— Я не даю опрометчивых клятв. Возможно, Роксанд не сумеет покинуть Черный замок. Сейчас он не может даже выйти за магический круг, которым черный колдун окружил башню Заходящего Солнца. Я могу только пообещать, что Роксанд узнает о нашей встрече, а я, в свою очередь, приложу все силы, чтобы убедить колдуна выпустить его душу из магического круга.

Лорд Лейнар еще раз поклонился:

— Да будет так! — сказал он и обратился к призракам: — Мои храбрые воины! Я верю в то, что Роксанд вернется! Близится час последней битвы! Скоро мы сможем получить успокоение в Лучшем мире!

Я до утра пробродил по ущелью, собирая эльфийское оружие. Мечей набралось немало. Я так и не понял, из какого металла сделаны их черные клинки. Они были очень гибкие и прочные, их можно было согнуть наподобие лука, но они не ломались. Непривычно, но здорово. Я даже выбрал для себя меч какого-то знатного эльфа, расписанный рунами вдоль всего клинка до самой рукояти. Что на нем написано, я понятия не имел, но надпись выглядела внушительно.

Когда последний призрак растаял как дым в лучах восходящего солнца, Гунарт Сильный поднял наверх последний десяток мечей, а непрекращающийся кашель довел меня до состояния тихого бешенства, и я решил, что настало самое подходящее время, чтобы испытать действие лекарства призрачного волшебника. Вспомнить указания по приему снадобья я, естественно, не смог, так что мои рассуждения свелись примерно к следующему: «Все эти магические зелья одинаковые. Их надо либо пить, что довольно противно, либо лить на раны, что достаточно больно. Эту гадость, пожалуй, придется выпить. А сколько? Какая разница! Чем больше выпью, тем быстрее вылечусь!» И я выпил. Хорошо, что не всю бутылку, а один маленький глоточек. Больше не смог — слишком мерзкий вкус был у волшебного зелья. Но и от этого маленького глотка мне стало ужасно плохо, я подумал даже, что призрак просто подшутил надо мной, подсунув вместо лекарства склянку с ядом. Кроме невыносимой тошноты, которую у меня всегда вызывали магические снадобья, я чувствовал такую боль во всем теле, как будто мне переломали все кости и налили в рот кипящей смолы.

Полдня я провел в ущелье Потерянных Душ, чередуя проклятия с болезненными спазмами в пустом желудке, который так и норовил выскочить наружу и прихватить с собой все остальные внутренности. В полдень появился Гунарт. Он оглядел меня с высоты своего роста и сообщил, как мне показалось, со злорадством в голосе:

— Люди хотят тебя видеть!

— Уйди, Гунарт, — простонал я. — Ради всех богов, оставь меня в покое!

— А что сказать людям?

— Иди ты в Бездну, Гунарт! Скажи, что я умер! — взмолился я.

— Ну уж нет! Я поклялся достать тебя живым или мертвым, — процедил сквозь зубы Гунарт, поежился, огляделся и сделал пальцами защитный знак, потом снял с меня ремень, и, стягивая им мои запястья, многообещающе добавил: — И сделаю это, если призраки отпустят…

— Ты что, боишься? — попробовал усмехнуться я.

Гунарт перекинул мои связанные руки через плечо, будто я не человек, а дорожная сумка, и молча направился к свисавшей со скалы веревке. И лишь когда мы поднялись почти на самый верх, он глубоко вздохнул и тихо пробормотал:

— И ты бы боялся, будь у тебя мозги!

Тяжело быть принцем — никаких прав, кроме привилегии сидеть в присутствии короля, одни обязанности! Мало того, что король требует выполнять всякие его капризы, так тут еще народ со своими прихотями. Видеть они меня хотят, видите ли! Да пропади они пропадом со своими желаниями, — даже умереть спокойно не дадут! А все Гунарт Сильный, чтоб на нем штаны лопнули при женщинах! Ну какого лысого демона он притащил меня из ущелья Потерянных Душ в таком состоянии?

Чувствовал я себя не лучше медвежьей шкуры, валяющейся на полу у меня в Закатной башне, с той только разницей, что шкура не ощущает боли и не испытывает эмоций. Вокруг меня толпились люди, моя так называемая дружина, все смотрели на меня, а я изо всех сил старался скрыть свое, мягко говоря, недомогание. Одни боги знают, каких усилий мне стоило не рухнуть мешком на траву, когда Гунарт поставил меня на ноги. Ему-то, Гунарту, хорошо, на него никто даже внимания не обратил. Он ушел с Нейлом куда-то в даль далекую, не оборачиваясь, а меня, бедолагу, обступили со всех сторон и начали какую-то чушь молоть, которую, по их мнению, приятно слушать особам королевской крови. В нормальном состоянии я бы, наверно, невыносимо скучал от всего этого страшного занудства и скорее всего придумал бы повод, чтобы сбежать от словоизлияний возлюбленных подданных как можно скорее, но в данный момент я чувствовал себя неспособным не только скучать, но и вообще думать связно. Я мог только отвечать на приветствия стандартными фразами, неоднократно повторяемыми отцом на заседаниях Королевского совета, и пытаться при этом сохранить невозмутимое выражение лица.

Перед глазами все плыло, руки дрожали, по лбу стекали холодные струйки пота, и мне казалось, что люди давно заметили мою слабость и презирают меня за нее. Как я сожалел, что Гунарт так не похож на своего отца Урманда. Тот бы обязательно воспользовался моим бессилием, убил бы еще в ущелье, а людям сказал, что это сделали призраки. По крайней мере, тогда мне не пришлось бы терпеть весь этот позор. А потом я вспомнил моего бедного больного отца, про которого среди придворных давно ходили слухи, будто он выздоровел. Вот у кого железная выдержка. Воспоминание об отце придало мне силы. Я собрал в кулак всю свою волю и постарался вести себя как можно более естественно, даже улыбнуться попытался.

До вечера мне приносили клятву верности — пустая, ни к чему не обязывающая формальность, которую я обязательно проигнорировал бы, если бы она не предоставила мне замечательную возможность, сидя на наскоро сколоченном для меня троне, спокойно страдать, сохраняя подобие величия. Я машинально произносил положенные по регламенту слова, застрявшие в памяти в далеком раннем детстве, когда меня еще интересовали подобные церемонии, и про себя благодарил богов, что не успел наточить эльфийский меч, а то неминуемо отрезал бы пару-другую ушей, возлагая его, как полагалось по ритуалу, на плечо присягающего воина.

Действие магии постепенно слабело, я чувствовал себя все лучше, и чем лучше я себя чувствовал, тем чаще в голове у меня мелькала трезвая мысль: «О боги Хаоса! Что мне делать со всем этим народом?» Я старательно гнал эту мысль прочь, но она возвращалась снова и снова, пока наконец не заставила меня признаться себе, что командовать таким количеством малознакомых мне людей, большинство из которых до недавнего времени сражались на стороне моих врагов, мне еще не приходилось. Да и нужна ли мне сотня плохо обученных солдат? Ведь не волшебством же их загнали на рудники, — в плен сдались, не иначе. Это же сколько придется возиться, чтобы научить их сражаться по-человечески? Нет у меня на это времени — надо самозванца где-то разыскивать, пока он от моего имени пол-Фаргорда не спалил! А у него, между прочим, лошади, а у меня — нет. Так что гоняться за ним я могу до конца жизни… Хотя почему бы не отправить бывших каторжников на поиски этого мнимого Рикланда? Вид у них не лучше, чем у бродяг, никто и не заподозрит, что это мои люди.

К тому времени, как последний воин произнес слова клятвы, у меня созрел план. Если не вдаваться в подробности, то заключался он в том, чтобы послать часть людей на все четыре стороны, вернее на три, потому что с четвертой — горы, чтобы те, кто встретит самозванца, напросились в его отряд и заманили врагов в западню, которую можно устроить хотя бы в заброшенной деревне троллей, расписав ее как очень богатую и мирную.

— Значит, так, народ… — Я наморщил лоб, пытаясь сформулировать свою мысль, чтобы она хотя бы отдаленно напоминала распоряжение какого-нибудь военачальника. — Завтра на рассвете меняем дислокацию.

— Чего-чего? — спросил простоватого вида рыжий парень.