Занеся свой луч на челом, я начал его опускать, представляя, как из него задул прохладный ветер с малиновыми осами памяти вперемежку.

— При нём просить? — донеслось от Правды. — В Тайманию можно?

Я вздрогнул всеми треугольниками, когда увидел первых малиновок, вылетевших из лучика и устремившихся в центр головы моей мамки-души. Продолжая представлять, что с помощью лучика выдуваю родных памятных ос и получаю обратно таких же светлячков, сосредоточился на разговоре Кармалии и Правдолюба, заодно вспоминая, о чём они только что спорили, о какой такой памяти, спавшей в душе Александра, которая теперь наверняка проснётся вместе с его перерождённой душой.

— И ты туда же? В младшенькую? А на кой? Со временем поиграть захотелось?

— Мне бы в учителя к Головастику.

— Не успеешь уже.

— Хотя бы на годик-другой.

— А Скефийского куда?

— На курорт. На англоязычный. Для практики. А воспоминания о моём пребывании я ему верну. Выправлю. Поделюсь. Слово Макаровича.

— Ладно. Что-нибудь придумаю. Только об отцовой любимице никому! Узнаю, что о ней треплешься, Добрым у меня работать будешь. И не где-нибудь, а на родине. В Маркарии!

— Deal. Даю своё согласие. Хотя в моём мире, вообще-то, Макаровны трудятся. Буду первым. То есть, не проболтаюсь я.

* * *

«Батюшки свят! Что это со мной? Так заслушался, что не заметил, как заснул?» — ужаснулся я, когда воочию увидел всё, что было не со мной, а с осколком ФЕ в день нашей встречи с птицей-душой.

Точнее, я увидел белую птицу, а вот он, оказывается, увидел ангела с крыльями. Тоже, как и моя душа в белой рубахе до колена. Таких ещё на макушки новогодних ёлок вместо звёзд надевали, пока комсомольцы красную звёздочку не придумали.

Ангел осторожно спустился между вершин Кавказа и, распахнув на груди эту самую рубаху, выпустил из себя вполне себе довольных фибр-человечков. Человечки за что-то поблагодарили ангела, поклонились и затерялись среди коконов. Потом ангел поднял с тверди нескольких таких же человечков, только белых и замороженных, подул на них, покачал головой, и засунул за пазуху. Вроде как, собрался их отогревать или оттаивать. Потом взмахнул крыльями и улетел.

«Значит, восьмой осколок за веру в Бога отвечал, — догадался я. — Во дела. Но откуда… Я, что, начал получать память своей команды? Ну, конечно. Восьмой-ФЕ уже в ней. Уже передал ей воспоминания».

Я попытался разглядеть, как все происходит на самом деле, и как из головы мамки-души в меня влетают встречные светлячки и осы, но куда там! Ничего не получилось. Перед глазами встала зеленоглазая тётка Стихия, которая на полном серьёзе пригрозила мне… Или не мне, а тому, чьи воспоминания лились в мою… Нет, не в голову. В меня.

«Надо же. Тётка Стихия. Ну, откуда это… В душе?»

— Если бы не Талантия, я бы всем остальным Александрам их рёбрышки пощекотала и переломала. Потом бы, конечно, залечила. Но… Сравнялись? Так будьте любезны. Из него целая дюжина фибр к школе прикипела. Не шутки. Одиннадцать я вернула, а одну оставила. Значит, со всех по одной. Все братья, как братья, а ты вечный соперник. Когда уже повзрослеешь?

— Я и от себя готов был отдать, но…

— Так отдай.

— Поздно уже. Теперь он ни за что не допустит такого. Сама его знаешь.

— Мне давай, а я её с сестринскими смешаю, когда передавать буду.

«Кто это? Кого она так?» — спрашивал я себя, а сам уже стал годовалым или чуть старше малышом.

— Федотович, готов? — спросила Добрая у моего деда.

— Завсегда готов, — бодро доложила душа или сам дедушка Григорий.

— Можешь глянуть мне в глаза. Теперь можешь. Всё о себе увидишь. Всю правду-истину. Тебе решать, куда за мной ступать. Наградить себя или наказать. Забыть всё разом, или родне своей помочь-присмотреть.

— К детям своим тянусь. Где они там, горемычные? Все безвременно от батьки с мамкой ушли. Только Ленка и Васька остались. Давай зыркну казацким глазом на себя. Каким грешником был, что доброго, что худого сделал.

Я не выдержал и разрыдался. Или не я? Сашка заплакал, будто всё понял. Всё, о чём говорила Добрая с дедом Григорием.

А дед взглянул в глаза Доброй и свалился. Замертво свалился! Осталась стоять только дедова душа. Белая, сверкавшая, чистая. Стояла и смотрела в глаза Доброй.

О чём они дальше думали или о чём разговаривали, мне было не разобрать. Я уже стал другим Александром. Нет, не Александром, а Александрой. Точно. Сестрёнкой Шуркой.

— Они же меня сразу раскусят, — заговорщицки шептала Александра из Талантии.

«Это фибра ТА, а не сама Шурка? Подпольщица ТА-РО-АР-НАВ. Которая вместо одиннадцатого», — обрадовался я.

— Ты воспоминания в обратную сторону перестрой, чтобы не сболтнуть об аномалиях и Фантазии. Получится абракадабра, и никто ничего не поймёт. Фразы попроще подбери, без девчачьих глупостей. Я, если что, сама тебя подстрахую, чтобы не потерялась.

«Так вот, как всё было. А я-то балбес, мальчишки от девчонки не смог отличить».

— Как он? Узнал, что он от самой… — снова спросила Талантия у Шурки.

— Нет. Рано ещё. Да и зачем ему? А Головастика принесли? Глянуть на него можно?

— Можно. В медпункте его Амвросия с сёстрами реанимируют. Уже, наверно, закончили. Мяукает, как котёнок. Смешной такой. Как Пупсик, — рассказала Талантия.

— Этот Пупсик Амазодию оцарапал в самое сердце.

— Кусакой обозвал. Меняй, говорит, свою фамилию на Забияку или Кусаку. Мы с девчонками чуть с орбит не тронулись. Так в жизни не смеялись!

«Неужели, я на такое способен? — не поверил я Талантии и её разведчице Шурке. — Чего я там… Вернее, он там без меня натворил?»

И здесь пошло-поехало. Чуть ли не подробнейший доклад о подвигах Геракла Головастика-XII в мирах второго круга. Кадры, сцены, реплики, пейзажи, лица… Всё проходило перед моими… А глаз-то у меня нет. Перед моей памятью. Даже детство и отрочество самой Кармалии с косичками. Оно, интересно, откуда в моей душе? Талантия подбросила? Сама Кармалия? Детство её детей. Первый круг, второй, третий… Особенно понравились слова её мамы Светлидии: «Чем больше ты сейчас ненавидишь мальчишек, тем сильнее будешь любить своего мужа».

«Как же всё устроено? — задался я вопросом и позабыл, что должен контролировать обмен памятью между душой и мной, её фиброй. — Меня, считай, и нет вовсе. И вот он я. Кладезь воспоминаний. Всего-то шесть осколков от одной-единственной фибры, а сколько уже знаю.

Может, мне всё это только кажется? На самом деле всё не так? Всё по-другому?»

— Всё по-другому, — решил я про себя. — Всё не такое, каким вижу. Каким знаю. Каким был.

— Никто и не спорит, — донёсся до меня голос мира, который недавно требовал, чтобы глазел и запоминал. — Почему пропустил то, что на тебе прочитал Добрый Правдолюб?

— СК-АР. И больше ничего, — ответил я миру-невидимке.

— Шутишь? «С Кармалии». Вот, что Правдолюб выкрикнуть успел, а не прочитал. Ты её родная фибра. И ты почти десяток лет служил Александру. Она тебя ему передала, когда знак особый увидела.

— А вы почём знаете?.. Вы где? Я вас спрашиваю, — позвал я болтливый мир.

* * *

— Здесь мы, — отозвалась Кармалия. — Обменялся? Памятью поделился?

— Чем сильнее ненавидишь мальчишек, тем больше любишь девчонок, — нарочно переиначил я слова мировой бабушки Светлидии.

— Значит, обменялся. Хотя, там совсем не так звучало, — сказала Кармалия и начала командовать. — Готовьте лучики. Сейчас начнётся самое интересное.

Мы подняли своё оружие и замерли там, где стояли, ожидая следующей команды. Кармалия взмахнула своей лозой, и из души вылетело колечко из шести фибр с божьей искрой посредине. Первые семь фибр. Они закружились сначала по часовой стрелке, потом против неё, а потом замерли.

«Интересно, чьи там? Мамы, папы, бабули, бабушки Наташи, деда Григория Федотовича, а вот другой дедушка на фронте сгинул. Чья же ещё одна?» — задумался я, но потом одёрнул себя и собрался с мыслями.