— Знакомься, старый. К нам шиньон с бигуди пожаловал. Мир собственной женской персоной! И правда, рыжеволосая красавица, — затарахтел я, прогоняя страх и ужас от невиданных рыжих признаков.

— Таки женщина? Родительница! — раззявил дед мало-вооружённый зубами рот, но видение неожиданно кончилось, и мы оказались посреди такого же дворика, только с двумя перепуганными аборигенами – Павлом девятым и его супругой Анной-Нюрой.

— Здравствуйте жители параллельного Армавира, — завёл я знакомство первым, потому как, все сначала замерли, а потом начали усердно креститься и плеваться через левое плечо. — Хватит вам. Мы же не бесы. Мы гуляки-повесы. Соседи мы параллельные, ей Богу.

— Ты, что ли, Катализатор? А ты, что ли, я, только сосед? Похож, — первым пришёл в себя не мой ученик, а девятый Павел.

— До последнего не верил, — признался Семалийский и протянул близнецу корявую руку для приветствия, а сам, как вылупился на «покойницу», так и не смог оторвать взгляда.

— Сказывали, что ты вдовый. А моя зараза жива-здорова. Ха-ха! Одолжить? Немножко пожить? Ха-ха-ха! — начал шутить девятый, но глазки его так и не успокоились, так и запрыгали, то на меня, то на моего деда.

— Вдовый, но бедовый. А… Нет. Сам справляюсь. Руки видел, какие. Почти золотые. А твоя… Вылитая Нюрка. Она и есть. Радуйся, что ещё вместе, — начал оттаивать мой контактёр и, вроде бы, пришёл в себя. — Что же мы так поторопились? А гостинцы? А рыбку?

— Милости просим в хату, гости дорогие! — первой взяла слово баба Нюра. — Нам вчерась и без вас манна небесная цельный день в огород сыпалась. И рыбкой знатной одарили, и птичками разными дикими. Всего вдоволь. Спасибо доброй Родительнице-кормилице. Всю-то ночку с нами, убогонькими, разговаривала. Наставляла-заставляла. Насилу сдюжила вразумить этаких закостенелых да склерозных. Еле с дедом сообразили. Еле поверили. А тут и вы.

Когда все вошли в хату, я сразу понял, что влип, как тот тарантул острыми жалами в мягкую смолу. От одного только взгляда плохо стало. Не от обилия закусок и бутылей на столе, а от осознания, что придётся всего по одному параллельному визиту в день делать, никак не более.

Просто, не осилим мы с дедом своими желудками и мозгами столько яств и задушевных разговоров, а обрывать хозяев на полуслове, или половине пирожка, обижать и уходить – никак не представлялось возможным.

После трёх довольно нервных и скоростных тостов я решил отпроситься во двор, чтобы перевести дух и познакомиться с миром Ульенией. Старички на меня вначале покосились, а потом вздохнули с облегчением, если не сказать с радостью. Почему так, я осознал только на улице.

— Это он и есть. Спас! Ей Богу! Катализаторыч!.. Малый, да удалый… Мастер не все руки. Спасёнки только визжат! Головастиком себя называет, — понеслось мне в спину шушуканье на повышенном алкогольном градусе.

Пришлось тащиться в конец ухоженного огорода. Там, уже среди аккуратных прямоугольных грядок с редиской и прочей ботвой-рассадой, начал свои речи:

— Мир Ульения, ты тут, или с пенсионерами? Пара вопросов свербит. О родном дядьке Николае, который Угодником должен работать. И о Калике, его заместителе. Ещё о пропуске. Кому давать? Обоим, или твоему деду сразу пару впаять?

«Во-первых, здравствуй, Головастик Васильевич. Ну, и навёл ты шороха у Сёмы! Мамку нашу так и задёргала. В общем, правдой оказалось, что ты Катализатор. Даже если сегодня сгинешь, нам ещё чесаться-перечесаться. И за десять циклов не управимся. А про Николая… Не у меня он мыкает свой бесконечный век. Никто ему так и не объяснил, что с ним случилось. И сама я толком не знаю. Нет у нас никакой службы от лица смерти. Или мне так кажется? Потом уточню у кого-нибудь. Что замолчал? Не испугался?»— вежливо поделилась новостями Ульения.

— А чего пугаться то? Встретила, как человека. Ни на вертел не насадила, ни на расстрел не отправила. Угостила…

«Тебя и так встречали?! Не Семалия, надеюсь?» — удивилась мир.

— Нет-нет. У меня дома так… Во втором круге так испытывали и воспитывали. Я же и там отличился, поэтому они… Пару революций у них затеял. Боролся с так называемым женским мироустройством. Ну, пока не понял, что никакой разницы то и нет. Что в мужских мирах тётки всеми командуют, что в женских. Мамки, одним словом, — признался я в кое-каких домашних грешках.

«Так и должно быть. Вот только у вас и рудименты кое-какие почему-то сохранились. Слыхала, что вурдалаки энергетические остались. Ещё их перевёртыши, которые помощники.

Ума не приложу. Как же они смогли… Хотя, если они взаправду не питались и продолжают не питаться вашими страданиями и радостями, тогда…

А мы взяли и прогнали… свою… Мамкину помощницу. Заподозрили в таких грехах. Вернее, добрые подсказчики присоветовали. С других звёздных систем. Там такое было, и сейчас есть. Но ты о другом устройстве поведал. Теперь вот исправиться хотим. Вроде как, Сёмкиного Павла с тобой отправить собираемся. Лично я против. Того же пьянчугу Николая можно, а деда поберечь надо. Один же он у неё».

— Какого такого пьянчугу? Это ты про Угодника? Вот так новость. То вечный жид, то Кощей, а теперь пьяница? — изумился я очередному салату с уксусом. — Он светом добра сиять обязан, а не светиться от самогона. Разберусь я с ним. Всё выясню и, если потребуется… Моя родня хоть?.. Без разницы. Отогрею его душу. Где обитает?.. Ладно. У других спрошу.

«Так ты уже вещи раздваивал, живую водицу мастерил, а что, кроме полётов, можешь предложить? Чем ещё твои родные миры балуются?» — пристала ко мне любопытная и словоохотливая Ульения, как тот банный лист, а я почти что начал гордиться собой и своими домашними приключениями.

— Всем подряд развлекаются и не каются. Кстати, они, между прочим, в голову не залазят. Снежками кидаются или факел демонстрируют. Теплом и холодом космическим в лицо нам дуют. Прикидываются, что разговаривать не умеют. Чтобы религию христианскую не замать. А вы тут Родительницами представляетесь. Это Евой, что ли? Или кем повыше?

«Как к нам обращались… Теперь правду узнают, так что… Мы же не со всеми подряд разговариваем, а с избранными. Что плохого, когда они…» — начала пробуксовывать Ульения.

— Благоговеют? Охают и ахают? А вы знаете, что в моём мире даже с Богом все на «ты»? И это его воля. Никаких скидок на святость или могущество, и тому подобное. Конечно, по моему детскому разумению. И вера наша нисколечко не страдает.

«И что, вы его не молите ни о чём?» — удивилась женщина-мир.

— Молим. Но пощады для себя не просим. Мамки за деток молятся, за мужей, за предков, за потомков. Славим, опять же. Как с язычества повелось, так и кричим: «Слава Богу!» И всё. У нашего Господа достанет и юмора, и самокритики. Ничто не совершенно. И никто не совершенен. Так учат. Но… «Хочешь обратиться к Богу – обращайся к себе». «На Бога надейся, а сам не плошай». «Очень-очень нужно? Сделай. Кто это может сделать? Только я. А Бог, может, поможет». Почти по-хамски получается, зато по-русски, — выдал я всё, что наскрёб в секретной комнате знаний.

«Кошмар! А ещё себя православными, небось, называете?»

— Называем. И Русь всегда святой именуем. И верим в её святость, несмотря ни на что.

«А ты знаешь, что она и впрямь особая? Сюда из разных миров тропка проложена. Только здесь можно открыть великие тайны. Только здесь были святые старцы, которым никакого крова не надобно было. Юродивыми их звали. Никакого мороза не боялись и не боятся. И маковой росинки им хватало на целый год. И никто из них после смерти не превращался и не превращается в зловонную мёртвую плоть».

— Не шутишь? И сейчас такие в тебе есть? — перепугался я религиозных подробностей.

«О том уже после возвращения домой подумай. Узнаешь, у кого мощи мироточат, да чьи иконы заливаются слезами по грешникам».

— Не уверен, что скоро вернусь, но вернусь. Обещаю. Так что они там? Которые Павлы? Наговорились взрослыми секретами? Пока не совсем захмелели, вызови мне своего. Я его пропусками одарю и про общее собрание скажу. Хочу их всех разом в пещере уму-разуму учить. По одному больно хлопотно.