А мои напарники уже вовсю перестраивались в фибры и начинали парить в ожидании разрешения на вживление в мою штопанную-перештопанную душеньку.

— Все знают, что сейчас потеряют «человечность» и снова станут фибрами-профессионалами? — спросил Скефий у кандидатов на душевное усыновление или удочерение.

— Уже можно? — заголосили в нетерпении страждущие избавиться от всего, что ещё недавно было смыслом нашего беззаботного существования.

— Командуй своей армией, — обратилась ко мне Кармалия.

— Можно! — выдохнул я, и увидел среди прочих сестрёнку Александру-ТА, готовую принести себя в такую же жертву, как и все мои братья.

Все, как один, сослуживцы-мушкетёры в полном составе, все отважные помощники и пересмешники, начали перерождение в обыкновенных и туповатых профессионалов, в специалистов по нужным душевным чувствам, которыми они, возможно, были до нашего визита в Небытие. Все разбрелись к местам со свободными шестиугольными сотами, и зависли над ними в ожидании таинства оболванивания.

Оно не заставило себя ждать, и тонюсенькие радужные молнии впились в тела моих напарников прямо из соседних фибр. Те безропотно обменивали свои знания, свою память, своих ос, на профессиональные навыки, и приземлялись, теряя цвет, и врастая невидимыми ворсинками в ткань моей душеньки.

— Мне тоже можно? — забеспокоился я о своём месте в родном фибро-строю.

— Успеешь, — крикнул Скефий и швырнул мимо меня несколько разноцветных фибр, целясь в свободные соты, остававшиеся кое-где на швах.

Что тут началось! Мир… Нет. Не мир, а всё Небытие вздрогнуло, как от многотонного атомного взрыва.

— Ты что наделал?! — оглушительно воскликнула Кармалия. — Сам это придумал? Что там вместе с фибрами было?

— Мама, всё хорошо. Там наши, и ещё кое от кого из второго круга, — бросились успокаивать Кармалию дочки.

— Цыц! — прикрикнула на них мировая мамка и снова обратилась к сыну: — Я не дура, и из ума пока не выжила. Признавайся, что подбросил вместе с подарками?

— От себя, от парней, от старших девчонок… — начал мямлить Скефий, явно чувствуя себя виноватым.

— Ты кого из Головастика сделать собрался? В кои-то веки родился обыкновенный мальчишка с редчайшим взглядом на мир, на жизнь, а ты его, что? В кого перекрасить захотел? Ну-ка, повинился мамке!

— Попросила сестрёнка. Как ей откажешь? — оправдывался Скефий.

Я обмер. Нет. Не от непонятной перепалки мировой мамки с нашкодившим оболтусом сыном, а от происходившего с моей душой.

Лежавшая на тверди душа сама заполнила все пробелы фибрами-подарками от Скефия, его братьев и сестёр, и начала переливаться ярким золотым свечением. И, вроде как, взялась набирать внутрь себя что-то воздушное. Начал появляться душевный объём.

Трещинки и морщинки между фибрами стали исчезать. Перелив, пробегая яркими золотыми полосками, раз за разом отбеливал каждую фибру отдельно и всех вместе. Появлялся яркий белый свет из каждого уголка и закоулка просыпавшейся или оживавшей души. Из каждой фибры. Из каждого осколка.

А мамка продолжала серьёзный разговор с сыном и не обращала никакого внимания на оживавшую душу. Я не сразу понял, что мне теперь места в своей душе не хватило. А когда прозрел и осознал весь ужас, тогда и взвыл сиреной, перебивая и Скефия, и Кармалию:

— А я? А меня? Что теперь будет? Куда мне податься? Я теперь что, умру? Или в кастрюлю? Это же почти одно и то же. Как же вы могли?

— Ещё чуточки и… — вещал неуместные прибаутки Правдолюб.

— Что подбросил? — ревела Кармалия на Скефия. — Что-то от неё? Что вы задумали, ироды?

— Всё будет хорошо, — говорили хором Ливадия и её «разбитоколенная» сестра. — Мамочка, так надо.

— Сейчас всё устроится, и все успокоятся! — перекричал всех Добрый Магарыч-Макарыч.

* * *

Я оглох. Просто, пожелал ничего слышать, и всё. Захотел, и оглох. Зачем слушать, или зачем думать, если всё вокруг стало неправдоподобным и абсурдным? Бредовым и бессмысленным. Вздором и чушью. Чепухой и ахинеей.

Если до этого мы обитали хоть в каком-то упорядоченном царстве небывальщины по имени Небытие, сейчас и оно рухнуло. Смысл стал бессмыслицей, существование сравнялось со смертью, разум стал безумием. Что делать дальше – неизвестно. Да, и нужно ли?

Я запутался окончательно и отстранился от всего окружавшего.

«Пусть само успокаивается. Что натворили, ироды! А ещё “миры”, — жужжало во всех моих частях тела, то ли мыслями, то ли чувствами, то ли осами. — Как можно даже самую меленькую фибру так обижать? Так обманывать? Так обнадёживать и… Так всё нарушить?»

«Разуй глаза! — неожиданно зажужжали все мои осы разом, не давая окончательно уйти в себя и отключиться. — Вся вселенная для тебя здесь комедию ломает, а ты… Забыл, что весь мир для одной-единственной былинки? Сейчас ты та самая былинка и есть!»

— Тихо вы. С Правдой сговорились? — осадил я зарвавшихся памятеносов.

«Сговорились! — оглушительно рявкнули в ответ осы недовольным голосом рассерженного мира мужского рода. — Для души твоего Александра нужно, чтобы ты всё видел и запомнил. Смотри. Слушай. Страдай».

— Место для меня уже тю-тю. А снова дра… Рва… Из-за меня одного ранить мамку не дам! — ответил я гневной отповедью осам или вселившемуся в них миру дерзко и довольно громко.

* * *

— О чём ты, Ёжик? За маму заступаешься? — ласково спросила мировая мамка, переключившись со своих деток на меня.

— Мне кто-то командует, чтобы на всё глазел и на ус мотал, а потом как-то передал Головастику, — промямлил я еле слышно.

— Так и делай. И всё, что нужно передашь. А я пока с мальчонками да с девчонками повоюю. Докатилась… Так случилось, — со смешанными чувствами выговорила Кармалия и снова взялась за Скефия.

— Чтобы вся наша семья стала… — начал виновник Хиросимы.

— По твоему нежеланию признаваться, я уже догадалась, что именно ты подбросил. Меня интересует другое. Где взял? Кто надоумил? Какова настоящая цель? — уже смягчившись, продолжила расспросы Кармалия.

— Не у Стихии. Её все целы. И потом, у неё такого древа отродясь не водилось. Надоумили… Пожаловались младшие сестрёнки. Посоветовались и решили сейчас. Второго такого шанса может не быть. Цель у нас одна: наши крепкие семейные узы. Я… Мы и в своём круге, чтобы не избавляться от редких… Решили их у всех, без исключения, разом приумножить и заселить, а потом всё само собой выровняется, — бодро рассказал Скефий, воспрянув духом, только я ничегошеньки, буквально, ни словечка не понял.

— Где взяли? Я про яблоко. Евы или Адама? И что ты мне тут за планы на будущее малюешь? Если захотела она снова в мировые войны поиграть, пусть размножит бездушных, и уже с ними забавляется. Нечего мне из мальчишки очередного Калигулу или Тамерлана растить, — безнадёжно выговаривала мировая мамка. — По золотому отливу ясно, что Евы. Но на кой всё это, никак не соображу.

— Яблоко Евы. Амазодия давно его берегла. Где достала, я не спрашивал. Хочет… Не хочет она бездушных. Хочет, чтобы все её… Настоящими матерями стали. Я ей верю. Перебесилась девка. И тебе пора в неё поверить. И мой… Наш Головастик за пять минут пребывания в гостях убедил её больше, чем мы за все века. Поверила она в обезьянок мужского пола, — разоткровенничался виновник атомного взрыва.

— Хочет, не хочет. Вы же взрослые уже. Нельзя было с мамкой… И что теперь с Головастиком делать? Мы и так его душу подрастили, а вы ему этакую силушку всучили. Третий глаз! Как же его уберечь теперь? А если начнёт по женским баням шляться? Знаю я вас, подростков. Увижу, что потакаете… Оборванными ушами не отделаетесь, — журила на полном серьёзе Кармалия, а все её деточки так и покатывались со смеху.

— Не начнёт. Сила эта другая, и она на благо будет. На доброе дело, а не для забавы. Ха-ха-ха! — не выдержал испытания серьёзностью Скефий и тоже рассмеялся.

— Поживём – увидим, — вздохнула Кармалия. — Головой за него отвечаешь. Головой за Головастика! А сейчас сигнальте Амвросии с девчонками. Пора.