая отскочила ему по лбу. Слава Богу, моя амнезия оказалась короткой, и я нашёл в себе силы закончить ясельное стихотворение.