«Не жалко тебе?.. Сейчас же выгоню Семёновича проветриться».

— Нисколечко. У меня же на всех хватит. По два на брата. Восемнадцать ещё останется, и что? Сдам пару экзаменов на зрелость-умелость и открою тайну золотого ключика. Покажут мне Пещерыча с его Болидией. Потом и до дому тропку сыщу. Скафандр ещё шить-кроить, признак стряпать. И ладно. Сдюжим и отутюжим.

«Что за скафандр? Какой ещё признак?» — не поняла Ульения.

— Это секрет. От миров секрет. Чтобы по космосу путешествовать.

«Не слышала о таком. Таких не бывает. А признак?»

— Ага. Не бывает. Я сам такой кубик надевал и сквозь всякую материю плавал. А признак, это всего-навсего копия чего-нибудь. Той же табуретки. Того же человека. Только без сущности и внутренней начинки.

Как я понял, картинка, но на ощупь настоящая, почти что живая. То есть, все признаки на лицо есть, а самого предмета никак нет. Причём… Что-то там «прецедент существования не обязателен». Вроде, так. Можно и дракона сконструировать. Хоть стеклянного, хоть живого. Потом полететь на нём, куда угодно. И НЛО, и лошадей. Ковры-самолёты, и всякое прочее. Любую фантазию в жизнь воплотить.

Кошмары, кстати, тоже. Показать среди ночи какого-нибудь носорога за окном. Ещё паром чтобы дышал и огненными глазищами моргал. Никакие грешники не выдержат. Каяться побегут. Так, конечно, нельзя делать без желаний своих помощников. Но на вооружение возьми.

Ещё мне из звёздного луча ружьё волшебное делали. Пулялось, чем попросишь. И пулями-жаканами, и мороженым, и молоком в бутылках. Угощал и хулиганов снарядами, и друзей шоколадками. Всякое было да, сплыло, — погрустнел я от воспоминаний.

«Всё ещё будет. Встречай моего кандидата в ученики-последователи».

— Лишь бы не в преследователи. Готов к труду и обороне миров? Подставляй локоть. Левый, — начал я воспитывать Павла Ульенийского.

— Прямо-таки пропуск у преисподнюю? Шучу. Поведал близнец о тайном походе и таком же проходе. Сам сыщу после. Ой! Запекло. Ой. Второй раз. А два-то на кой? — не совсем членораздельно пролепетал Семёнович девятый.

— Ученика потом найдёшь и передашь. Осторожней с ними, с пропусками. Если хулиганить начнёшь – их мигом заберут. И поторопись с пещерой разобраться…

Может, прямо сейчас отнесёшь меня с ним? Войдём в пещеру, и сразу обратно. А Образ им потом включу, когда всех соберу. Пока пьяненький, не так страшно будет.

Согласен на полёт ангельский? Или копию соседнюю для азарта захватить, чтобы друг перед дружкой в грязь лицом не…

«Хватит бахвалиться. Если согласится – отнесу» — оборвала мир мои речи.

— А готовый я. Тащите на заклание, аки агнца! Не пикну, — пообещал Павел девятый.

— Нет уж… Или по дороге проветрится? — засомневался я в целесообразности обучения пьяных пенсионеров-любителей.

Но Ульения всё расценила по-своему. Пару раз кашлянула освежавшим снегом в лицо седого питомца, потом подхватила и понесла нас с ветерком на Фортштадт-гору.

— Сокрыла? — напомнил я, осторожно.

«А как же».

— Таки и это не выдумка? Ангел. Хоть и всю жизнь грешил, — запел свою серенаду Семёнович девятый. — Значит, сподобился на старости лет о чудесах выведать. Слава те, Господи! Спасибо за пригляд и заботу!.. И за такого головастого гостя. Без него бы дурнями померли.

— Пошли, я тебя в космос запущу к самому солнцу, — пообещал я деду, когда мы приземлились на Фортштадт и пошагал в очередную пещеру очередного мира.

* * *

Быстро сказка сказывается, а в жизни всё наперекосяк оказывается. Пришлось мне и Ульенийского с Образом знакомить. Всё повторилось. И охи, и вопросы, и обещания служить родным мирам верой и правдой. И подтверждение особого видения на мироустройство и его неправильную нумерацию.

В общем, я был терпеливым посредником. Может, именно в тот момент осознал значение этого слова. Посредник между мирами, посредник между знанием и невежеством, посредник между высшим разумом, высшей наукой, и прочими божьими созданиями.

Что-то со мной случилось в этом коротком путешествии. Точно случилось. Что-то поселилось в душе и разуме. Что-то тёплое и светлое. Нет, спокойным и терпеливым я, конечно, не стал, но почувствовал, что не случайно занырнул в эту вселенную. Совсем не случайно. А вот, зачем? Этим вопросом я и озадачился.

Все вокруг старались меня научить, рассказать что-то несусветное и заоблачное, а я всё складывал в головушку, не задумываясь. Надеялся на последующие озарения и объяснения. Торопил время без оглядки. Думал быстрее оказаться, где-нибудь у чужих и умных дядей, которые всё растолкуют, всему научат и повысят мой уровень допуска.

Как я тогда ошибался! Но об этом узнал гораздо позже.

* * *

— Подъём, голуба. Я блинчиков наделала. И Павлы тебя дожидаются. Похмелятор включать собрались. Ты уж дозволь дедам дерябнуть, а то глазами дырку на бутыли просверлят, — ласково разбудила меня баба Нюра девятая.

— Мы всё ещё в гостях? — растерялся я от блинной побудки.

— А как же? Чай, не чужие. Как сам-то? Все подвиги успел… Ой! Ну, и айда за стол. Покомандуй старыми увальнями. Тебя дожидаются. На работу куда-то собрались. В чей-то мир. Наша Ульения им с рассвета умы вправляла. Только поддакивали. А куда деваться? Взялись за узды – шагайте вдоль борозды, — выговаривала баба Нюра так ласково, так вкусно, что пришлось вставать, несмотря на почти бессонную трудовую ночь с теми же яблочными кошмарами.

Опять летал, скакал, наделял бесчисленных мумий яблоками и стонами. Всю ночь. И снова какая-то бабулька мной понукала, как наш директор школы озорниками из старших классов. Вновь то и дело яблоки в корзину подсыпала. «Второй шаг. Второй шаг», — покрикивала. Думала, что подвоха не видел. Видел, а что толку?

Отложилось в памяти, что девять ночей кряду так и буду ангелом работать. Оживлять тех, кому и без жизни не так плохо в их простынях. Пусть снова страдают. Такая их доля.

— Очухался? Как сопел? Блошки не одолели?.. Нет их. Шутка такая, — встретили меня близнецы Семёновичи всё за тем же столом, уставленным деликатесами и обычными яствами.

— Угораздило же меня на яблоках зациклиться. Снова всю ночь грыз, грыз. Кусал, кусал. Бросал, бросал, — начал я жаловаться, а Павлы так и прыснули со смеху.

— Нелёгкая эта работа. Ой, нелёгкая, — заголосили деды.

— Цыц, ироды! Беды не накличьте. Хлопец умаялся. Пожалели бы, да сами по соседям прошлись. Ума-то много не требуется. Сказали, рассказали, показали. Что он с вами, старыми, нянчится? Может, о другом ему требу… Да, не о том я! Зубоскалы, — попыталась баба Нюра успокоить одинаковых с лица и затылка, но тщетно.

Так и посмеивались деды, сидя за столом, и над женой – женщиной, и надо мной, и над мирами, и их будущими, не такими уж страшными, проблемами.

— Терпи, казак. Подрастёшь и поймёшь, сколько дров наломал. На долгий костерок хватит. Тепло не только тебе одному будет. Согреешь… Почитай, уже согрел очень многих. А сколько ещё впереди. Спасибо, что нас, малоумных, приветил да на звёздной карте отметил. Мы теперь изо всех сил сиять будем. Места в небе мало будет. Так разогреем холодный космос, что всякая срамота сгорит или сплавится! — пообещали незнамо что деды-привереды, а я, как кот Васька, слушал и кушал.

Блинчики ел, сметану кушал, чай пил, никого не торопил.

— Куда собрались? — начал я чинную беседу, и тут всё закружилось и завертелось.

Мнения разделились, но ясно было одно: не ночевать мне ни в Семалии, ни Ульении. Уже очередь выстроилась из желавших приютить Головастика Васильевича. И в Афинии, и в Воледии, и в Гелении, и так далее.

Уже во всех девяти мирах "моросило" уточками и рыбкой во дворах, яблочками и прочими фруктами в вёдра и выварки, строило козьи, и не только, рожи, и морочило видениями с самыми реальными и цветными автопортретами родных миров.

«Заждались» меня все сразу. Хорошо, что почти везде проживали пары из Павлов с Нюрами, да арапом больше не дразнили из-за моей повышенной смуглости. Только у Данилия Павел тоже оказался беспризорником, зато он проживал с младшей дочкой и внучкой Настей.