Романо извлек из складок своего спальника два довольно больших плоских камня, килограмма по полтора каждый, не меньше: таких полно на берегу, где мы собирались.

Луиджи сделал движение, как будто вознамерился удрать, и я схватил его за воротник:

— Ну, кому еще ты подложил пару булыжников?!

— Да никому! — завопил Луиджи, не понимая, что этим выдал себя с головой. — Это он сам!

— Гвидо, я ему не верю ни на фальшивый сестерций, проверь, пожалуйста, — попросил я спокойно, продолжая держать старающегося вырваться Луиджи за шкирку.

Нино и Траяно, очевидно, догадались, что шутить я не расположен, и слово, которое дал утром, сдержу, поэтому вид имели испуганный, хотя ничего и не сделали. Романо смотрел на Луиджи с ненавистью. Лео опустил ему руку и плечо: спокойно. Тони и Вито тоже чуть было не бросились бить пакостника, Роберто и Алекс вовремя их поймали.

Гвидо подождал, пока страсти улягутся, и скомандовал.

— Проверьте все свой груз. Энрик, ты тоже.

— Не могу, — откликнулся я, — этот, — я голосом выразил свое отвращение, — удерет.

— Ну чо? Я ничо не сделал! — захныкал Луиджи. Я проигнорировал.

— Это не я! Это Нино!

Нино посмотрел на него с возмущением:

— Он врет!

— Знаю, — откликнулся я спокойно. — А ты знал?

Он покраснел, опустил голову и чуть заметно кивнул.

— И не сказал, даже когда Романо упал на склоне, — печально заметил я.

Нино всхлипнул. Пусть немного помучается, это бывает полезно. Луиджи опять задергался и ударил меня ребром ботинка в голень. Я встряхнул мальчишку:

— Хочешь получить побольше?

Он перестал трепыхаться и заныл на одной ноте.

Поклажу проверили: странно, но один раз Луиджи не солгал — больше он никому ничего не подложил, не успел, наверное. Собрали рюкзаки заново. Роберто посмотрел на меня с вызовом и предложил разгрузить и Романо тоже. Я только кивнул: пусть ребенок отдохнет.

Все было готово к выходу.

— Ладно, — вздохнул я, — идите вперед, мы вас нагоним.

Ребята покивали. Нино топтался около меня, хм, считает себя виноватым, но спросить, влетит ли ему, не решается. Добровольцев подставляться под ремень на свете мало. Я промолчал: пострадай, мальчик.

Лео напомнил, что при спуске страхующий должен иметь глаза на затылке, сообщил порядок следования, и с опозданием на полчаса наш маленький отряд выступил в поход. Настроение у всех было хуже не придумаешь. Луиджи уже ревел в голос, но желающих пожалеть его не нашлось.

Мы остались на поляне вдвоем.

— Неужели тебя, такого пакостника, не порют каждый день? — серьезно поинтересовался я.

Он помотал головой.

— Заткнись, — посоветовал я, — пока еще рано.

Он рукавом вытер сопли и взглянул на меня с надеждой. Я покачал головой:

— Нет, ты заслужил.

Он опять заныл:

— Ну почему? Я же не знал… Я же раньше, чем ты сказал…

— Закон обратной силы не имеет? — ехидно уточнил я. — Ты мог признаться, когда я тебя предупредил, тогда бы я тебя точно простил. А ты смотрел, как он мучается, знал, почему, и еще обозвал его рёвой, когда мы пришли! Кто тут самый главный рёва, я вижу.

Он продолжал ныть и хлюпать носом.

— Зачем ты это сделал? — серьезно спросил я. Я знаю, что низачем, но, черт побери, сами себе эти пакостники объясняют, зачем?! Или нет?

— Ы-ыыы, — ответил он.

Так, все ясно. Придурок! И что мне теперь делать? Я так надеялся, что угроза сработает и мне не придется… О, Мадонна, если бы проф сейчас был здесь, я бы попросил у него прощения тысячу раз! Я подавил панику: спокойно. Простить Луиджи невозможно, хуже решения просто не придумаешь. Но, черт побери, он не согласен, он себя виноватым не считает. В триста тридцать три раза проклятом приюте это никого не волновало. А дома? Я всегда, даже когда вел свою дурацкую войну, совершенно точно знал, что проф меня пальцем не тронет без моего согласия. А проф всегда совершенно точно знал, что я слишком сильно уважаю свою драгоценную особу, чтобы попросить пощады, или даже получить ее непрошенную. «Поэтому делал вид, что ничего не заметил, — прокомментировал ехидный внутренний голос, — и влетало тебе через двадцать раз на двадцать первый!» Я отмахнулся — не актуально. Но Луиджи еще не научился себя уважать. И, если я его сейчас ударю, не научится. Тогда зачем я все это затеял? Напугать ребенка, чтобы было поменьше хлопот?

Я выпустил Луиджев воротник, и мальчишка сразу отскочил на пару метров, как будто не догадывался, что смогу поймать его сразу, как только захочу.

Я сел на бревнышко рядом с залитым водой кострищем.

— Иди умойся и возвращайся, — велел я сухо.

Он был не в силах поверить свалившейся на него удаче — я передумал. Ха, пока ты будешь сморкаться, я найду способ сделать так, чтобы ты не считал это удачей!

Минут через пять Луиджи вернулся на полянку и с опаской подошел: вдруг я опять передумаю.

— Ты считаешь, что ни в чем не виноват? — спросил я.

— Ты просто испугался! Знаешь, что тебе будет, когда мы вернемся?! — У Луиджи страх пропал, вернулась наглость.

— Ну хорошо, договорились: я тебя пальцем не трону, а ты, когда мы вернемся, пойдешь и соврешь капитану Ловере, что я содрал с тебя три шкуры. Вранье для тебя — дело привычное. Сочини какие-нибудь душераздирающие подробности. Или даже можешь не жаловаться начальнику лагеря, просто распусти такие слухи — и мне придется драться со всеми подряд. Где-нибудь в пятидесятой или шестидесятой драке мне сломают руку или ногу.

— Зачем еще? — надулся он.

— Ну, чтобы ты точно знал, что я не испугался. Я точно знаю, что ты струсил, а ты должен точно знать, что я — нет.

— Я не буду жаловаться!

— Так не пойдет. Тогда иди сюда, — я похлопал себя по колену, — получи, что тебе причитается.

Он отпрыгнул от меня подальше.

— Не волнуйся, — успокоил я его, — не буду я за тобой бегать. Ну, что ты выбираешь?

— Ничего!

— Нет.

— Ну, я могу понести дальше те самые камни… — предложил он убитым голосом.

— Фу! Зачем?

— Ну-у, раз я… так… — Он всхлипнул.

— Ага, — ехидно согласился я, — ты потащишь бесполезный груз, а полезный за тебя поволоку я. Я, между прочим, в жизни не пакостничал. Мне-то за что?

— Это была шутка! — возопил он со слезами в голосе.

— Да, и что же здесь смешного? — искренне заинтересовался я.

Луиджи опять зарыдал и побежал умываться.

Еще пять минут. Ох-ох-ох, когда же мы ребят-то нагоним?

Мальчишка вновь вернулся на поляну.

— Плачь не плачь, — заметил я, — а выбирать придется. Ты решил?

— Ну, я больше не буду! — заныл Луиджи.

— Слушай, — спросил я, — ты хоть раз в жизни слово сдержал?

У глупого котенка началась очередная истерика, и он опять убежал к ручью. Всё, у нас просто больше нет времени, когда Луиджи вернулся на поляну в третий раз, я сказал:

— Мы больше не можем здесь задерживаться. Ты решил?

Он помотал головой, раскрыть рот он боялся — опять будет рев.

— У тебя еще есть время, до послезавтра, — продолжил я, — послезавтра утром ты дашь мне ответ.

Он кивнул и вздохнул с облегчением.

— Договорились. Но учти, договоренность остается в силе только до тех пор, пока ты больше ничего подобного не учинил, потому что напакостничал ты действительно еще утром. Если ты сделал что-то еще в том же духе — признавайся сейчас. Потом будет поздно.

Я помолчал, чтобы дать ему время решиться, но он только помотал головой.

— Ну, допустим, — продолжил я свою речь. — И с этой минуты ты отвечаешь и за неудавшиеся пакости. Даже если очень добрый Роберто вовремя поймает тебя за шкирку, тебе придется немедленно делать выбор. Понял?

Луиджи опять кивнул.

— Ну вот и хорошо, — сказал я помягче, — надевай рюкзак и пошли.

Зареванный Луиджи выглядел так, словно я его жестоко порол все то время, что мы провели вдвоем.

Солнце сядет через два часа. А нам еще топать километров пятнадцать. Черт бы его… Стоп. Я ему такое душераздирание устроил — на полжизни хватит.